Мусик, Милка и женщина из «Ленэнерго» были посрамлены! В подтверждение этого мне даже не нужно было смотреться в зеркало. Домино – вот кто оказался моим зеркалом. Моим увеличительным стеклом. Если Домино одобрил этот отвязный, отпадный, мальчиковый, хулиганский наряд – значит, он мне идет. Значит, впредь я буду носить вещи, подобные этому чудному комбезу. Вот и куртка, купленная в «Путамайо», – она тоже вписывается в новый образ.

Пройдясь по комнате с котом на плече (и как только он умудряется держаться?), я сунула в рот кончик новоиспеченной концептуальной косицы и задумалась: если новый образ – это намек на новую жизнь, то чем я буду в ней заниматься?

Не корректурой точно.

И не журналистикой, в гробу я видела журналистику.

Как вариант можно побороться за место учителя словесности в средней школе – филологическое образование позволит сделать это наверняка… Да ладно, не смеши, Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля, школа – последнее место, куда ты направишь свои стопы. Ты сделаешь это разве что, когда на земле вымрут все тараканы, а тараканы не вымрут никогда, даже на ядерный взрыв им начихать. Ох, уж эта мне филология! – она заметно сужает пространство маневра… Вопрос маневра был чрезвычайно актуален – учитывая скудную наличность, оставшуюся у меня на сегодняшний день. А я еще купила куртку!

Ну и молодец, что купила.

– Ты все это заварил, – я погладила Домино по горячему боку. – Вот и отвечай теперь: чем мы будем заниматься? Устроимся в «Макдоналдс»? Устроимся на бензоколонку? Займемся сетевым маркетингом? Будем грабить банки?

Как ни странно, ограбление банков показалось мне самой привлекательной идеей из всех высказанных. Стоило произнести ее вслух, как в голове слегка зашумело, а по кончикам пальцев пробежал ток: я не видела ничего предосудительного в профессии грабителя, больше того – я находила ее заманчивой! А ведь я не могу так думать по определению, просто не могу. Всему виной моя абсолютно ангельская правовая сущность (ну вот, опять завела старую волынку, лапуля!), я даже собиралась брать кредит на покупку ноутбука! Это был бы уже второй кредит, по первому (стиральная машинка) – я рассчиталась сполна.

– Большое ограбление банка – как тебе, а?

Домино положил мне лапу на губы и, в сущности, был совершенно прав: какой из меня грабитель, я и понятия не имею, с какой стороны подойти к такому ответственному и требующему непомерных (моральных и материальных) затрат делу.

Ограбление банка мне не потянуть. Кражи в супермаркете – мелко, мошенничество с подставными фирмами – дурно пахнет, отъем денег у социально незащищенных слоев населения – самое настоящее крысятничество! Нужно заняться чем-то, что приносило бы пользу обществу.

– Угон тачек, – почти пропела я.

«Лексус», «Тойота», «Астон-Мартин», «Ламборджини» – приливная волна, составленная из кусков обшивки, двигателей и приборных панелей, накрыла меня с головой. И я не стала сопротивляться, напротив: в радостном возбуждении пошла ко дну.

– Дорогих тачек! Вот как!

Домино вдруг перестал урчать и снова коснулся лапой моего лица: очень осторожно, очень нежно. И мяукнул с одобрением.

– Да ладно. – Я перепугалась по-настоящему. – Это шутка. Шутка. Я не угонщик. И прав у меня нет. И водить я не умею. А потом, знаешь, дружок… В мире не найдется человека трусливее меня! В прошлой жизни я, наверное, была немцем. Добропорядочным бюргером. Шаг влево от установленных правил, шаг вправо – расстрел.

– Мау-у-у-у-у! – В утробном рыке Домино появились иронические нотки, и я тотчас вспомнила о фаре на «ТТ», раздолбанной мной собственноручно. Неужели розово-черный плюшевый нос Домино учуял этот мой утренний грешок?

– Считаешь, что я поступила омерзительно?

«May!» – ты поступила правильно, и ты нисколько не жалеешь об этом, ведь так?

– Не жалею, вот в чем ужас. Для того чтобы переквалифицироваться в скверную девчонку, мне хватило пяти минут. Кто бы мог подумать?!.

«May!» – а что плохого в том, чтобы быть скверной девчонкой? По-моему – это много лучше, чем всю жизнь ходить по струне. Если бы у людей был выбор и за скверность им бы не светило никакого наказания…

– То?..

« May!» – все нормы общественной морали оказались бы попранными.

– Не чуди! – Я слегка шлепнула Домино по боку, который еще недавно гладила. – А как же порядочность, доброта, человечность? Зло не может доминировать, это не по-христиански. И в этом случае… В этом случае люди уже давно перегрызли бы друг другу глотки. Удавили бы друг друга в петле. Поджарили бы на гриле.

«May!» – добро и зло – суть одно и то же. Все зависит от угла зрения. Поговорим о гриле в контексте жареных человеческих тушек или оставим его только для барбекю из говядины? А крупный рогатый скот тебе не жалко? Кто из христиан вступится за него?

– За него вступятся индусы. Провокатор хренов!..

Я произнесла это, скорее, для успокоения законопослушной части своей натуры – а она, эта часть… Она стремительно съеживалась, таяла, как мороженое на солнце. При желании можно перенести мороженое в холодильник, но такого желания у меня почему-то не возникает.

Странно.

– Я не хочу быть скверной девчонкой, малыш. Я хочу быть хорошей.

«May!» – для себя или для других, лапуля? Лучше не углубляться. И не вступать в бесплодную и изматывающую дискуссию с котом. Мне не переплюнуть его многоликого «мау-у!» – в нем столько значений, столько оттенков, что голова идет кругом. В нем столько ловушек, что венерины мухоловки легко сметаются с эволюционных ветвей ввиду неперспективности рода.

Я хочу быть хорошей для других.

А для себя… Мне совершенно все равно, какой я буду. Я приму себя любой, в том числе – в качестве мужчины, угонщика, любителя ковбойских шляп, похитителя велосипедов, изобретателя запонок. Угонщика? – вот черт, в предыдущем варианте фигурировал «корректор» (слово, которое мне страстно хочется вычеркнуть из лексикона). И я не мужчина.

Я – женщина, не лишенная привлекательности. С идеальным черепом и почти идеальными скулами, с дерзкими губами и дерзким взглядом. Навьюченная изюмом, как последний верблюд. Изюма так много, что он забьет глотку любому, кто посмеет поднять хвост по поводу раскуроченной автомобильной фары. А как при этом орала сигнализация!..

Приятно вспомнить.

Я засмеялась – так громко и неожиданно, что вспугнула кота. Он оттолкнулся задними лапами от моего плеча и, совершив фантастический кульбит, приземлился на этажерке. Вчера вечером он уже восседал там, рискуя (несмотря на свой малозначительный вес) разрушить хлипкую конструкцию. И я не видела никаких предпосылок к тому, чтобы этажерка завалилась сегодня.

Но она завалилась.

Не сразу, а подумав минуту, взвесив все «за» и «против». Ножки этажерки подломились, корпус качнулся вперед, и с полок посыпалась макулатура. Журналы, брошюры, ежегодники и ошметки книг, оставшиеся от предыдущих владельцев квартиры, моих кровных родственников. Избавиться от старья следовало бы много лет назад, а я так и не сделала этого: из суеверного почтения к людям, которым была обязана не только рождением, но и крышей над головой. Так поступают все мягкотелые корректоры, пугливые, как мангусты суриката.

Я больше не корректор, а Домино ничего не делает просто так.

Очевидно, он намекает мне: давай, лапуля, не останавливайся, жми на газ! Если уж ты сама начала меняться, то не мешало бы изменить и обстановку. Расчистить завалы, хотя бы слегонца. Помнится, я уже пыталась сотворить что-то подобное. И даже перебрала пару полок – в надежде найти документальные свидетельства жизни отца и бабки. Документы, письма, поздравительные открытки к праздникам – пролетарским и не очень, но прежде всего – фотографии. Как он выглядел – мой отец? Каким он был? Спрашивать о нем мусика – бесполезно. Она все равно ничего не скажет мне. Даже не из вредности и не из мужененавистничества, а просто потому,

что ни черта не помнит.

Такова мусик, вечно пребывающая в состоянии хищной, вооруженной до зубов влюбленности; ни прошлого, ни будущего для нее не существует, а есть только окрашенное в цвета деловитой страсти настоящее. И отец в ее рассказах обязательно был бы похож на Ларика с его привычкой храпеть, чавкать и добавлять чеснок в любую пищу, включая ежевичное варенье. А когда Ларик испарится и появится кто-то другой – отец станет похож на того, другого.

Ни одной фотографии я тогда не обнаружила. Нет их и сейчас.

Журналы, брошюры и ошметки книг – никакие не помощники.

«Катаракта: ищем выход» – вряд ли отец страдал катарактой, это – болезнь пожилых, так что катаракту можно смело переадресовать бабке.

«Артриты и артрозы» – не хотелось бы, чтобы отец мучался от артрита.

«Гельминтозы и инвазионные болезни животных» -

мой отец был ветеринаром? Я совсем не парюсь по этому поводу. Ветеринар – благородная профессия, гораздо более благородная, чем какой-то там зачумленный корректор.

«Поражения миокарда и ишемическая болезнь сердца» – надо же, какая херятина, он был пациентом, он был врачом?

Кем он точно не был – так это арабским шейхом. Он не был владельцем сети отелей, иначе меня бы звали Пэрис Хилтон и я была бы восхитительной, кристальной, дистиллированной, без всяких примесей дурой, кассирующей денежки за всё: от ковыряния в носу до выхода к публике в бикини. Мой отец не был олигархом и членом законодательного собрания, он не был укротителем тигров и еврокомиссаром по правам человека. Он не был негром. Он не был китаёзой. Он не был всемирно известным кинорежиссером. И не всемирно известным – тоже.

Жаль. Особенно жаль несостоявшейся судьбы арабского шейха.

Но и двухкомнатная квартира в наследство – совсем неплохо, чего Бога-то гневить?

Среди журналов доминируют сугубо технические раритеты: «Наука и жизнь», «Техника – молодежи», «Спутник радиолюбителя».

Все журналы – двадцатилетней давности; стоит только подержать их в руках, как пальцы покрываются серым налетом. А еще затхлый запах, который забивается в ноздри и мешает дышать – все, хватит.

Лавочка закрыта.

– Пункт приема вторсырья временно не работает, – сказала я Домино.

Все эти полчаса он наблюдал за мной. Он ничуть не испугался, свалившись с этажерки, а если испуг и был, то продлился минуту, не больше. По прошествии минуты Домино подошел к куче хлама, обнюхал ближние к нему страницы, сморщился и чихнул. Пожелав ему здоровья, я углубилась в «Артриты и артрозы», а также в скорбные мысли о том, что никогда не стану наследницей арабских нефтедолларов. Потом я отправилась за мешком, чтобы сложить в него скопившуюся за годы полиграфическую дребедень. Когда мешок был заполнен и пол очистился, оказалось, что Домино сидит на каком-то художественном альбоме.

Чтобы согнать кота с альбома, мне потребовались некоторые усилия.

«АНРИ МАТИСС В МУЗЕЯХ СССР» – значилось на потерявшей товарный вид обложке.

Анри Матисс не имел никаких точек соприкосновения с «Техникой – молодежи» и – по мне – был самым настоящим мазилой, а не художником. Но даже такой мазила много лучше, чем гельминтозы и миокард.

Оптимистичнее.

А вчера вечером я даже видела этого мошенника от живописи у Картье-Брессона: за пару страниц до «MADRID. 1933». На фотографии был изображен весьма почтенный дедок, похожий на Санта-Клауса и Ходжу Насреддина одновременно. Дедок восседал в ориентальном интерьере, в окружении птичьих клеток и голубей. Одного голубя он держал в руках.

– Твой любимый живописец? – Я на коленях подползла к Домино и легонько щелкнула его по носу.

«May!» – почему нет, лапуля? Я считаю фовизм одним из самых ярких направлений в искусстве. А тебе стоило бы хорошенько подумать, прежде чем демонстрировать свое невежество.

Я почувствовала себя уязвленной.

– Ладно, не трону я твоего Матисса. Сиди на нем сколько хочешь.

Оставив Домино в компании мазилы, я вынесла мешок к контейнерам на заднем дворе. Мусорный десант был незапланированным и отвлек меня от дел, которыми я вплотную собиралась заняться вечером. Что я должна сделать?

Ага, сфотографировать Домино на цифровик, забытый И.И. Комашко после нашей единственной совместной поездки в Финляндию (Мухос ничуть не меньшая дыра, чем Кюминкоски). Я должна сфотать кота, перегнать снимки в компьютер и отправить их Jay-Jay.

Jay-Jay не останется равнодушным к коту, я знаю это точно.

Вернувшись в квартиру, я застала Домино на том же месте, что и оставила. Обаятельнейший лысый кот на художественном альбоме – лучшей мизансцены для фотографии не придумаешь! Все будет в духе Картье-Брессона. Главное, чтобы кот не покинул насиженное место, не ушел за то время, что я буду искать фотоаппарат, где, кстати, я видела его в последний раз? В прихожей, в ящике с инструментами.

Через пять минут фотик был найден и приведен в боевую готовность, после чего я на цыпочках вошла в кабинет.