– Дочка-кошка у нас есть, – сказала Ильга в перерыве между мурлыканьем, которым она баюкала накормленную Огнянку. – Девочку бы вот теперь ещё... Да только где её взять? Обе мы с тобою кошки и белогорских дев выкормить не сможем.

– Не успела одного родить, а уже о втором дитятке думаешь? – засмеялась Брана – тихонько, чтоб не разбудить дочурку. – Ну... Поживём – увидим.

Когда потерпевшее поражение навье войско провожали к проходу между мирами, Брана подобрала в Светлореченском княжестве белокурую девочку лет пяти. Малышка брела босиком по грязной, раскисшей дороге, одетая в какие-то серые, дырявые отрепья. Она не помнила ни своего имени, ни семьи. Горячо ёкнуло сердце Браны при виде этой светлой головки: ну просто вылитая её дочка, её плоть и кровь, будто она сама её выносила и родила! И тоже синеглазая, только не мышиный горошек цвел в её очах, а колокольчик.

– Ты чего, голубушка? Потерялась?.. Ну-ну... Не бойся, я тебя в обиду не дам. – И Брана подхватила девчушку на руки, а та обняла её за шею, вцепилась и прижалась, зябко дрожа.

Охотница накормила бедняжку, отмыла и раздобыла для неё одёжку. Согретая светом Лалады, маленькая бродяжка вспомнила, что её родителей больше нет в живых, а звать её Любишей.

– Пойдёшь к нам в Белые горы жить? – с улыбкой спросила Брана, баюкая найдёныша на коленях. – У нас с супругой недавно дочка родилась – кошка. Матушка Ильга уже о сестричке для неё думает.

Через две седмицы колечко было готово. До этого дня сиротку приходилось держать в снабженческом отряде. Там она была под присмотром кошек, всегда сытая и согретая – ещё бы не быть сытой, рядом со съестными припасами-то!.. Тихим, ясным весенним вечером Брана внесла спящую Любишу в свой дом. С Огнянкой нянчилась бабушка Добровида, а Ильгу белокурая северянка нашла на заднем дворе: та расчищала остатки тающего снега, чтоб двор лужами не залило.

– А это ещё кто? – вскинула Ильга брови, выпрямившись и опершись на лопату.

– Это Любиша, – сказала Брана. – Наша дочка. Ты девочку хотела? Вот... Девочка.

– Да уж вижу, что не мальчик! – пробормотала супруга, озадаченно всматриваясь в лицо крепко спящей сиротки. – Ты где её взяла?

– Это неважно, – улыбнулась охотница. – Одна она осталась на целом свете. Нам нужна сестрица для Огнянки, а ей – семья. Думаю, всё складывается в самый раз.

– Ты во что её одела, боль моя?! Она ж озябнет! – спохватилась Ильга. – Это же Север! Думать надо, прежде чем дитё сюда тащить!

Бросив лопату, она закутала Любишу в свой кафтан и понесла в дом, а Брана, улыбаясь, шла следом. На пороге она обернулась и окинула посветлевшим взглядом двор и вечернее небо над ним.

*   *   *

У подножья тихорощенской сосны рвали землянику две сестрицы: старшая, Любиша, и младшая, Огнянка. Юная кошечка срывала ягодки вместе со стебельками, складывала в пучки и протягивала сестре.

– Ну, хоть в Тихой Роще матушка Земеля поглядит на своих внучек, – шепнула Брана Ильге.

Неподалёку прогуливались Ягодка со своей новой наречённой избранницей – кошкой-вдовой, чья причёска говорила о её принадлежности к лону Огуни, только работала она не с металлом и самоцветами, а с камнем. А матушка Добровида, собрав вокруг себя других внучек, вполголоса рассказывала:

– Когда Лалада ступила на эту землю, из неё забили горячие родники. Тёплой стала земля, и теперь даже самый лютый зимний холод над нею не властен.

Брана носила кафтан без пояса: уж не завяжешь его на таком-то животе! Они с Ильгой поджидали ещё одну сестрицу для Огнянки и Любиши; охотница, нося дитя под сердцем, не выходила в море на струге вместе с прочими китобоями, только помогала разделывать туши и убирать мясо на хранение. Перепоручит ли она кормление дочки супруге или займётся этим сама, она ещё не решила, но одно она знала точно: море умеет ждать. И принимает тех, кто возвращается, какой бы долгой ни была разлука.

Сказка старого сада

Шелестит старый сад, вздыхает задумчиво, но даже в самый ясный и радостный солнечный день чудится в его голосе грусть. Каждую весну одевается он белой дымкой цветения, роняет лепестки на тенистые дорожки, гулять по которым в эту пору – любо-дорого. Сладко дышать тонким прохладным хмелем, пропитывающим воздух, приятно подставлять лицо солнечным зайчикам и ловить мягкое, набирающее силу тепло ласковых лучей... В глубине сада стоит добротный дом с каменной подклетью и деревянным верхом – теремом. Терем не раз перестраивался, менялась и перекрашивалась его затейливая резьба. В этом доме живёт поколение за поколением старинный купеческий род.

Всё меняется, обновляется и сад. Дряхлые деревья отмирают, вместо них семья сажает новые. И только одна яблоня, очень старая, с кривым стволом и шершавой, отстающей целыми лоскутьями корой, всё живёт и живёт. Сколько ей лет? Век? Два? Да уж больше, много больше. Берегут эту яблоню живущие в доме люди, любят и холят, и передаётся в роду от отца к сыну, от матери к дочери рассказ о той, чьи руки посадили это удивительное вечное дерево. Играют в его тени дети, выходит погулять хозяйка, а порой и сам хозяин, отдыхая между делами, останавливается под ним. Он поднимает взгляд к раскидистой кроне, гладит широкой и крепкой ладонью шероховатую кору.

– Здравия тебе, матушка-яблоня, – молвит он с сыновним теплом. Да что там сыновним – годится ему древнее дерево в пра-пра-пра... не выговорить уж, в какой степени! – прародительницы.

А когда на вечерней заре показывается в саду купеческая дочка, девушка на выданье, начинают узловатые морщинистые ветви шелестеть по-особому нежно и душевно. Прильнёт красавица к коре румяной щёчкой, вздохнёт...

– Скоро, ох, скоро мне из родительского гнезда вылетать да своё гнёздышко вить... Как же я расстанусь с тобой, матушка-яблоня? Как покину тебя?

Колышется листва от вечернего ветерка, и кажется, будто утешает юную невесту мудрое старое дерево, шепчет ей сказания о былых временах, а сад вторит ему шепотками-отголосками, кивает макушками. Закрыв глаза, слушает девушка, и на её устах сперва проступает ясной зарёй улыбка, а потом срывается песня – девичья песенка о невестиной доле. Звенит и трепещет молодой голосок, улетая к безмятежному небу; то ли плачет, а то ли радуется он, пташкой играет на ветках, а они простираются над певуньей защитным, родительским объятием.

Так отчего же грустит сад, о чём он думает и в знойный полдень, и в звёздную полночь, кого вспоминает древняя яблоня-матушка?..

*   *   *

– Батюшка, а скоро ли она вырастет? Когда будем рвать с неё яблочки?

Совсем юный, тоненький саженец с комком земли на корешках ожидал, когда его опустят в ямку. Купец Драгута Иславич, крепкий, бородатый человек лет тридцати пяти, трудился лопатой, а его дочурка Златоцвета непоседливой козочкой прыгала от нетерпения рядом. Красивая, кудрявая голова отца, ещё совсем без седины, золотилась русым отливом на солнце, когда нажимал он на лопату ногой, а дочка гладила тонкими пальчиками хрупкий стволик маленькой яблоньки.

– Хех! – утерев пот со лба вышитым рукавом рубашки, крякнул купец. – Какая ты скорая... Яблочки ей подавай! До урожая несколько лет ждать надобно... Сперва прижиться должна яблонька, потом подрасти, а потом и зацвести.

В уголках его глаз притаились лучики улыбки. Две пары рук – больше мужские и тонкие детские – бережно опустили саженец в ямку, присыпали корни и обильно полили; потом Златоцвета весело топталась вокруг деревца, приминая и уплотняя землю.

– Потопчи ещё ты, батюшка! Ты потяжелее меня будешь, – сказала девочка.

Большие отцовские ноги в сапогах ступили в приствольный круг и прогулялись по нему.

– Ну вот, готово, – удовлетворённо молвил купец, присаживаясь на корточки и обнимая дочку за плечи. – Пусть растёт наша яблонька нам на радость!

Они вместе смотрели на свою работу и улыбались. Златоцвета прильнула к батюшкиному плечу, а тот зарылся губами в её русые, как у него, волосы. От своей матушки она взяла большие, серовато-зелёные очи – цвета молодой листвы, окутанной дымом костров, зажжённых по весне для защиты сада от заморозков. Была она у купца первым и единственным чадом: сколько они с Кручинкой Негославной ни старались, больше детей не получалось. А Драгута Иславич очень хотел бы ещё и сына – наследника своего торгового дела.

Впрочем, уже в столь юные лета Златоцвета проявляла небывалый ум и прозорливость. Последняя порой пугала: всё, что ни говорила девочка, сбывалось. Златоцвета расспрашивала отца о делах, и он рассказывал ей, откуда берутся товары, как продаются, в каких краях что надлежит закупать, а что – сбывать, каким образом заключаются торговые сделки. Всё Златоцвета схватывала без труда. Так само собой у них и повелось: купец стал советоваться с дочерью. Её подсказки были столь точны и полезны, а суждения столь разумны, что и сам Драгута Иславич со всем своим опытом и знаниями не смог бы измыслить лучше. Златоцвета ещё и предсказывала безошибочно, какое дело будет удачным, а какое – нет, и купец дивился такой её способности. Казалось бы, вот он – наследник, да такой, о каком можно только мечтать... Но не станет же девица заниматься торговлей! «Не женское это дело», – рассуждал Драгута Иславич и по-прежнему хотел сына.

Дела его шли в гору. В короткое время он так развернулся, добился такого успеха, какой иные торговые гости нарабатывают многие годы. Стал Драгута Иславич уважаемым и известным человеком, и зажили они богато, на широкую ногу; трудилась в доме купца многочисленная челядь, знался он с самыми знатными и влиятельными людьми в княжестве. Вот только была у купца одна страсть: поигрывал он в кости. В игре этой ему тоже везло необыкновенно, и он гордился своей удачливостью. Проигрыши у него случались столь редко, что о них и упоминать не стоило.

Подрастала Златоцвета, тянулась ввысь и яблонька. А когда завязались на ней первые яблочки, случилась беда: девочка упала и повредила спину. Купец в тот день принимал гостей, те пришли со своими детьми. Вместе с ребятами Златоцвета бегала в саду и играла в пятнашки – вот тогда-то и подвернулась у неё нога.

Последствия этого падения проявились не сразу. Сначала Златоцвета ещё могла ходить, но прихрамывала, но вскоре каждое движение стало причинять ей страшную боль. Горевали отец и мать, звали разных знахарей и знахарок, костоправов и даже учёных чужестранных лекарей, но те ничего сделать не могли. Купец велел изготовить для Златоцветы деревянное кресло с колёсами, чтоб можно было перевозить её по дому и саду. Единожды сев в него, девочка больше не встала. Ноги стали сохнуть, превращаясь в тонкие тростинки.

Но беда не ходит одна. Коль пришла она – отворяй ворота, это всякий знает; точь-в-точь по пословице и у них случилось. Кончилось у купца везение в игре... Перед очередным отъездом по торговым делам поговорил он, как всегда, со своей юной советницей, и предрекла она ему удачу. Предупредила только:

– Об одном лишь прошу тебя, батюшка: не садись играть ни с кем, остерегайся лихих людей!

На что купец только посмеялся в ответ:

– Не тревожься, дитятко, мне же везёт всегда в игре!

И в этот раз ему повезло... Как утопленнику. Пришёл срок – вернулся Драгута Иславич, но не весёлый – бледный и горем убитый, хоть и пытался бодриться. Не привёз он на сей раз подарков супруге и дочке, и не звенела его мошна золотыми монетами.

– Обвёл меня вокруг пальца, негодяй! – цедил он сквозь зубы в ответ на расспросы.

Долго он молчал и отмахивался, только позже удалось разговорить его. Поездка была удачной, много купец прибыли выручил, закупил несметное число новых товаров и уже собрался было домой, как встретил человека – темнокожего, с чёрной подстриженной бородкой, в халате широком и в белоснежном тюрбане, вроде бы тоже из купеческого сословия. Посидели они вместе за столом, угостились на славу, выпили; тут купец возьми да и похвастайся, что зело везуч в игре. А незнакомец тут же достаёт кости: «Сыграем, брат». Драгута Иславич самодовольно усмехнулся: «А не боишься ли со мною играть-то? Я ж тебя как липку обдеру, мил человек». А тот всё сверкает зубами белыми на тёмном, как ночь, лице, ухмыляется: «Вот и посмотрим, такой ли ты счастливчик, как говоришь. Я ставлю всю свою прибыль и весь товар, что есть у меня». Драгута Иславич призадумался, но решил всё же попытать счастья, понадеявшись на свою неизменную удачливость. Меньше ставить на кон было неприлично, вот и поставил он тоже – всё... И всё проиграл.

– Мошенника ты встретил, батюшка, – вздохнула Златоцвета. – Предупреждала я тебя: остерегайся лихих людей...

– Предупреждала, да я, глупец, не послушал! – вскричал купец, ударив кулаком по столу. – Мошенник он и был – кидала знатный! Обманул, обвёл вокруг пальца! И кости, даю руку на отсечение, у него жульнические были – из тех, что ложатся, как их хозяину угодно. Как опомнился я, сообразил, что к чему – бросился его искать, а его, подлеца, уж и след простыл!.. Ну да ничего – сыщу я его, жулика проклятого, и три шкуры с него сдеру!