После обеда Златоцвету в кресле вынесли в сад. Яблони роняли лепестки, усыпая волосы и плечи княгини душистой весенней метелью, и царственная суженая казалась девушке слишком прекрасной, слишком недосягаемой... Удивительно: она знала, что так будет, но сейчас ей не верилось, что её счастье и впрямь сбывается. Кривая яблоня, её чахлая любимица, почти не цвела в эту весну, но Златоцвете хотелось бы, чтоб чудо, которое произошло с ней самой, распространилось и на это по-особому дорогое ей дерево.

– Чем тебе люба эта яблонька? – спросила Лесияра, кладя руку на шелушащуюся, поросшую грибом кору.

– Я сажала её вместе с батюшкой, когда ещё могла ходить своими ногами, – ответила девушка.

– Вы с нею похожи, – задумчиво молвила княгиня. – Но скоро всё изменится.

Действительность была во сто крат лучше грёз и видений: в последних облик лады лишь манил бесплотной, полувоздушной лаской, а сейчас настоящие, живые и тёплые губы повелительницы женщин-кошек щекотали пальцы Златоцветы, перецеловывали все суставы, все жилки, погружались в подушечку ладони, и выражалась в этом не только ласка, но и чувственность, ещё не познанная невинной девушкой. Дыхание Златоцветы сбивалось, взволнованное и частое, а когда руки княгини забрались ей под подол и заскользили по ногам, у неё вырвалось острое «ах!» – даже не от испуга, а от внезапно обжегшего её стыда. Как можно было ласкать эти иссохшие отростки, в которых не было ничего привлекательного? Сама мысль об этом казалась отталкивающей... Но Лесияра, обнимая девушку светлыми лучиками нежности во взоре, вполголоса мурлыкнула:

– Не бойся, яблонька моя. Я помогу тебе, исцелю светом Лалады и поставлю на ноги. Обещаю, на нашей свадьбе ты будешь плясать!

Снова Златоцвета ощутила это удивительное тепло, которое разливалось сперва по коже живой сеткой золотых узоров, потом проникало глубже в тело, струилось по жилам и добиралось наконец до груди. Тёплый толчок под рёбрами – это сгусток света попал в сердце, заставив его сначала ёкнуть и замереть, а потом застучать быстро-быстро. То был свет любви, который лучился и из зрачков Лесияры, и Златоцвета, окутанная им, вся содрогнулась от пронизывающего желания прильнуть к ней, слиться воедино и уже никогда не отрываться от этого живительного источника. Её губы задрожали и раскрылись, ловя первый в её жизни поцелуй. Он растекался медовыми струйками, ласкался кошкой, пробуждая в Златоцвете странные, беспокойные комочки радости, прыгучие, как маленькие пташки. Бурлящая сила подымала её из кресла, и она уже почти не чувствовала оков недуга, накрепко соединявших её с сиденьем. Вскочить и бежать, бежать по цветущему лугу! – вот чего ей хотелось, и она видела себя бегущей – так ясно, что слёзы на глазах проступали.

– Государыня... Ты не уйдёшь? Не покинешь меня, как сон? – пролепетала девушка, когда поцелуй закончился и их уста разомкнулись.

Вечернее небо в глазах княгини окутывало Златоцвету лучами доброй зари.

– Нет, светлая моя... Я никуда не денусь, я отныне всегда буду с тобой. Это не сон, это явь, но и сны у нас с тобой будут сладкими, мр-р-р, р-радость моя... – Слова Лесияры утонули в кошачьем мурлыканье; она легонько потёрлась носом о нос девушки и улыбнулась: – Ну что, посмотрим, что там с твоими ножками?

Бережно придерживая ногу Златоцветы, княгиня сняла с неё сапожок.

– Попробуй пошевелить пальцами.

Да, Златоцвета видела себя бегущей, но опять ей не верилось. Душа словно в скорлупе затаилась, но нежность Лесияры пробилась сквозь корку сомнений, и девушка направила к ногам мысленный приказ... Она уж и забыла, как это – шевелить ими, и крик изумления вырвался у неё, когда они ей повиновались. Пока – только пальцы и немножко стопа, но как это было поразительно – видеть, как оживает то, что, казалось, уже давно отмерло.

«Верь, верь в меня», – мурлыкало счастье, ластясь к сердцу кошачьим боком, а Лесияра улыбалась рядом, держа в своих руках босую ступню Златоцветы. Неужто и правда её ноги скоро побегут по росистой траве?.. А княгиня, словно прочтя её мысли, надела ей на палец перстень с ярко-зелёным камнем и подхватила на руки.

Радугами заколыхалось пространство вокруг Златоцветы, зашумело в ушах то ли от ветра, то ли от головокружения. А кругом раскинулся цветущий луг, вдали сверкала на солнце река, а на противоположном берегу темнела стена соснового леса. Огромные горы подпирали белыми шапками чистый небосклон. Ошеломлённая резким перемещением, Златоцвета несколько мгновений не могла вымолвить ни слова, а Лесияра мурлыкала и смеялась ей на ушко.

– Мы в Белых горах, горлинка моя. Не пугайся... Это благодаря колечку ты смогла перенестись сюда вместе со мной.

Перстень грел Златоцвете палец живым теплом, собирал в себя солнечные лучи и горел зелёной таинственной сказкой... А травы звенели песней кузнечиков, и руки сами тянулись к цветам, чтобы сплести венок. Лесияра окутала Златоцвету собой, став для неё живым креслом, и от этого единения девушке снова хотелось плакать. Солоноватыми лучиками рвалась радость к глазам, и она откинула голову на плечо княгини. Солнце целовало её лицо сверху, а лада щекотала губами ушко и щёку. Стучало сердце Златоцветы и уже любило: любовь та зародилась давно, ещё когда суженая была тенью, призраком, мечтой.

– Я видела тебя ещё до нашей встречи, ты всегда была со мной... Ты будила меня на рассвете и провожала ко сну, – стала рассказывать девушка, вплетая в венок цветы, которые княгиня срывала и подавала ей. – Когда в нашем саду созревал урожай, ты соблазняла меня съесть яблочко, отведать вишни... А когда мне так тошно становилось, что хоть вой, лишь ты не позволяла мне унывать.

– И впредь не буду позволять, – мурлыкнула Лесияра, играя с её ухом, покусывая и целуя. – Я буду радовать тебя и баловать... Ох и избалую же я тебя, счастье моё, яблонька моя! М-м, и что же я говорила тебе в твоих видениях?

Златоцвета была бы и рада повторить, но её охватило жаркое, как летний полдень, смущение. А Лесияра теребила её, допытывалась:

– Ну-ну, горлинка, скажи... Отчего же ты краснеешь? Что, неужели я вела себя так неприлично, что и вспоминать стыдно?

– Ах, нет, – рассмеялась Златоцвета, ёжась от щекотки её губ. – Вовсе не неприлично... И не стыдно. Я просто...

– Ну, ну? – Княгиня шаловливо щекотала ей шею травинкой.

– Ладно, только я на ушко тебе скажу, – решилась наконец девушка.

Лесияра склонилась к ней с улыбкой, и Златоцвета принялась повторять услышанное – всё, что врезалось ей в память и до сих пор звучало эхом в душе. Княгиня-кошка слушала, блаженно жмурясь и шевеля время от времени острым звериным ухом, а потом испустила долгое мурчание. Она мурчала и мурчала, и в груди у Златоцветы весёлыми котятами прыгал смех – хотелось почесать мурлычущей княгине за ушком, но допустимо ли было так вольно обращаться с самой повелительницей Белых гор?.. Тягучее «мрррр» стихло, Лесияра открыла глаза и посмотрела на девушку серьёзно и нежно.

– Я буду повторять эти слова снова и снова, яблонька моя. И да, я тоже полюбила тебя задолго до сегодняшнего дня. Твой светлый облик, твои очи прекрасные, твою душу, которая так ласково, так невесомо касалась моей души... Это ни с чем не сравнится! Это чудо – когда душа льнёт к душе, когда они обе знают, что родные друг другу. А как только вишни созреют в княжеском саду, я сама стану рвать их для тебя и приносить каждое утро, когда ты проснёшься и откроешь глазки навстречу новому дню.

Златоцвета почти лежала в её объятиях, растекаясь и тая. Снова поцелуй коснулся её уст, и она устремилась ему навстречу всем сердцем, душой и губами.

– Заройся ножками в траву, – шептала Лесияра. – Почувствуй силу земли Белогорской, впитай её тепло, сроднись с нею. Скоро она станет твоим домом, моя милая – вот тогда-то ты окончательно и выздоровеешь. Это уже после свадьбы, а пока я буду вливать в тебя свет Лалады, чтоб ты встать смогла. Ещё бы в Тихую Рощу тебя сводить, в Восточном Ключе искупать... Великая целебная сила в его водах течёт. Ничего, яблонька, вылечим тебя – я, Белые горы и Лалада.

Златоцвета верила каждому слову и уже не сомневалась. Долго они с княгиней любовно ворковали, целовались и миловались на лугу, босыми ступнями девушка чувствовала траву и нагретую солнцем землю, а в объятиях суженой ей было хорошо, легко и сладко. Но, вспомнив о родителях, она запросилась домой:

– Ох, там батюшка с матушкой, наверно, уж беспокоятся...

– Им нечего бояться – ведь ты со мной, – мурлыкнула Лесияра. – Впрочем, твоя правда, пойдём.

Они перенеслись назад тем же способом – через проход, очутившись в саду, возле кресла, которое стояло там же, где его оставили. Златоцвета сразу успокоила родителей, которые и впрямь уже слегка тревожились из-за их с Лесиярой долгого отсутствия:

– Батюшка, матушка, всё хорошо! Я в Белых горах побывала. А ещё я могу шевелить ногами, смотрите!

И она повращала босыми ступнями, поджала и распрямила пальцы. Расчувствовавшаяся матушка всплеснула руками и вытерла слезу:

– Ох, да неужто ты у нас и правда на поправку пошла?

– Правда, матушка Кручинка, правда, – улыбнулась Лесияра, держа Златоцвету в объятиях. – Это только начало лечения. То ли ещё будет!..

На правах законной избранницы она отнесла девушку в опочивальню, помогла освободиться от тяжёлого наряда и переодеться в ночную сорочку. Златоцвета с беспокойством следила за выражением её лица: не заметила ли княгиня, что сорочка-то – хоть и чистая, но старенькая, застиранная, а кое-где и заштопанная, а постельное бельё – в заплатках? Но взор Лесияры оставался безмятежно-ласковым, не на рубашку и бельё она смотрела, а на саму Златоцвету – задумчиво, нежно, влюблённо. Она уложила невесту в постель: солнце уже клонилось к закату.

– Отдыхай, моя горлинка... Набирайся сил. Завтра я снова к тебе приду – сделаем ещё один шажок к твоему выздоровлению.

Необходимость расставания, пусть и совсем краткого, дохнула горьким холодом, и Златоцвета, зябко закутавшись в одеяло, не сдержала слёз. До крика, до тягучего стона не хотелось отпускать Лесияру, девушка словно пуповиной к ней приросла.

– Государыня, не уходи так скоро, – пролепетала она. – Не хочу с тобой прощаться даже на день...

– Ну, ну, радость моя! – Княгиня тут же присела рядом и окутала Златоцвету нежными объятиями. – Не плачь, а то и я с тобой заплачу... По правде сказать, и мне от тебя уходить не хочется. Солнышко моё ясное, яблонька моя дивная, мрр-р-р...

От мурлыканья Златоцвету охватила сонная истома, и она уютно устроилась на плече княгини, как вдруг из сладкой полудрёмы её вывел настороженный вопрос суженой:

– А этот туесок откуда взялся? Тихорощенским мёдом пахнет... Вы уже бывали в Белых горах?

– Нет, это Мыслимира угостила, – пробормотала Златоцвета, ещё не вполне вынырнувшая из объятий полусна. – Она ладу свою искала, вот и зашла к нам случайно... Избранницу свою она у наших соседей встретила... А потом... охо-хо! – девушка сладко зевнула, – потом ещё раз зашла – уже с гостинцами.

– Хм, – нахмурилась княгиня, приподнимая её лицо за подбородок и всматриваясь пристально ей в глаза. – Надо бы разузнать, что за Мыслимира такая...

От этих слов Златоцвета окончательно проснулась и вдруг будто в холодный омут рухнула.

– Государыня, ты не подумай чего худого, – торопливо прибавила она. – Она просто по-соседски, по-дружески зашла и мёдом от чистого сердца угостила.

Сдвинувшиеся было брови Лесияры расправились, в глазах замерцали тёплые искорки, она поцеловала девушку в лоб и прижала к груди.

– Ну-ну, что ты, ладушка... Не тревожься, у меня нет причин тебе не верить. Но беречь тебя – мой долг, так что я о ней всё-таки разузнаю. Ну, а коли и вправду ничего худого она не замыслила, то и забудем об этом. Пусть ничто тебя не беспокоит, милая, отдыхай... И помни: даже если меня нет поблизости, в мыслях я всё равно с тобой.

Снова поток мурлыканья взял Златоцвету в свой умиротворяющий плен, и девушка заснула крепко, сладко и глубоко. Она уже не слышала, как Лесияра, попрощавшись с её родителями, ушла; за гранью её восприятия остались и матушкины вздохи – та сетовала на прожорливость княжеских дружинниц, слаженными усилиями которых праздничный обед был почти полностью уничтожен. Только Кривко не имел причин для малейшего недовольства: ему достался весь каравай, и он всё ещё доедал его, отламывая по кусочку и запивая квасом. Ну и что ж, что на пол его уронили? Всего-то дел – поднять да отряхнуть чуток, не пропадать же такому знатному добру! Уже лёжа на своём тюфяке на полатях, отрок продолжал сонно жевать, а остатки свадебного хлеба покоились в самом безопасном месте – у него под боком.

Златоцвета не просто проснулась – она бодро выпорхнула из освежающего сна, радостная и отдохнувшая. Ещё никогда утро не улыбалось ей столь ласково, столь многообещающе, а душа не переполнялась светом и счастьем. И имя этому счастью было Лесияра... Мысль о княгине обвилась вокруг сердца пушистым кошачьим хвостом, и Златоцвете самой хотелось замурлыкать. Скорее бы суженая пришла! Скорее бы увидеть её ясноокое, пригожее лицо, её лучистую улыбку, услышать её голос – и не в видениях, а наяву, в щекотной тёплой близости к уху. Матушка подала на стол остатки вчерашнего обеда – весьма скудные (ох уж эти обжоры-дружинницы!), но сегодня Златоцвету ничто не удручало, ничто не беспокоило, всё искрилось радужными красками, а грудь дышала со сладостной лёгкостью: девушка жадно втягивала в себя жизнь. Ноги двигались ещё лучше, чем вчера, и хотя Златоцвета пока не могла встать с кресла, но ей удавалось слегка разгибать коленные суставы, немножко вытягивая ноги вперёд.