– Это что за птица? – настораживаясь, спросила Лада.

Она шагала следом за Невзорой с лукошком, наполовину полным спелой земляники. Длинная тёмная коса шелковисто блестела в лучах солнца, спускаясь ниже пояса, светлые глаза озаряли всё вокруг добрым, невинным сиянием. Темноволосая и темнобровая юная красавица ещё только входила в пору своего девичества, оставив позади детство. Его отсвет сохранялся только в её взоре, чистом и всегда чуть удивлённом.

– Это иволга, – ответила Невзора с усмешкой.

– А во-он там, вдали? – Лада, вытягивая лебединую шейку и весь свой тонкий стан, направила своё любопытство в глубину леса.

– Там – варакушка, – снисходительно-ласково сказала старшая сестра.

Невзора носила грубую льняную рубаху, подпоясанную кожаным ремнём, и портки из небелёного холста: так по лесу ходить сподручнее было. Её стройные, сильные голени обвивались онучами и ремешками чуней, а у бедра болталась сумка с лямкой через плечо – для разнообразных нужных мелочей. На поясе у неё красовался большой охотничий нож в прочном и добротно сделанном кожаном чехле. Нож этот она очень любила и берегла. Сестрица Лада была облачена по-девичьи – в длинную вышитую сорочку и душегрейку на меху.

– А ты всех-всех птиц по голосам различаешь? – с восхищением и уважением спросила она.

– Всех, какие живут в наших краях, – кивнула Невзора.

Присев на корточки, она привычно изучала рисунок следов на земле. Было их в семье шестеро: четыре брата и две сестры; трое старших, Выйбор, Гюрей да Вешняк, служили помощниками ловчего у градоначальника Островида, с милостивого разрешения которого они могли добывать зверя в этих лесах не только по службе, но и для своих нужд. Младшему, Прибыне, недавно исполнилось четырнадцать, и он помогал отцу в бортевом хозяйстве. Батюшка, Бакута Вячеславич, поставлял посаднику превосходный мёд; две обширные липовые рощи по берегам реки каждый год давали хорошие сборы, а уж как душисто цвели!.. Невзора же была охотницей и птицеловом, вот потому-то она и знала наперечёт все птичьи голоса. Пойманных пташек она продавала, а самых лучших брал Островид: он питал страсть к певчим созданиям и держал их у себя в хоромах в клетках, а когда те околевали, заменял новыми.

Не женское дело избрала для себя Невзора, и в семействе её занятия не одобрялись – впрочем, молчаливо. Нрав у девушки был крутой, упрямый и строптивый, с ней даже отец сладить не мог. Когда она ещё ребёнком просилась с братьями на охоту, те порой снисходительно брали её с собой, но ничему нарочно не учили. Она сама всё примечала и запоминала, всё схватывала. Владела она и луком, и капканы с силками умела ставить, а ещё у неё был дар подражать птичьим голосам, который она и стала использовать в ловле.

Вот и сейчас, когда они с Ладой устроились под деревом на отдых, она забавляла младшую сестрицу то соловьиными трелями, то сладким посвистом иных певчих птах.

– Невзорушка, как ты это делаешь?! – не переставляла изумляться Лада, пытаясь заглянуть ей в рот. – Ведь не отличить! Ни дать ни взять соловушка!..

– А вот, – хитро и загадочно посмеивалась та. И, воспользовавшись тем, что щёчка Лады была совсем близко, чмокнула её.

В её мрачноватой, непокорной и своевольной душе жила жаркая, неугасимая нежность... Сестрица разлеглась на прохладной траве, а Невзора, опираясь на локоть, устроилась рядом. Она то бросала Ладе в рот ягодки земляники, то щекотала её сорванным цветочком по лунно-округлым линиям скул и подбородка, то, приблизив лицо, ловила кожей и ноздрями исходящее от неё невинное тепло, а в душе что-то сжималось – то сладко, то неистово. Улыбка Лады грела жарче и ласковее солнца, и без неё Невзоре не дышалось, не жилось.

– Никому тебя не отдам, ты моя, – дышала она Ладе на ушко.

Та жмурилась, как котёнок, которого приласкали. Закинув Невзоре на шею лёгкое, тёплое полукольцо объятий, она ворковала:

– Я ни к кому и не хочу... Весь век бы свой с тобой прожила, Невзорушка.

«Чмок», – их уста кратко, но крепко соприкоснулись в поцелуе. Лада устроила темноволосую головку на плече сестры и задремала под умиротворяющие звуки леса, а Невзора хранила её сон, боясь потревожить даже дыханием. От родителей и братьев она держалась обособленно, не находя с их стороны понимания, а вот с младшенькой Ладушкой всё было иначе. Ладушка – радость, лучик солнечный, комочек тёплый... Сестрица хоть и росла красавицей, но хворь таилась у неё в груди, проявляя себя время от времени болью в сердце. Матушка сокрушалась о её доле: «Возьмёт ли тебя, немощную, в жёны кто-нибудь?» На Невзору Лугома Радинична уж рукой махнула: та даже косы не носила, то коротко обрезая волосы, то давая им отрасти самое большее по плечи. «Горе ты наше», – качала матушка головой.

– Ну, отчего ж сразу горе-то? – хмыкала Невзора. – Я вроде не обуза никому: охотой промышляю, от птиц какой-никакой, а доход есть. Не объела, не опила вас, не дармоедка.

– Ты на себя посмотри, – вздыхала матушка. – Ты же девица на выданье, да вот кто тебя замуж-то возьмёт такую...

– Больно оно мне надо, – только и отвечала Невзора, пренебрежительно фыркнув.

Это матушкино «замуж» изрядно набило ей оскомину. Ну, что она могла поделать? Не прельщала её эта доля... Гораздо больше любила Невзора бродить по лесу, выслеживать зверей и ловить птиц. Как будто жило в ней самой что-то хищное и дикое – какой-то внутренний зверь. И зверя этого Невзора определила бы как волка.

Лада дремала в её объятиях, а она не могла надышаться, налюбоваться. Было в этом чувстве что-то жадное, собственническое, яростное: от всех бед защитить, от всех людей укрыть, никому сестру не отдавать, ни с кем ею не делиться. И сестрица льнула к ней сызмальства – не судила, не упрекала, любила как есть. На эту чистую, светлую привязанность Невзора отвечала горячей, преданной волчьей страстью – возможно, чрезмерной, но она ничего не могла с собой поделать.

– Отчего ты так пристально смотришь на меня, Невзорушка? – пробудившись от сладкой солнечно-лесной дрёмы, спросила Лада. – Даже страшновато...

– Ничего, ничего, моя голубка. – Прикрыв веки, Невзора принялась по-звериному обнюхивать сестрёнку – её длинную шею, покрытые нежным пушком щёки, густой шёлк волос. – Спи, Ладушка, спи, ни о чём не думай, ничего не бойся. Пока я рядом, никто тебя не посмеет обидеть.

– Невзорушка... Ты – моя родная... Самая-самая, – промурлыкала Лада, снова погружаясь в сон.

Проспала она, впрочем, недолго – судя по передвижению тени от дерева, не более часа. Пробудившись, Лада сладко потянулась и сказала:

– Что-нибудь скушать бы...

– Сейчас, голубка, – тут же отозвалась Невзора.

В её сумке был припасён кусок пирога, а воду она всегда носила с собой в баклажке. Разрезав пирог на две части – себе поменьше, сестре побольше, Невзора не спешила вкушать свою долю – с лучиками ласковой усмешки любовалась, как Лада насыщается. Ела сестрёнка медленно, без жадности, отщипывая по крошке, как пташка, всё больше по сторонам глазела и щурилась от солнечного света, точно рада была хотя бы тому, что просто живёт на свете и дышит сейчас лесным воздухом. Всё на свете для неё Невзора сделала бы – всё, о чём бы Лада ни попросила. Луну бы с неба достала!.. Вот только просьбы сестрицы были редки и очень скромны.

А погода между тем начала портиться: набежали тучи, ветер зашумел сильно и тревожно, сумрачным стал лес и неприветливым... Лада опасливо жалась к сестре:

– Ох, ненастье нас застигло... Вымокнем до нитки!

– Не бойся, не вымокнем. – Невзора, быстро собирая остатки трапезы, спокойно оценивала время до дождя; по всему выходило, что успеют они добраться до укрытия. – Тут неподалёку зимовье есть, там и переждём.

Лесные домики встречались часто, каждые три-четыре версты, а уж шалашей понастроено – не счесть. Любил Островид охоту и держал целое ведомство по лесному хозяйству; оно-то и заботилось о том, чтобы в угодьях было достаточно укрытий на случай непогоды и просто для отдыха. Пришедшие в негодность шалаши заменяли новыми, а в домиках всегда имелся пополняемый запас дров, питьевой воды и кое-какой лёжкой снеди: крупы, сухарей, овощей и ягод сушёных, солонины, вяленого мяса и рыбы, орехов. Одним словом, дело было поставлено самым тщательным образом, и ведомственные люди ели свой хлеб не зря.

Сёстры успели как раз вовремя: едва они переступили порог домика, как хлынул ливень. Ох и захлестал он, заполоскал! Могучие потоки воды обрушивались на лес серебристой завесой, струились ручьями по окнам. Невзора досадливо хмурилась: без сомнения, водица земле нужна для плодородия, вот только грязь чавкала под ногами после дождя, да и следы все смывались – ничего не разберёшь потом. Впрочем, это касалось только старых следов, а свежие отпечатывались ещё лучше.

– Зябко, – поёжилась Лада.

– Сейчас затопим. – И Невзора захлопотала у печки.

Дров было вдоволь – ольховых, берёзовых и сосновых, а на растопку пошёл вишнёвый хворост, коего нашлась целая вязанка. Берёза давала жар, а сосна плакала смолой и щёлкала, распространяя горьковатый хвойный дух. Хорошо разгорелось пламя, трещало и гудело, плясали рыжие языки и отбрасывали тёплое сияние на лицо Лады, которая протянула руки к открытой топке. В крошечные мутные оконца проникало мало света, да и сумеречно стало снаружи из-за непогоды. В домике царил густой полумрак, в котором жарко горел печной огонь.

– Днём – как ночью, – тихонько проронила Лада.

Она тяготела к свету, а мрак её пугал и делал молчаливой, даже отблески пламени плясали в её задумчивых больших глазах как-то тревожно. А Невзора любила тьму: она будила в ней что-то звериное, клыкастое, жаждущее охоты. И крови... Тёплой, толчками вырывающейся из раны. Невзора даже пила её порой, и ей она казалась вкусной.

– Ничего, – сказала она, обнимая сестрицу за плечи ласково-защитным движением. – Ненастье не будет вечным, уйдёт, никуда не денется. Проглянет и солнышко...

Ливень потерял свою силу довольно скоро, поредел и поутих, но тучи расходиться не спешили. Сёстры забрались на печную лежанку и устроились рядышком на набитом душистыми травами тюфяке. Невзора от нечего делать выстругивала из небольшой деревянной чурочки звериную фигурку, а Лада, положив подбородок на руки, смотрела, как из-под ножа падали кучерявые золотистые стружки.

– А это кто будет? – полюбопытствовала она.

– Волка хочу вырезать, – ответила Невзора.

– Сделай лучше оленёночка, – попросила сестрица. – А волки... Да ну их!

– Из этой деревяшки уже оленёночек не выйдет, – усмехнулась Невзора. – Я из другой вырежу тогда. Потом.

Закончив, она поставила фигурку на край лежанки. Жутковатый вышел зверь, особенно морда – страшная и свирепая, с кровожадным оскалом. Приглядевшись, Невзора сама удивилась: а ведь это Марушин пёс получился...

– Страхолюдина какой, – проговорила Лада, косясь на деревянного волка с опаской.

– Сейчас сделаю тебе оленёночка, не горюй, – хмыкнула Невзора.

Она бесшумно спрыгнула на пол, нашла другую чурочку и залезла опять на своё место. Нож вгрызался в сухое дерево, отщеплял его по кусочку, сперва придавая ему лишь грубые очертания, но постепенно проступали узнаваемые мелочи: голова, большие чуткие уши, задранный вверх хвост, изящные голенастые ножки с копытцами.

– Ой, олешек, олешек! – радовалась Лада.

– Держи, – вручила ей старшая сестра готовую фигурку.

Дождь к этому времени кончился: сквозь серую завесу туч уже синели окошки небесной лазури, а мокрая трава блестела в лучах солнца. Долго плакало небо, а теперь заулыбалось – неуверенно, робко, как бы сомневаясь: а не разрыдаться ли опять?.. Нет, не разразилось оно больше слезами, солнышко пригревало уже совсем победоносно и щедро. Сёстры подождали, когда дрова прогорят, после чего вышли из домика. Воздух был горячий и влажный, как в парилке.

– Ну что, лукошко добирать будем или домой пойдём? – спросила Невзора.

– Добрать надо, – решила Лада. – Немножко совсем осталось.

Пока они бродили в поисках земляничной полянки, Лада начала выказывать признаки утомления. Её лицо посерело, погрустнело, она медленно шла и часто поскальзывалась. Невзора подыскала для неё толстую берёзовую ветку и вручила в качестве посоха.

– Всё полегче будет идти, – сказала она.

Но лукошко они так и не добрали: с тихим «ах!» Лада остановилась, побледнев и прижав руку к груди.

– Что, голубка? Больно опять? – кинулась к ней Невзора.

– Сейчас пройдёт, – сдавленно выдохнула сестрица.

И присесть-то было негде, как назло! Кругом сыро и скользко, ни одного пенька или поваленного дерева поблизости... Но Невзора придумала выход: встав на одно колено, она усадила Ладу на другое, бережно придерживая в объятиях.

– Отдохни, Ладушка.

Сестра измученно сникла, обхватив её за плечи, а Невзора всем своим окаменевшим от тревоги нутром ждала перемен к лучшему. В такие мгновения душу точно ледяной панцирь сдавливал, а под рёбрами щекотало тошнотворно-горькое ощущение собственного бессилия. Ничего Невзора не могла сделать с этой хворью, только стискивала Ладу изо всех сил, как будто объятия могли её спасти... Она уже не чувствовала затёкших ног, но это не имело значения.