– Уж не Лелюшкой ли ту рыжую волчицу звали? – хмуро догадалась Невзора. Похоже, её давняя знакомая была жива-здорова и промышляла своё пропитание прежним способом.

Лада только кивнула.

– Здоровье вот только у Забавушки пошатнулось, – сказала она. – Угасает она, тает, как свечка. Пыталась я её травками лечить, да иное ей нужно лекарство, более сильное. Только у тебя оно есть. Кровь оборотня на ноги её подымет и силы ей вернёт.

Вышеописанную молодую вдовушку она Невзоре показала издалека: тонкая и поникшая, как печальная ивушка у воды, с огромными карими глазами, та возилась в своём огородике. Часто отдыхала, присаживаясь у грядки: видно, худо себя чувствовала, но работала, преодолевая немощь. Жила Забава в старой избушке на окраине села, с соседями была приветливой и кроткой.

– Доброе дело сделаешь, коли дашь ей своей крови и тем исцелишь её, – сказала Лада. – Я скажу ей, что ты придёшь, подготовлю.

– А поверит ли она опять Марушиному псу? После того обмана-то? – усомнилась Невзора.

– Тебе – поверит, – улыбнулась Лада. – У тебя глаза честные.

Забава поднялась и снова принялась дёргать сорняки. Видно было, что тяжело ей давались самые обыденные дела. Поглядев на неё, Невзора перевела взгляд на взбухшие жилы на своей руке, в которых текло лекарство. Много раз резал их Барыка, шрамы так и остались напоминанием о времени, проведённом в неволе у волхва. Забава опять присела на землю и измученно закрыла глаза. Брови Невзоры сдвинулись, губы сжались. Она потирала пальцами место будущего надреза – ещё одного среди прочих, но сделанного по доброй воле и с благим намерением. Жалко ей, что ли, нацедить чашку крови? Рана тут же заживёт, а бедняжка будет здорова.

Поглядев на себя в миску с водой, задумалась Невзора: в воде отражалось угрюмо-суровое лицо со шрамом, глаза – может, и честные, но очень уж жёсткие, мрачные, неистово-волчьи; волосы растрёпанные и спутанные, а на щеках росли клочки шерсти – когда-то чёрной, а теперь сивой, с проседью. Робкой казалась Забава с виду, как бы не испугалась. Перед тем как идти к ней, Невзора раздобыла одёжу поприличнее да понаряднее: высокие сапоги с щегольскими складочками на щиколотках, порты, кафтан с кушаком, а рубашку вышитую ей Лада подарила. Волосы Невзора вымыла и, морщась, расчесала-распутала. Наточив охотничий нож до смертельной остроты, она разделалась с сивой порослью на щеках. Гладко выбритое лицо стало выглядеть уже не таким диким и зверским, но всё равно оставалось суровым. С глазами ничего не поделаешь – уж какие есть. А один из них ещё и косой.

Забава о её приходе была предупреждена, а потому открыла ей дверь без удивления, хоть и с робостью. Бедно было у неё в доме, но опрятно и чисто прибрано. Пахло сушившимися под потолком вениками из трав, топилась печка, висели на стенах связки лука. Сама хозяйка была в простой застиранной рубашке, тёмной юбке с передником, а косы прятались под повойником и платком. Вблизи её лицо оказалось измождённым и бледным, но ещё не угасла на нём тонкая, печальная краса. В девичестве она, вероятно, была чудо как хороша.

– Здравствуй, – сказала Невзора. – Я разговоры разговаривать не умею, потому давай сразу к делу. Есть миска у тебя какая-нибудь?

Забава вскинула на неё тревожные тёмные очи, но миску деревянную подала. Присев к столу, Невзора вынула нож – тот самый, которым скребла себе щёки – и надрезала запястье. Густая кровь ручейком заструилась в посудину, а Забава мертвенно побледнела – даже губы посерели.

– Не бойся. Выпей. – Невзора замотала руку тряпицей, а миску протянула Забаве. – Коли выпьешь, хворь отступить должна.

Не сразу решилась Забава – долго медлила, то поднося сосуд ко рту, то отводя. В горле у неё клокотало, рот кривился и дрожал. Невзора, нажав на миску снизу, покончила с её колебаниями: край посудины стукнулся о зубы женщины, тёплая кровь обагрила её бледные губы.

– Пей, голубка, – стараясь придать хрипловатому голосу ласковое звучание, сказала Невзора. – Пей единым духом. Не бойся ничего.

Выпив, Забава зашаталась, точно деревце подрубленное. Быстро поставив опустевшую миску на стол, Невзора подхватила женщину на руки и отнесла на лежанку, застеленную лоскутным одеялом – стареньким, штопанным-перештопанным.

– Помираю, кажись, – слетел с губ Забавы тихий шелест. Зубы всё ещё были розовыми от крови.

– Нет, милая, здорова будешь.

Наверно, ласка была бы сейчас преждевременной. Невзора не погладила эти впалые, восково-бледные щёки, лишь сдержанно поправила подушку под головой Забавы.

– Значит, оборотней не боишься? – усмехнулась она.

Получился как бы намёк на ту давнюю связь, и Забава, будто её кнутом стегнули, страдальчески закрыла глаза и отвернулась.

– Нет, моя хорошая, я тебя не сужу. Мне это неважно. – Не зная, как загладить неловкие слова, Невзора повернула её лицо к себе, заглянула в глаза, приподняла угол своего жёсткого рта. – Мне тебя подруга твоя, Лада, сватает. Сводница этакая... Говорит, хорошая ты. Я её мнению доверяю. Она просто так болтать не станет. Пойдёшь со мной жить?

Забава только ресницами затрепетала. Её дыхание ещё подрагивало от выпитой крови, в теле происходила какая-то борьба. Невзора легонько сжала тонкую, хрупкую руку с голубой сетью выпуклых жилок и торчащими косточками запястья, накрыла сверху другой ладонью.

– Ты не бойся меня. Я тебя не обижу и не обману. Я ж не ради баловства пришла, а в жёны тебя позвать. Моё слово надёжное: коли возьму к себе, то уж не брошу. Беречь стану, руки на тебя не подыму.

– Страшная ты... – Забава зябко дрожала, но в её зрачках зрело что-то новое – тёплые искорки, как от печного пламени.

– Да, на вид я зверь зверем, – согласилась Невзора без обиды. – Вроде и красоту наводила, старалась... Что поделать – нового лица не вылепить, уж какое есть. Только ты по виду-то не суди. Бывает и так: лицо пригожее, а душа гнилая. И наоборот тоже случается: облик жуткий, но сердце – человеческое. Семья у меня есть: сын, дочь, брат, две невестки, зять, внуки. Супруги только не хватает – половинки моей. Подумай, голубка. Через седмицу за ответом приду. Выздоравливай.

Легонько поцеловав Забаву в лоб, она ушла. Дома она предупредила, что их семья, возможно, вскоре в очередной раз пополнится. Она была главой их маленькой стаи, ей не перечили. Только Гюрей на правах старшего брата спорил порой, но так, не всерьёз – лишь бы поворчать. Сам он на вожака не тянул, нрав у него был мрачный, брюзгливый, но по своей сути – подчиняющийся более сильной воле. Он буркнул что-то насчёт тесноты, но его никто не поддержал, и он смолк.

– Может, ещё и не согласится, – сказала Невзора.

За семь дней щёки опять заросли, и она снова выскребла их до синевы, передние пряди своей непослушной гривы заплела в тонкие косицы, к которым прицепила алые деревянные бусины, а лоб обвязала очельем с пуховками из заячьих хвостиков на висках. В заострённые звериные уши вдела янтарные серьги, обулась в красивые сапоги и снова затянула на поясе яркий кушак. Спросила у дочери:

– Что, всё равно я страшная, дитятко?

Люта засмеялась:

– Матушка, ты самая лучшая!

– Так то – для тебя, – усмехнулась Невзора, поцеловав её. – А вот избранница, кажется, меня боится.

– Ничего, поближе тебя узнает – перестанет бояться. И полюбит, – с уверенностью сказала дочь.

Была Люта наполовину навья, и что-то иномирное порой сквозило в ней. Её, пригожую и светлую обликом, улыбка красила ещё больше, а у Невзоры, сколько ни старайся, сколько ни криви неподатливый, твёрдый рот, всё выходил оскал волчий. Ничем не смягчалось свирепое лицо, и шрам не спрячешь, да и глаза другие не поставишь. Сколько ни наряжайся, сколько ни прихорашивайся, миловидной стать не получалось. Волка и в овечьей шкуре клыки выдают.

Дверь ей открыла преобразившаяся Забава. Невзора обомлела, увидев на пороге вместо угасающей, печальной вдовы цветущую молодую женщину. Кровь оборотня сотворила с ней чудо: на щеках рдела мягкая утренняя заря, глаза сияли уютными искорками домашнего очага, стан выпрямился, поступь наполнилась живой быстротой. Начавшая блёкнуть краса распустилась, расцвела с новой силой, а в глубине нежно-застенчивых глаз раскрывалась светлая, умеющая любить душа. Забава воспрянула, словно цветок, который полили, удобрили и обласкали.

– Рада, что полегчало тебе, голубка, – только и проговорила женщина-оборотень, залюбовавшись невольно и ощутив прилив тепла к сердцу. – Ожила, похорошела.

Наверно, ласковое восхищение отразилось в её взгляде, потому что Забава засмущалась, отведя глаза и чуть отвернув голову. Но то было не пугливо-неприязненное смущение, а женственно-игривое, приглашающее, в нём маленьким тонким лучиком мерцала-переливалась робкая благосклонность. Уголки её губ дрожали, ресницы порхали бабочками, и в душу Невзоре закралась вдруг улыбка: «Это что ж, заигрывает она со мной?» «Ах ты... пташка», – вертелось на языке, но это словечко, должно быть, употребляла Лелюшка, и оно не годилось. Невзора молчала, перебирая все ласкательные слова и никак не находя подходящего.

– Да, вернулось ко мне здравие... Благодарю тебя, – пролепетала Забава тихо, с улыбчивым светом в глазах.

– Ну что? Каков ответ твой? – усмехнулась Невзора.

Забава помолчала, пряча взгляд, потом вскинула ресницы, потрогала косички своей клыкастой целительницы, поиграла бусинами на них.

– Согласна я. Бери меня в жёны.

– Ну, коли согласна, так поцелуй меня, невеста моя.

Усмешка мерцала только в глазах Невзоры, а губы оставались сжатыми. Склонившись, она приблизила их к тёплым, трепещущим устам Забавы. Их нежное, как весенний ветерок, дыхание касалось её сурового рта, а она терпеливо ждала, не торопя Забаву. Приблизив губы ещё чуть-чуть и приоткрыв их, она наконец ощутила робкую влажную ласку. Невзора приняла её тихонько, чтоб не спугнуть; осторожно заскользила ладонями вокруг гибкого стана Забавы, привлекая к себе ближе. Только ощутив лёгкие объятия женских рук на себе, она проникла поцелуем глубже, завладела робкими устами, догнала и поймала испуганно отпрянувший язычок. Она прижала Забаву к груди, посылая ей мыслеречь: «Не бойся, голубка, верь мне», – и та доверилась, прильнула, отвечая на поцелуй и устремляясь ему навстречу. Она трепетала, её сердце колотилось, и Невзору обожгло ласковым огнём желания.

– Сладко ты целуешь, – прошептала Забава, когда их губы разомкнулись. – И в объятиях твоих мне хорошо.

В следующий миг её ноги оторвались от пола: она очутилась на руках у Невзоры.

– Вот так носить буду, – сказала женщина-оборотень. – Ножкам твоим озябнуть не дам, сердечко твоё не раню. Но и ты меня приласкай и согрей.

Губы Забавы заскользили вдоль её шрама, руки обвились вокруг плеч и шеи.

– У меня банька истоплена... Попарься, гостья дорогая.

– А ты меня веничком побалуешь? – улыбнулась женщина-оборотень.

На щеках Забавы рдели розовые пятнышки.

– И перину пуховую постелила – бережёную, ещё с приданого осталась, – добавила она чуть слышно.

На эту приберегаемую для торжественных случаев перину Невзора уложила Забаву – тоже торжественно, бережно и ласково, донеся от самой бани до постели на руках. Та застенчиво куталась в чистую нательную сорочку, но Невзора не позволила ей остаться одетой. Обе нагие, они переплелись в объятиях. Невзора окутывала и согревала Забаву своим телом, а та, прижавшись, скользила ладошкой по её плечу, по спине, изучала тугую броню мышц.

– Сильная какая...

– А у тебя косточки одни, – проговорила женщина-оборотень, боясь покрепче навалиться на выступающие хрупкие рёбра, обтянутые кожей. – Ничего, откормим.

Не умела она говорить приятные слова женщинам, что поделать... Но Забава, простая душа, кажется, не обиделась. Рука её поднялась и нежно помяла, почесала острое ухо Невзоры, потеребила шерстяную кисточку на нём. Женщина-оборотень пошевелила ухом, и Забава тихонько рассмеялась.

– Ой...

Чудесная у неё была улыбка, ясная, как летнее утро. Невзора, утробно урча, обнюхивала и щекотала носом её щёки и шею, а та всё не отставала от её ушей:

– Милые ушки...

Страшный дикий зверь приложил всё старание, чтобы в ласковых женских руках стать пушистым домашним псом. Он жмурился и урчал, когда его чесали и гладили, ластился и подставлял живот. Он разрешал женщине себя тискать, прятал зубы и когти, чтобы не напугать её. Он грел её на своей груди, оберегал, но не показывался ей, прячась в человеческом облике. Забава раскидала по подушке распущенные косы, разомлела от ласки, открылась и отдалась. Невзора приняла этот дар бережно, чувствуя в себе трепет рождения чего-то нового, нежного, ещё совсем маленького, как росточек, едва пробившийся сквозь землю.

– Сладко мне с тобою, – шептала Забава между поцелуями. – Вижу сердце твоё... Прости, что страшной тебя назвала. Не боюсь я тебя... Хочу быть с тобой. Быть твоей. И если ладой своей назовёшь – не будет для меня слова слаще...