Ни на грош Маша не поверила, что Володя счастлив с Зойкой. Просто есть что-то, что его при Зойке держит. Есть. Раз жилплощадь не помеха, значит, есть еще что-то. Наверное, это их предприятие. Если сын разведется с Зойкой, она точно выгонит его с работы, а устроиться еще куда-то трудно. Везде молодые нужны, а ему уж о пенсии думать надо. Да, как зверя в берлоге обложила сыночку эта «жена». Никуда не двинешься…

Наутро после их ссоры Володя – видать, нарочно, чтоб не встречаться с матерью, – ушел на работу ни свет ни заря. А Маша, еще лежа в постели, принялась обдумывать, как убедить сына уйти из семьи. Доказать Володечке природную и неизбывную Зойкину подлость.

И тут Маша, выходя, чтобы спуститься к подъезду, вдруг припомнила одну, невзначай брошенную им фразу. Тогда еще, когда он нашел ее на вокзале.

«Зойка же квартирами занималась!»

От внезапно свалившейся на нее догадки потемнело в глазах, и Маше пришлось схватиться за стенку, а то упала бы прямо на площадке у лифта.

«Вот оно как было-то!»

Маша спустилась к подъезду и села на лавочку. Лето было прохладное, дождливое, лавочка почти всегда была сырая и неприятная. Все подъездные старушки спускались на свои сидячие прогулки с маленькими персональными подушками и ковриками, так называемыми «поджопниками», и Маша не была исключением. Не то что у нее в Выселках, на крытой терраске – благодать в любую погоду. Но думать об этом было пустым делом. Выселок давно не существовало, а был коттеджный поселок «Солнечное». Доморощенные богатеи выкупили у выселковских пьяниц участки, смели подчистую их деревянные халупы и понастроили трехэтажные каменные дворцы. Да… Да!

Маша чуть пришла в себя и принялась додумывать только что посетившую ее мысль.

«А как Зойка узнала, что я на вокзале обретаюсь? Сам Вовка говорил, что это она его прислала… Уж не сговорились ли они все – и Вадичка мой преподобный, и Галька Феоктистова, и Зойка, чтоб меня с домом обмануть?»

Маша, погруженная в свои вихреватые идеи, с опозданием отвечала на приветствия проходивших мимо соседей и все соображала, соображала. Зойка, гадина, аферистка, занимавшаяся, помимо прочего, обменом, продажей жилплощади, расселением коммуналок и другими жульничествами, точно подстроила всю эту Машину беду с домом… И Вадик, и Галька в этом участвовали. Точно! Наверное, еще с ней и поделились… А зачем тогда она Машу к себе жить взяла? Отмыла, откормила, держала столько лет, пенсию не отбирала даже… Ничем особенно не попрекала. А потому и не попрекала, что с этого хорошо поимела… Но все-таки зачем же она взяла Машу к себе? Могла бы и не брать… Или совесть заела, что старуху на улицу выставила?

Это обстоятельство решительно не вязалось с представлением о Зойке как о подлой, гнусной бабе, и у Маши заболела голова – наверное, поднялось давление. Надо было вернуться в квартиру, принять таблетку. Или сынок просто врет, что это Зойка его тогда за Машей послала? Чтобы примирить Машу с невесткой?

До самого вечера Маша так и не придумала, что бы такого рассказать сыну о его жене и о ее участии в Машиных несчастьях, и решила просто, по мере возможности, твердить и твердить ему о необходимости возможно скорее расстаться с женой. Сколько таких историй Маша видела! И по три раза матери сыновей разводили, и по пять… Бывало и такое. Правда, времени у Маши было немного. В середине следующей недели Зойка с дочкой должны были вернуться из своего проституточного путешествия. А там? Если Маша не успеет вырвать у сына твердого обещания развестись с Зойкой, то потом, на глазах у этой шалавы, уже ничего не сделаешь…

Упечет ее невестушка или в психбольницу, или в дом престарелых. С ее-то связями и деньгами не проблема.

И, выждав пару дней, в последнее воскресенье перед приездом «родни» как бы между прочим спросила у сына, читавшего на кухне газету:

– А ты вот говорил, будто это Зойка тогда тебя за мной на вокзал послала?

– Что? – отвлекся он от газеты. – Когда?

– Ну, – нехотя уточнила Маша, – когда я на вокзале… жила. Ты сказал, что это Зойка тебя послала.

– Мам, не начинай, – процедил Володя, возвращаясь к чтению.

– Нет, ну я просто спрашиваю.

Володя свернул газету и, не глядя на мать, поспешно вышел из кухни. Маша ринулась за ним.

– Это она мне все подстроила с домом! Она!

– Госссподи! – остановился посреди залы Володя. – Да ты рехнулась, рехнулась окончательно!

– Брось, брось ее, Володечка! – не в силах сдерживаться, зарыдала Маша. – Подлая она, подлая! Это она мне подстроила!

– Я предупреждал ее еще тогда, что ты ненормальная! Я ее предупреждал! А она мне все – «мать, мать!».

Володя забегал по зале, что-то бормоча и запустив пятерню в уже сильно поредевшие волосы.

– А как это же она тогда узнала, что меня с домом обманули? – ехидно сузила внезапно высохшие глаза Маша.

«На-кася выкуси!»

– В муниципалитете она тогда работала, мама, и документы по этой сделке оформляла. Фамилию нашу увидела – вот и весь секрет. А баба Катя мне все остальное поведала… Что, довольна?

Маша, враз утратившая пыл, не знала, что ответить.

– И никто тебя с домом не обманывал. Ни этот твой покупатель и никто. Сама по злобе и дурости все затеяла и с носом осталась.

– Володечка, – опять, но уже тихо и печально, заплакала Маша, – я тебя, сынок, так люблю, так люблю…

– Ага. – Он сел на Зойкин любимый кожаный диван. – Ты меня двенадцать лет не любила, а Вадьку любила, да?

Маша молчала, высморкаясь в платок.

– А потом Вадьку разлюбила, меня снова полюбила… – Володя, издеваясь, делал волнообразные движения ладонью, изображая, как Маша то дарила, то забирала у них с братом свою благосклонность. – Ничего себе любовь! Очень замечательная любовь… Ты хоть знаешь сама, что это такое?

– Знаю, – не очень уверенно ответила Маша и присела, совсем обессилев, на дурацкую табуреточку, кожаную и скользкую.

Тоже – Зойкина мебель обожаемая. Ни уму ни сердцу.

– Не уверен, – решительно отрезал Володя. – Вот у нас с Зоей – любовь. И никогда я ее не брошу, и чтоб разговора об этом никогда здесь больше не было. Ты поняла? – Не слыша Машиного ответа, он повторил: – Ты поняла? И вообще – чтоб уж покончить с этим… Я-то ведь как раз был против того, чтоб ты здесь жила.

– Ка-как?! – задохнулась от отчаяния Маша.

– А так. Против. А Зоя настояла. Вот я по помойкам и мотался, тебя искал… Знала бы она, что ты за ее спиной творишь!

У Маши перехватило горло, сжало сердце, а сын, будто нарочно ее добивая, продолжил:

– А Вадик… Знаешь?

– Ничего я про него знать не желаю.

Маша с трудом поднялась и поковыляла к себе в комнату – хоть лекарства накапать. А то помрешь в одночасье, и будет Зойка радоваться-праздновать!

– Женат он, и внучок у тебя есть, Артемка. Уж и в школу скоро пойдет.

– Как это? – повернулась Маша, вконец удивленная. – Эта Галька – она же старая!..

– При чем здесь это? Жену его тоже Машей зовут, нормальная девчонка, красивая, умная, любит его. И все у них хорошо. А? – Лицо сына корежила гадкая ухмылка: что, скушала? Не подавилась?

«Без меня – хорошо?! Без мамы – хорошо?» – колотило в висках у Маши.

Кажется, сын еще что-то говорил ей вслед, и все гадкое и оскорбительное, будто ножики матери родной в спину втыкал. Маша плотно закрыла за собой дверь и до самого вечера не выходила.


Но видно, все-таки за правое дело боролась Маша! Есть Бог на свете, и он предоставил ей шанс отвоевать себе хоть одного сыночку.

Померла, уж за девяносто лет, тетя Катя. И оставила Маше по завещанию свою однокомнатную квартиру! Ну и подарок от родственницы получила Маша! Конечно, и сын, и невестушка, лисичка хитрая, уговаривали Машу не переезжать – старая, мол, она совсем, беспомощная, а они работают, Ирочка учится, и много Маше, живя отдельно, помогать не смогут. А Маша, глухо затаившаяся еще с тех времен, когда Володька высказал ей, как не хотел принимать ее в семью, уперлась на своем: не буду вам мешать, попробую жить одна, а там видно будет.

Володя, повторив из вежливости, что не дело это – в таком возрасте жить одной, тем не менее помог матери забрать из ее комнатенки вещи и перевез их в новое обиталище. Не свой дом, конечно, как в приснопамятных Выселках, но все же! Тут уж Маша ни перед кем лебезить не будет! Тут она полная хозяйка!

Правда, уже через неделю, даже меньше, Маша обнаружила неудобства одинокого существования: надо было самой ходить за продуктами по декабрьской гололедице, да и пятиэтажная хрущевка лифтом оборудована не была.

Заплатив за квартиру, свет и телефон, Маша с ужасом обнаружила, что долгожданное удовольствие – не видеть Зойку – обходится ей больше чем вполпенсии. Оставшегося едва бы хватило на самую скудную еду, а о лекарствах нечего было и думать. Да, отвыкла Маша думать о хлебе насущном, копейки считать…

«А сын у меня на что?» – подумала Маша и вечером позвонила Володе.

– Сыночка, – завела она жалостно, – приехай к маме, а? Картошечки принеси, хлеба, а то тяжело мне и денежек нет… Не оставляй меня, сыночка! Старая я, слабая…

Сын, правда, без особого энтузиазма и не высказав должного сочувствия, сказал, что заедет в субботу утром, привезет что надо. Так у них и повелось – Володя приезжал в субботу утром, привозил продукты, лекарства. А Маша в охотку жаловалась ему на недомогания, скуку и одиночество.

– Мам, мы же тебе говорили – не дело ты задумала, когда от нас уезжала. Ты решила – ты получила. Разве не так? – однажды, когда Маша в очередной раз завела разговор о своих бедах, раздраженно ответил ей сын.

– Я вам мешала, я Зойке мешала, – гундосо бормотала Маша, утирая слезы.

– И какой из этого выход? – несмешливо спросил Володя, уже собиравшийся уходить. – И так ты не хочешь, и сяк тебе не ладно.

– А ты ко мне переезжай, а? – обрадовалась Маша тому, что сын сам задал этот вопрос. – Ко мне переезжай! Что здесь – места мало?

– О господи! – возвел глаза к потолку Володя. – Ну никак ты не хочешь успокоиться!.. Все, я пошел! Чего надо будет – звони.

Сын ушел, а Маша, сидя без света в быстро сгущавшихся декабрьских сумерках, все думала: «Да, не успокоюсь, не смирюсь! Будет со мной Володечка, будет!»

Приближался Новый год. Маше было очень больно думать, что встретит она этот, возможно, последний год своей жизни в одиночестве. В следующий Володин приезд она осторожно спросила: не хочет ли Володя отпраздновать Новый год с мамой?

– Конечно хочу, мама, – деловито сообщил сын, выкладывая на кухонный столик упаковки с продуктами. – Я приеду тридцать первого, привезу тебя к нам…

– Нет, нет! – отчаянно замахала руками Маша.

– И почему же нет? – устало вздохнул Володя.

– Нет, нет… Я хочу – чтоб здесь и только мы с тобой… сыночка, сыночка!

– Вадик приедет с женой и ребенком, – продолжал добивать сын Машу. – Иришка с женихом будут. Очень даже хорошая компания собирается.

– Не желаю я их никого видеть, – гордо вскинула голову Маша.

– Ну это просто ни в какие ворота… Другая на твоем месте рада была бы.

– А я вот не рада… Что – опять скажешь, что мать у тебя ненормальная?

– Как еще можно сказать, если бабка внуков родных видеть не желает, а? Говорят, внуков больше собственных детей любят… А, мам? Не желаешь с внучком вторым познакомиться? А то опять сильно опоздаешь.

«Сыкухины дети они, внуки эти, – вот и не хочу их видеть! Сыкухино отродье видеть не желаю!»

Маша молчала и всхлипывала, а сын стоял рядом, внимательно глядя ей в лицо. Сказать, что решительно не желает видеть младшего сына и внука, наследника их фамилии, – это даже Маша понимала – дикость и чистая ненормальность. Но поделать с собой ничего не могла… Вот если бы только одни сыновья и она – это да. Маша даже Вадика приняла бы, простила бы его бегство и предательство.

– Ну ты определись, пожалуйста, мама, пока время есть. Хорошо?

Маша не ответила, и Володя, сухо попрощавшись, ушел. До Нового года оставалось полторы недели.


Володя еще раз напомнил Маше, что приглашение встретить Новый год в кругу семьи остается в силе, но Маша все отказывалась. Не грубо, не зло, слабым голосом, ссылаясь на недомогания и нежелание куда-то вообще ехать.

– А Вадька-то приедет? – все-таки спросила Маша у Володи в самый его последний предновогодний приезд, когда вся страна давно не работала, а шалела в поисках подарков позабористее.

– Обещал.

– И… жена его будет?

– И жена будет, и сынка привезут, – охотно, с удовольствием и нараспев, словно издеваясь, поведал Володя.

– А где он теперь живет?

Сын назвал город на другом краю Московской области.

– Ну, ты скажи ему… пусть заедет, а? – Маша чуть замялась. – Только без «этой».

– Ох, мама, мама, – покачал головой Володя. – Что ты со своей жизнью делаешь? И с нашей тоже?… Ладно, скажу я ему. Мы позвоним.