– У меня для тебя небольшой подарок… Вот. В кабинете на работе поставишь… Будет приносить удачу…

– Спасибо, солнышко. И у меня для тебя кое-что есть, но это чуть попозже. Ну, с годовщиной нас!..

Поцелуй раздался влажно и звонко. Лоферы заняли своё обычное место, зажурчала вода в ванной. Звучный, уверенный голос носительницы брюк послышался уже из кухни:

– Так, а что у нас на ужин? Ого! Вот это да… Слушай, однако, неувязочка выходит… Мой подарок ждёт тебя не дома. Надо быть в парке в девять часов, а сейчас уже полдевятого.

– Ничего, потом поужинаем, – с видимой лёгкостью согласилась Хозяйка. – А что там, в парке?

– А вот, сюрприз… – В голосе подруги прозвучали ласково-игривые нотки. – Но боюсь, что до «потом» я не дотерплю! Голодная, как зверь. – Смех. – Знаешь, а давай-ка этот пирог и вино с собой захватим, м?

– Ну, тогда я собираю корзину? Интересно, что за сюрприз… Я прямо заинтригована.

Ох уж это всепрощающее серебро в голосе… Дождь кончился, и Хозяйка не стала обувать сапожки, взяла только зонтик. Квартира опустела.

*

Замок снова щёлкнул, когда уже совсем стемнело. Зажёгся свет, и рядом с сапожками упали грязные босоножки, а Хозяйка, скинув с плеч жакет своей подруги, прямо в вечернем платье направилась в ванную – ополаскивать ноги. У молчания был горьковатый привкус осенних луж. Невесёлое возвращение…

Босые ноги прошлёпали в комнату, фиолетовый шёлк дышал усталостью. Сапожки спросили у серого зонтика:

– Что случилось-то? Из-за туфель красных поссорились?

– Да нет, не поссорились. Она промолчала, даже не спросила, кто это был, – хмыкнул тот. – Она и так её знала. Это Елена, «бывшая».

– Что ещё за «бывшая»? – насторожились сапожки.

– Она была давно – ещё до того, как вас купили, – пояснил зонтик. – Приехала в отпуск, с родными повидаться. Ну, и случайно встретились, пошли выпить по чашечке кофе. Нда… Знаем мы эти «случайности»!

– Именно случайно, – подал голос другой зонтик – чёрный, тот самый, что галантно прикрывал носительницу ярких туфелек. – А расстались они друзьями, сохранив нормальные отношения – почему бы не перемолвиться парой слов за кофе? К слову, Елена уже замужем, так что неувязочка выходит. Нет проблем – значит, надо их придумать, чтобы было из-за чего расстраиваться. Это по-вашему, по-женски…

– Ты нас с Хозяйкой не трожь! – воскликнул серый зонтик и от возмущения даже с шуршанием шлёпнулся на пол. И уже снизу добавил: – А свою ты просто выгораживаешь…

– Ничуть, – спокойно ответил чёрный. – Она, вообще-то, старалась сделать твоей приятное, а та сидела с кислой миной, будто её не подарками осыпали, а оскорбили! «Ничего, ничего, всё нормально… Всё правда замечательно!» – пискляво передразнил он. – Какое же «нормально», если в глазах чуть ли не слёзы при этом? Ну, куда это годно? В общем, на славу годовщина удалась, нечего сказать.

– Так ведь она ни слова не сказала! – с надрывом в голосе защищал свою Хозяйку серый зонтик. – Не устраивала никаких сцен, никаких разборок. Оставила свои мысли при себе, потому что их озвучивание ни к чему хорошему не привело бы.

Чёрный зонтик вздохнул.

– Уж лучше бы озвучила. Думаю, ничего страшного не случилось бы. По крайней мере, не было бы теперь этого кома недосказанности в горле у обеих. И последнее: когда она научится не грузиться из-за цены подарков?

Зонтикам пришлось замолкнуть: вернулась длинноволосая Хозяйка – уже в домашнем трикотажном костюме, без макияжа и в очках вместо линз. Однако когда она протянула руку к сапожкам, на её пальце сверкнуло кольцо с бриллиантом.

– Ой, – вырвалось у серого зонтика невольно. – Красота какая…

Впрочем, Хозяйка услышала только шуршание серебристой материи. С тенью усталости между нахмуренных бровей она сняла дорогущее кольцо, бережно убрала в футлярчик и только после этого принялась мыть обувь.

Чистые сапожки встали на своё место. Покосившись на босоножки и порядком выпачканные лоферы, Хозяйка обтёрла влажной губкой и их, аккуратно поставив рядышком. Впрочем, босоножкам настала пора спрятаться в коробку до следующего лета и уступить место осенним ботинкам. Зонтики были любовно свёрнуты и повешены за петельки на один крючок – бок о бок.

– Где они были-то хоть? – сонно спросили сапожки.

– Катались по парку в карете, запряжённой лошадьми, – ответил чёрный зонтик. А серый добавил с томно-серебристым вздохом: – Романтика…

Дверь спальни закрылась. Правый сапожок скоро уснул, а левый ещё мысленно ловил в синий резиновый глянец носка прохладный отблеск дождя. Как же всё сложно у людей…

*

3. ВЕСНА, ПОХОЖАЯ НА ОСЕНЬ

*

…Золотисто-хмельной глоток весеннего зелья…

*

Небо затеяло игру в оттенки серого, но, кажется, слишком увлеклось: солнцу не пробиться сквозь этот слой ваты… Ноющая, как старая рана, пепельнокрылая тоска простёрлась над землёй. Кажется, ничто не может её победить. Свет весны забыл нас?

От роскошного, колюче блестящего снежного одеяла остались только грязные кучки там и сям, но небо – стальное и непреклонно-зимнее. Сколько раз я видела его таким в феврале, январе и декабре – не сосчитать. Дежавю. Только зимой оно сыпало белые хлопья, а сейчас просто дышит непроглядной, холодной депрессией. Мягкое безвременье, безвоздушье, бесчувственность. Наркоз души.

Иногда нужен крик, рвущий гнетущую тишину в клочья. Её обрывки кружат, медленно опускаясь на ладони, а в ушах стоит писк перекошенного времени-пространства. Натянутый пузатым парусом континуум готов лопнуть от натуги… Столько накопилось требований, нереализованных желаний, сожалений – всего, что так хочется исправить, но без яркого золотого мазка, положенного кистью солнца, это сделать невозможно. Затхлость и серое Ничто. Нихиль. Погрузишь в него пальцы – и он рассыпается, оседая в горле горечью несбывшегося. Не хочется верить, что всё обращается в нихиль… И кажется диким то, что потом придётся оплачивать глотки загробного воздуха воспоминаниями живых о себе*. Одно воспоминание – монетка. Такая вот валюта… Жестокая. Хочется верить, что вместо нихиля на самом деле – плодородная почва для новых жизней.

Под ногами – сухой пирог из слежавшихся прошлогодних листьев. Наверно, земле он вкусен: органика. Всё отмершее даёт жизнь новому. Мои мысли и слова – опавшие листья.

Эти весенние дни очень похожи на осенние своей хмурой неустроенностью и ветреной бесприютностью. И только в воздухе чувствуется нечто колдовское, что бывает только весной. Трепетная, зовущая, окрыляющая неудовлетворённость, заставляющая искать новые образы, новые созвучия, новые строчки. Новые взгляды и новые улыбки. Новые прикосновения. Новые идеи.

Глоток этого тончайшего весеннего зелья – золотисто-хмельной, и даже если глаза тонут при этом в безнадёжной и бескрайней серости неба, в сердце тлеет теплая искорка, которую можно раздуть ласковым дыханием в бушующий столб пламени.

Солнце – внутри нас. Нужно только научиться видеть его в себе.

____________________

* аллюзия к «Свет в окошке» С. Логинова

*

4. ЧАЙ С КОРИЦЕЙ И КАРДАМОНОМ

*

…тёплое облако аромата домашнего уюта с ноткой восточной затейливости и щедрого персидского солнца.

*

В коробке блестят воспоминаниями ёлочные игрушки, многие из которых сохранились ещё с семидесятых годов прошлого века. Прошлый век… Звучит так, словно это уже пыльная египетская древность, хотя кажется, ещё недавно страну сотрясали «лихие девяностые». Но оставим историю с политикой, ведь передо мной – хрупкие свидетели детства двух моих самых любимых людей. Сначала это было детство моего Ангела-хранителя, а потом – твоё. Ваши руки держали их, грея теплом ладоней, продевали ниточки в проволочные петельки и развешивали по веткам, пахнувшим зимним лесом и Новым годом.

Вот этот большой апельсин – очень старый. Он внушителен и увесист, так что не всякая нитка выдержит, и приходится вешать его на тройную или даже четверную. Этот «ветеран» пережил падение с высокой ветки на пол – наверно, потому что сделан из толстого стекла. Сейчас таких игрушек я не вижу: всё заполонили безликие шары.

Или вот эта виноградная гроздь из тонкого, прозрачного стекла, судя по цвету – сорта «изабелла». Я беру её в руки осторожно, боясь дышать: игрушка надколота, с дыркой в боку, но выбрасывать её жалко – уж очень хороша. Одна из любимых.

Ёлка, а точнее, молодая сосёнка уже мигает разноцветными светодиодами. Я стою на табуретке, а Ангел подаёт мне самые большие, красивые и броские игрушки, заслуживающие верхних веток.

– Лёнь, голова не кружится?

– Да ну тебя, – смеюсь я. – На табуретке-то?

Но большие тёплые руки страхуют меня, ложась на талию, и я, закрыв глаза, снова вижу белые крылья, осыпанные снежно-искристыми блёстками. Новогодние крылья.

В уютный семейный кокон праздника нам не хочется пускать никого. Телефонные звонки-поздравления вторгаются блеском мишуры, мимолётным дождиком из конфетти, а потом всё унимается, умолкает, вслушиваясь в волшебную тишину ночи. Только «Вальсу цветов» дозволено пощипывать струнки наших душ, да три огромных букета, принесённые Ангелом вчера, дышат прохладной грустью и сладкой ноткой нежности.

Пирог с сёмгой и рисом – это традиция: нежно-розовое мясо благородной красной рыбы покоится на перине из белого, прозрачно-рассыпчатого риса, каждое зёрнышко которого купается в золотистом от морковки масле. Рисовое ложе пропиталось рыбным духом и оттого ещё более вкусно. Это не пирог, это песня. Его никогда не бывает много!

А вот памяти никогда не бывает мало. Ангел осушает рюмку-сапожок ледяной водки, я потягиваю золотопузырчатое шампанское, и всё вокруг пропитано теплом, от которого глаза предательски увлажняются, а в горле становится солоно и надломно-горячо. Из колонок музыкального центра серебристо льётся гитарный перезвон: мы сказали «нет» праздничным телешоу, потому что в последнее время какая-то неуловимая ядовито-фальшивая нотка, звучащая с экрана, заставляет морщиться и нажимать на кнопку «выкл». По разным каналам – одни и те же натужно улыбающиеся лица, в глазах которых – пустота, и веет от них холодом и усталостью, а не праздником. Пусть лучше Дидюля из колонок – без лица, но с виртуозными пальцами. Или Чайковский – гениальный дух, витающий метелью над фонарями. Кстати!

– А может, зарядим по чайковскому? – предлагает Александра. – У нас же ещё есть торт!

Да, точно, о торте я и забыла. «Графские развалины» собственноручной выпечки плюс чай с корицей и кардамоном – самое то для финального штриха, и я ставлю кастрюльку с водой на плиту. Руки Ангела, празднично подчёркнутые широкими, сахарно-белыми манжетами с блестящими запонками, обнимают меня сзади, и домашне-тёплый, пряный запах корицы сцепляется в непобедимый тандем с остаточным шлейфом парфюма. Эти ароматы соблазняют, околдовывают моё сердце, и вся мишурно-стеклянная сутолока мыслей в голове стихает благоговейно перед этим чудом. Это надо просто слушать внутри себя – молча и внимательно, без суеты и спешки.

Корица – это ностальгия по далёкому детству: так пахло в ящике кухонного стола у бабушки. Дед любил чай с корицей, и всё в доме пропахло ею… С тех пор этот аромат прочно ассоциируется у меня с бабушкой и дедушкой, которых уже давно нет, но в уголке сердца неотправленным письмом в конверте хранится оно – беззаботное, босоногое, счастливое… Впрочем, это всё штампы. Выберите эпитет на ваш вкус.

Оранжевая спиралька апельсиновой цедры и палочка корицы, крошечная щепотка молотого кардамона (столько, сколько умещается между двумя пальцами) и большая щепотка чёрного чая – в кастрюльку с задумчиво пузырящейся на медленном огне водой, готовой закипеть. Ложку я не использую, только пальцы: верю, что так в напиток перейдёт моё тепло. Подбородок Ангела снимается с моего плеча, а руки ослабляют объятия, не мешая мне священнодействовать. Вода вскипела, и из кастрюльки всё отправляется в предварительно согретый заварочный чайник, под полотенце – настаиваться. А на моих пальцах – свежо пахнущие жёлтые следы от апельсиновой корки и согревающая в зимний холод смесь ароматов корицы и кардамона.

Новогодняя ночь выдалась не по-сибирски «тёплой»: всего несколько градусов ниже нуля, а на застеклённом балконе столбик термометра так и вовсе поднялся выше точки замерзания. Наверно, это оттого, что в открытую форточку проникает комнатный воздух. Зимний сумрак двора сотрясается от грохота фейерверков, тёмное небо пронзают красные, зелёные, голубые стрелы, раскрываясь быстро тающими звёздными бутонами. В снег воткнута искрящаяся, как бенгальский огонь, фырчащая ракета, готовая к старту, и люди отскакивают в сторону. «Пшшш-пиу! Бабах!» – и в небе снова с сухим треском переливаются и гаснут разноцветные искры. А пока в приземистом и пузатом, расписанном золотыми узорами и танцующими павлинами чайнике настаивается наш глоток тепла, я беру торт и несу его в комнату.