Александра Риплей - Чарлстон

– Взгляни-ка, кого я поймал, – ухмыльнулся негр. – Маленький бакра.[1] Что ты здесь делаешь, белый детеныш? Разве ты не знаешь, что ночь – для нас, негров? Или мамуля не запретила тебе выходить, когда темно?

– Он не слушается мамулю, – сказал другой, склонившись над пытающимся вырваться Стюартом. – Такой негодник! Папуле следует его за это высечь.

– Папуля, наверное, убит на войне, – заявил факельщик с леденящей душу усмешкой. – Солдаты схватили папулю и поджарили его на вертеле.

Он ткнул факелом в голову Стюарта. Мальчик почувствовал, как жжет ухо и щеку. Негр, который держал его, отстранил факел.

– Не обижай малыша, Тоби. Маленький бакра заслуживает порки, только и всего, небольшое дисциплинарное взыскание. Его некому наказать, так мы поучим его как следует. Ведь когда-то и они учили нас.

Стюарта подзатыльниками втолкнули в центр нетерпеливой толпы. Удары обрушились на него со всех сторон, поражая грудь, лицо, уши, почки, глаза, рот. Тупой звук тумаков вскоре сменился тошнотворным брызганьем. Пятна крови беспорядочно усеяли чистенькие доски строительной загородки. Сквозь звон в ушах Стюарт услышал топот и крики. Его отпустили, и он упал на землю. Спасен. К нему пришли на помощь. Он попытался открыть заплывшие, залитые кровью глаза. Свет факела упал на лицо, которое, как ему казалось, он помнил. Черты его расплывались и выглядели странными, но Стюарт почувствовал радость.

– Алекс, – попытался сказать он.

Тяжелый удар обрушился на его череп – и мир померк.

Элия торопливыми шагами вошел в Аречер-холл. Он с удовольствием отметил, что народу собралось вдвое больше, чем обычно. Много новичков записалось сегодня вечером. Элия состоял в Объединенной лиге около года и гордился возрастающим влиянием ее главаря. У бакра не будет такой силы. С тех пор как мистер Пинкни и мисс Джулия вернулись, он осторожно прислушивался к политическим разговорам, возникавшим за обеденным столом Трэддов. Они уже оставили надежду предотвратить принятие новой конституции штата Южная Каролина, которая будет подписана в Колумбии в январе. Элия знал, что за этим последует. Негры получат право голоса. Они будут учреждать законы. И никогда уже не сделаются рабами. Все, что требуется от него, – это проголосовать за республику. Так велят в Объединенной лиге.

Он приветствовал друзей, с которыми познакомился на собраниях, и они объяснили ему причину сегодняшней многолюдности. Папаша Каин собирается выступить. Элия всплеснул руками. Он повсюду слышал это имя, но папаша Каин постоянно разъезжал по штату с речами, и Элии не доводилось его увидеть. Он протиснулся в глубь комнаты. Там было сооружено возвышение, украшенное звездами и полосами, на фоне которых были изображены раскрытая Библия и тексты Конституции и Декларации Независимости. Элия постарался подойти как можно ближе. Папаша Каин наверняка будет стоять здесь, говоря речь.

Элия услышал, как двери закрыли и заперли, и сердце его учащенно забилось. Таинственная обстановка собраний была чрезвычайно волнующей: особые знаки, которыми члены. Лиги обменивались, встречаясь на улице, быстрый шепот ночью через окно, когда ему сообщали день и час новой встречи. Но лучше всего был миг, который вот-вот должен был наступить. Он чувствовал, как в битком набитом зале нарастает возбуждение. И вот началось. Все лампы как одна погасли. За возвышением зажгли Огонь Свободы. Все захлопали, затопали и запели: «В могиле Джон…»

Высокий, сильный голос, перекрывая общий рев, зазвенел из тьмы возле огня. И вдруг рослый человек в ярко-алой одежде рывком шагнул из тени на свет. Это был папаша Каин. Он поднял руки, и рукава его заколыхались как языки пламени.

– Иисусе, – простонал Элия. Он вглядывался с таким напряжением, что глаза готовы были выскочить из орбит.

– Братья и сестры! – Голос был сильным, но тон его был теперь несколько ниже. – Знаете ли вы меня? Я спрашиваю – узнаете ли вы своего брата?

– Да, да, узнаем, – бушевала толпа.

– Меня зовут папаша Каин. Вы это знаете?

– Да! Папаша Каин!

– Но у меня есть и другие имена. Их не знает никто. Хотите ли вы узнать их?

– Да! Да, о брат наш!

– Мое имя месть. Мое имя кровь. Мое имя смерть. Но есть и другие. Хотите их услышать?

– Да! – Ответом был общий рев.

– Мое имя черный. Мое имя раб. Мое имя слуга.

– Нет! Никогда! Нет, нет, нет! – Послышались рыдания.

– Мое имя кровь. В зале захлопали.

– Да! – Хлоп… хлоп… хлоп…

– Мое имя смерть. – Хлоп…

– Да! – Хлоп… стук… стук…

– Мое имя месть. – Стук…

– Да! – Стук… Стук… Стук…

– Мое имя – папаша Каин. Повторите!

– Да! Да, Господи, да! Папаша Каин! – Гром топающих об пол ног.

Папаша Каин выхватил из огня головню и поднял ее над головой. Другой рукой он взмахнул, призывая толпу к молчанию.

– Братья и сестры, – простонал он, – взгляните на печать Каина. Печать Каина лежит на мне. Каин убил Авеля, и гнев Господа отметил его печатью. И на мне печать Господа как символ гнева моего народа. Взгляните на меня. Взгляните на мое лицо. Братья мои, сестры мои, взгляните и пожалейте. Это лицо белого человека. Это лик греха.

Пламя факела освещало его бледную кожу и ястребиные черты лица. Огонь сверкал у него в зрачках, и они казались алыми. Негры застонали и стали раскачиваться из стороны в сторону.

– Плачьте обо мне!

Вздохи и стоны наполнили зал. Негритянки заливались слезами.

Выбросив вперед алую руку, оратор призвал всех к молчанию.

– Известно ли вам, отчего у меня такое лицо, этот знак Каина? Известно. Вам все известно. От матери ли моей? Нет! От белого человека. И от отца того белого человека. И от его деда. Как это случилось? Вы знаете как. И я знаю. Все мы знаем, и это наш позор. Когда белый брал себе мою мать, спрашивал ли он ее? Нет. Когда ее отец уводил негритянку, спрашивал ли он ее? И что могли сказать мой отец и мой дед, глядя на то, как белые владеют их женами? Могли они сказать: «Нет»?

– Не могли! – Голоса слились в единый вой.

– Могли они сказать: «Не тронь мою жену»?

– Нет.

– А когда рождался ребенок, мулат или квартерон, с печатью греха на коже, могли они сказать: «Пусть белый заберет ребенка себе, не я произвел его на свет»? Мог ли сказать это мой отец?

– Не мог!

– А твой?

– Тоже не мог!

– Братья, сестры! Скажем ли мы это сейчас? Скажем ли мы: «Прочь руки от наших женщин!»?

– Да. Хвала Господу. Да!

– Да. Мы скажем это. Мы можем это сказать. И мы скажем белому: «Пришел час мести. Взгляни на свой позор». И он узнает свой позор в печати Каина. Он увидит его в пламени факела… Так же ясно, как и вы. Увидит – и узнает. И никогда, никогда больше он не прикоснется к вашим женщинам. Он увидит Каина в свете факела и в пламени от факела. Огонь очищает. Огонь – знак Господа. Сыны Израиля следовали за огненным столпом. Огонь! Огонь уничтожит след позора. Огонь! Жгите. Жгите дома белых. Жгите их зерно. Белые погибнут в огне. Я говорю вам! Обещаю! Клянусь! День Суда близок. День пламени. День очищения от позора. День крови. День смерти. День мести. День Каина. Следуйте за мной, мои братья. Следуйте за мной к Огню Свободы. Идите за мной!

Люди вскакивали, с воплем, плачем, топаньем, и выкрикивали тайные слова Объединенной лиги.

– Свобода!

– Линкольн!

– Верность!

– Лига!

Все бесновались, пока не охрипли.

Папаша Каин благословляюще поднял руки. Зал повторил за ним слова клятвы, обязавшись голосовать за республику.

Толпа вынесла Элию на улицу. Он едва держался на ногах. Пережитое потрясение почти лишило его сил. Да, ему было знакомо лицо папаши Каина. Он был более темнокож и значительно старше. А в основном он был вылитый Алекс Уэнтворт.

Домой Элия добрался в наемной карете. Колени его дрожали.

– О Господи, – бормотал он, – только бы мистер Пинкни не спросил у меня, где я был. Только бы добраться до постели.

Но никто даже не заметил, как он вошел. Слуги собрались на кухне, плача и молясь. Лиззи была в кабинете: Симмонс держал девочку на коленях, тихо раскачивая и напевая колыбельную. Мэри, Пинкни и Джулия были в больнице, где доктор Перигрю боролся за жизнь Стюарта.

В течение трех недель мальчик балансировал между жизнью и смертью, почти не выходя из состояния комы. Очнувшись, он начинал метаться от боли. Приходилось давать ему настойку опия, чтобы не сместились швы, наложенные на переломы. За два дня до Рождества Стюарта привезли домой.

К тому времени Джулия уже приняла решение и заявила о нем.

– К Новому году я возвращаюсь в Барони, – сказала она прежним повелительным тоном. – Дети поедут со мной. Мальчика необходимо держать подальше от его компании, а Лиззи получит необходимые навыки, которые матушка ей никогда не передаст.

Мэри плакала и протестовала, но Пинкни убедил ее. Он помнил золотые дни своей юности на плантации Трэддов. Если он не может дать это детям в Карлингтоне, пусть Джулия возьмет их с собой в Барони. Они должны получить причитающееся им по праву рождения.

Дети Трэддов прожили в Эшли Барони весь 1868 год. Стюарт набирался здоровья, и душевные раны тоже помаленьку затягивались. Жизнь на плантации была ему знакома по Карлингтону, куда мальчика возили, пока ему не исполнилось восемь лет. Именно тогда началась война. Отец и старший брат уехали, оставив его в хаотическом мире, где плакали женщины и рвались бомбы. В Барони жили, подчиняясь смене времен года, чередованию приливов и отливов; главным занятием было выращивание и уборка урожая. На плантациях человек жил в содружестве с природой; Стюарт помнил те времена, когда он был счастлив, всеми любим и ему ничто не угрожало. Наступило возвращение в Эдем.

Лиззи не помнила Карлингтона – девочку увезли оттуда, когда ей едва исполнилось два года. Рисовая плантация показалась ей необычайным, чудесным королевством с необозримыми далями и переливающимися всеми красками павлинами, которые гуляли на огороженной лужайке между домом и рекой. Дома, когда ей сказали, что она поедет в Барони, девочка не знала, кого теперь больше бояться: Джулии или Софи. Пока лодка медленно плыла вверх по реке, Лиззи сидела с крепко зажмуренными глазами, дрожа от пронизывающего северного ветра и от страха перед жизнью в поместье, которое казалось ей чем-то вроде сиротского приюта. Девочка удивлялась, зачем ее туда везут, – ведь она так старалась хорошо себя вести! Когда лодка мягко ткнулась в пристань, Лиззи открыла глаза и увидела чуть поодаль уютный кирпичный дом. Два встревоженных павлина сердито торопились через площадку, волоча за собой хвосты. Потом они остановились и одновременно распустили свои драгоценные веера. Лиззи поняла, что попала в зачарованную Страну.

В Барони, благодаря припрятанному золоту Джулии, остановился ход времени. Изменения произошли, но сути они не затронули. Эшли Барони оставалось островком, где царили порядок и красота, – единственная плантация на реке Эшли, которую не сожгли и не разграбили войска Шермана.

На следующее утро после их прибытия Джулия объявила распорядок, которому они должны следовать:

– Лиззи предстоят занятия по целому ряду предметов, касающихся воспитания молодой леди, которые ее мать не смогла преподать ей. Помимо этого она будет проходить школьную программу, которую ей дали бы у мадам Олстон, и совершенствоваться в благородных манерах. Стюарт будет проводить время на воздухе, чтобы окончательно поправиться и окрепнуть. К занятиям он приступит позже.

И год начался.

Джулия, объезжая свои владения, брала с собой Стюарта и Лиззи. Ехали они очень медленно. Стюарт был еще болен и потому ехал в повозке, а не верхом. Лиззи тоже хотела сидеть в повозке. Лошади в четырех передних стойлах конюшни – а всего в конюшне имелось когда-то до ста лошадей – пугали ее. Джулия удовлетворила просьбу девочки.

– Будешь обучаться верховой езде, когда тебе сошьют костюм, – сказала она.

Первым делом они поехали в сосновую рощу взглянуть на незамысловатый известняковый дом. Джулия обратила внимание детей на ящики, висящие на стволах.

– Янки делают сахар из сока сахарных кленов, – пояснила она, – а мы смолу наших сосен перерабатываем в скипидар. Здесь же мы рубим дрова и валим лес для построек. Клены у нас тоже растут, но из них сахара не получишь. Вот поглядите на них весной: из почек проклевываются сморщенные розовые листья, которые потом становятся зелеными.

Проселочной дорогой, среди обступившего их смешанного леса, они проехали к заболоченному пруду. Черная вода была неподвижна. В ней отражались круглые листья лилий, сбившихся в кучку в дальнем конце неправильного овала водяной глади, и призрачно-серая кора кипарисов с их замысловатыми наростами. Густые длинные пряди серого испанского мха свисали с ветвей, застыв в неподвижном воздухе над черной водой. Красота вековечного неподвижного зеркала завораживала. Резкий голос Джулии не разрушил очарования: