— Ричард Мэлтон… Я, кажется, слышал это имя.

— Неудивительно, ваша светлость. Я уже шесть дней жду вас, надеясь на встречу.

Князь Талейран пожал плечами.

— Но я так занят, молодой человек, и к тому же… популярен.

Он криво ухмыльнулся своими толстыми губами, и стали видны его гниющие темные зубы. Странно было смотреть на него в это солнечное утро в его огромной и богато убранной спальне. Он сидел в постели, два парикмахера занимались его прической, а слуга растирал больную ногу уксусом.

Во дворце Кауница всегда жили какие-то странные люди, но князь Талейран был самым оригинальным из всех. Его долгая дипломатическая карьера складывалась непросто. Сейчас он был в Вене в качестве министра нового французского короля Луи XVIII. С ним приехали повар, два камердинера, два лакея и собственный музыкант. С первых дней пребывания в Вене он превратил свои апартаменты в центр оппозиции. Он собирал вокруг себя всех недовольных, кормил и пойл их, блистал остроумием и поражал их своим дипломатическим искусством. Сейчас он неприязненно и высокомерно разглядывал высокого красивого англичанина маленькими глубоко посаженными глазами.

— Ну и что вы хотите от меня? — спросил он без всякого выражения.

— Должность в Париже, ваша светлость.

— И почему я должен дать ее вам?

— Мой отец, лорд Джон Мэлтон, которого вы, может быть, помните, много лет служил в посольстве в Париже. Однажды вы навещали в Лондоне моего покойного дядю — третьего маркиза Гленкаррона.

— Да-да, я помню, помню обоих. Ваш отец умер?

— Он умер пять лет назад, — ответил Ричард. — И прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как он был в Париже, но я уверен, что многие помнят его.

— К сожалению, у людей короткая память, — уклончиво произнес князь. — А почему вы хотите именно в Париж?

— Я не могу вернуться в Англию.

Талейран удивленно поднял брови.

— На самом деле? Вас выслали?

— Да, ваша светлость.

— За что?

— Дуэль, ваша светлость.

Князь сцепил пальцы.

— Где вы остановились в Вене?

— В Хофбурге. Я гость его императорского величества российского царя.

— Значит, вы поселились в его лагере?

— Царь был добр ко мне, мы подружились. Но меня не интересует конгресс и его отношение к нему, — твердо сказал Ричард.

— Но если царь покровительствует вам здесь, он, может быть, предложит вам пост в Санкт-Петербурге?

— Я бы предпочел Париж, ваше превосходительство.

— Многие хотят туда, — заметил Талейран, — но Париж уже переполнен. Боюсь, молодой человек, ничем не смогу вам помочь.

Ричард откланялся. Еще только увидев это холодное непроницаемое лицо, он знал, что Талейран откажет ему. Да, собственно, чего можно было ожидать от человека, предавшего всех, кому служил раньше. С какой стати он будет добрым к Ричарду, какая ему от него выгода?

Ричард мог бы напомнить Талейрану о том, как его отец, Джон Мэлтон, спас его в самую критическую минуту его карьеры, но сдержался. Не зря же князь сказал, что у людей короткая память.

Он вышел в приемную и огляделся. Посетители ожидали аудиенции, придав лицам равнодушное, скучающее выражение, с каким и сам Ричард просидел здесь целую неделю. Когда он проходил мимо, один из них поднялся и вместе с Ричардом пошел вниз по широкой мраморной лестнице.

— Удачно?

Это был мужчина средних лет с обветренным лицом, видимо военный, для которого настали трудные времена.

— Нет, — горько ответил Ричард.

— Неудивительно. Талейрану проще перерезать собственное горло, чем сказать человеку хоть одно доброе слово. Однажды я слышал, как Наполеон Бонапарт в присутствии всего двора назвал его куском дерьма в шелковых чулках. Он был прав, а князь не изменился.

Идя домой, Ричард посмеялся над таким определением, но утешительного в этом было мало. Хотя и глупо было надеяться, что Талейран из чувства признательности отцу поможет ему, но попытку получить какую-нибудь, пусть незначительную, должность, нужно было сделать. Даже небольшая, плохо оплачиваемая, она позволила бы ему просить руки Вайды. А что он может предложить ей, сейчас — без видов на будущее, не имея ни малейшей возможности постоянного заработка?

После пожара Ричард, оставив Хофбург, переехал жить к баронессе Валузеи, и каждый вечер они втроем обсуждали их будущее, строили планы, но всякий раз приходили к одному и тому же выводу — одной любовью сыт не будешь.

Тогда-то Ричард и подумал о князе Талейране и рассказал баронессе и Ванде о своих намерениях; с высокими надеждами и оптимизмом он отправился во дворец Кауница. Однако, проводя день за днем в ожидании аудиенции и наблюдая за толпой разочарованных посетителей, он понял, что надежды его тщетны. Теперь, после стольких дней ожидания, оказалось, что он не продвинулся ни на шаг в своих чаяниях на удачу, и откровенно рассказал об этом Ванде и баронессе.

— Но мы любим друг друга! — в сотый раз повторяла Ванда.

— Пойми, девочка, любовью не накормить голодного, ею не разожжешь камин и на нее не купишь мужу новое платье взамен изношенного, — убеждала баронесса.

— Так что же нам делать?! — воскликнула Ванда.

Отчаяние на ее милом лице, ее дрожащие губы, слезы в ее синих, глазах — Ричард не мог этого вынести, он пытался придать себе уверенность, которой на самом деле не чувствовал.

— Я что-нибудь придумаю, — обещал он. — Верь мне! Как просто было убедить ее в том, что все образуется! Опять сияли ее огромные глаза, нежный румянец появлялся на щеках… А Ричард продолжал мучаться, искать хоть какую-нибудь зацепку, чтобы спасти их будущее.

Как странно было все в Вене… Звучала музыка, сверкали драгоценности, а что было за этим? Он слышал разговоры баронессы и ее приятельниц о том, что некоторые потратили последние деньги, лишь бы появиться здесь, напомнить о себе. Они блистали на банкетах и приемах, а возвращались спать на заброшенный чердак и голодали до следующего званого обеда. И теперь, размышляя о собственном бедственном положении, он поверил в это, да и многое другое стало для него отчетливо ясно.

Он не мог объяснить баронессе и Ванде, почему он не смеет обратиться за помощью к Александру, который наверняка не оставил бы его в беде. Между ними стояла Екатерина, и они оба знали это.

Ричард видел княгиню на балу, где он был с Вандой и баронессой. Она улыбнулась ему издалека, но поговорить с Екатериной наедине ему не удалось. Как это свойственно мужчинам, он уже начал забывать о том, что было с ними. Казалось, и Ванда приходит в себя после страшных потрясений, пережитых в маленькой гостиной у графа Разумовского. Она была счастлива и весела и боялась лишь одного — разлуки с Ричардом.

Как-то баронесса заметила:

— Вы лишаете Ванду видных кавалеров. Я уже подумывала о двух приличных партиях для нее, но она теперь и слушать не желает о них. Перестала замечать всех, кроме вас.

— Очень рад, что это так! Вы полагаете, во всем виноват я? — спросил Ричард.

Баронесса улыбнулась, взглянув на его красивое лицо:

— Я уже говорила вам однажды: ваша любовь с Вандой — безумие, но я отдала бы все на свете, чтобы быть такой же молодой и такой же сумасшедшей.

Ричард очень привязался к баронессе Валузен. Как и Ванда, он понял, что ее язвительное остроумие — это единственная защита от одиночества: красота ушла, а те, кто любил ее, покинули этот бренный мир.

— Иногда я задумываюсь, что тоже когда-нибудь состарюсь, — прошептала ему однажды Ванда, — но я знаю, что если бы у меня не было вас или хотя бы памяти о вас, я бы предпочла не жить совсем или умереть сейчас в ваших объятиях!

Он целовал ее тогда так неистово и страстно, словно боялся, что судьба может разлучить их завтра. Каждая минута рядом с Вандой была бесконечно дорога, так как скоро им, возможно, придется расстаться.

— Ричард, я так люблю вас! Вы думаете, я боюсь бедности? Я буду готовить для вас, штопать носки и, если Бог будет милостив к нам, растить ваших сыновей.

Она покраснела от своей невинной откровенности и спрятала лицо на его груди. Ричард был в отчаянии, у него не оставалось надежды на то, что им удастся пожениться. Как он сможет содержать жену и детей? Будь они в Англии, он мог бы решиться на этот шаг. Там есть старый дом, крыша над головой, и верные друзья.

А чем он обладает здесь, в Европе? Несколько золотых монет и преданность верного Гарри. Несмотря на отчаяние, Ричард улыбался, думая о нем. Хотя Гарри всегда очень ревниво относился к женщинам Ричарда, считая их недостойными своего хозяина, Ванду он полюбил сразу. Он стал ее преданным рабом. Она с удовольствием слушала его рассказы о прошлом и считала, что у него замечательное чувство юмора.

— Он такой забавный, — то и дело повторяла Ванда баронессе и Ричарду, вытирая слезы, выступившие от смеха после очередной шутки Гарри.

— Он вообще не умеет себя вести, — заявляла баронесса, но глаза ее смеялись. — Он совсем не похож на слугу.

— Мне тоже так кажется, — согласился Ричард. — Он просто наш друг.

Ричард был уверен в одном: если они с Вандой станут мужем и женой, им не обойтись без Гарри. Он будет для них и поваром, и горничной, и даже, если понадобится, няней и все будет делать с присущей ему веселой ловкостью. Но какой толк от слуги, если нет дома, где он может служить?

Ричард шел по заснеженной улице и даже позавидовал тем, кто ехал в каретах или санях. Будь он сейчас в Хофбурге — в его распоряжении были бы такие же роскошные сани. Только перед самым обедом Ричард добрался до дворца баронессы. Ванда ждала его. Прочтя по его лицу все, она не стала задавать глупых вопросов по поводу визита к Талейрану, как это сделала бы другая женщина, а просто обняла его.

Он был расстроен не только своей неудачей, а еще и тем, что ему предстояло рассказать об этом баронессе и Ванде. Но, почувствовав, как девушка искренне обрадовалась его приходу, он крепко стиснул ее в объятиях, и она прошептала:

— Мы что-нибудь придумаем.

— Я не имел права давать вам надежду на будущее! — резко сказал Ричард.

— Никто из нас не собирается сдаваться из-за одной неудачи.

В голосе Ванды звучала решимость. Глядя на нее, Ричард подумал, что она очень повзрослела за последние дни. Любовь сделала ее более мудрой и зрелой, и он даже пожалел на секунду о том, что она уже не тот растерянный ребенок, которого он встретил на маскараде. Но он знал, что именно такой сильной и смелой он хотел бы видеть свою жену, друга на всю жизнь, только такая женщина ему нужна.

— Мы с баронессой ездили на виллу на Реннвег. Сегодня возвращается князь Меттерних, и завтра он примет нас, — сообщила Ванда.

— Это хорошо или плохо?

— Еще не знаю. Иногда мне думается, что он поймет наши чувства, когда я ему все расскажу, а иногда — что он не простит моей неудачи.

Ричард хотел ответить ей, но она приложила руку к его губам и продолжала:

— Нет, пожалуйста, не говорите, что вы думаете об этом. Я знаю, что вы не одобряете моего поступка, но если бы Меттерних не попросил меня об этом, вряд ли мы встретились бы на маскараде. Это судьба, любимый мой, и я не устану повторять это.

— Да, это судьба, — согласился Ричард, целуя ее пальцы. — А теперь она должна помочь мне заработать деньги.

— Я молюсь об этом, дорогой, и верю, что молитвы мои будут услышаны.

Им сообщили, что обед подан, и они направились в столовую. Увидев их озаренные счастьем лица, баронесса вздохнула о своих прошедших юных годах.

После обеда баронесса и Ванда отправились на прием, куда Ричард не был приглашен, и чтобы развеяться, он решил совершить прогулку верхом в Пратер, надеясь встретить среди многочисленных знакомых кого-нибудь, кто сможет помочь ему. Он разговаривал со многими людьми, улыбался и кланялся, был учтив и любезен, но вскоре понял, что это напрасная трата времени. Устав от толпы, он пришпорил лошадь и вскоре оказался за городом в лесу.

Сумерки опускались на лес, поля и дороги, когда после веселой бодрящей скачки по заснеженным дорожкам Ричард возвращался домой. Ванда, должно быть, уже ждет его — они решили провести вечер вдвоем дома.

Так много волнений пришлось ему пережить в последнее время, что, казалось, он утратил способность волноваться и позволил жизни идти своим чередом. И все-таки надежда была, хотя бы на то, что будет новый день, и он обязательно принесет им неожиданную радость.

Подъезжая к дому, он заметил, что насвистывает какую-то мелодию. Да это же вальс! Тот самый, который Ванда назвала чарующим. Их чарующий вальс! Его звуки, как неразрывные узы, связывали их жизни навсегда.

Возле крыльца он спрыгнул с лошади и удивленно огляделся, видя, что Гарри не встретил его. Обычно он поджидал Ричарда с верховой прогулки и следил за лошадью, так как не очень-то доверял местным конюхам. Гарри и сам когда-то был конюхом и говорил, что хорошо знаком с их ленью и неряшливостью, будь то в Вене или в Лондоне.