И только от старой воеводши он узнал о том, что жене Аскольда вот-вот предстояло рожать. А Елинь Святославна, в свою очередь, получила подтверждение, что племянник и правда своими руками отдал жену Мстиславу в заложники.

— Да куда ж ее повезли, в такую-то пору! — восклицала Елинь Святославна. — Матушка Макошь! Да куда же ей ездить! Погубят ее! Аскольд, злыдень, что же ты сделал с ней! Вот судьба-то тебя наказала! — кричала она, грозя кулаком в пространство, будто мертвый племянник мог увидеть ее сейчас. — Жену, дитя своего не пожалел! Вот боги воздали тебе по делам твоим смертью безвременной! Куда ей теперь в дорогу! Да что еще там с ней сделается, у деревлян! Чтоб тебе с моста в реку Огненную рухнуть! — закончила она и плюнула на землю.

Аскольд был ее близким родичем, но предательства по отношению к жене и собственным детям она ему не могла простить. В том числе и потому, что Предслава на самом деле была, как знала Елинь, дочерью ее сына Белотура и ее родной внучкой.

— Я сама за ней поеду! — заявила она, немного опомнившись и взяв себя в руки. Старуха пришла сюда добровольно и вовсе не считала себя пленницей. — Сама поеду. Ей присмотр нужен.

— Ты знаешь, где ее искать? — спросил Одд. Ему тоже хотелось побыстрее найти ту, ради которой его союзник пошел в поход.

— У Мстислава, где же еще?

— А где он живет?

— В Коростене. Это на Уже-реке. Туда ли ее повезли, еще куда, но Мстислав уж верно знает. У него и надо спрашивать.

— Похоже, что без этого не обойдется, — согласился Одд. — Мой родич, Вольгаст плесковский, очень хочет встретиться с этой женщиной.

— А ему что за печаль? — настороженно спросила Елинь Святославна.

— Он всем показывает золотое кольцо и говорит, что получил его в дар от этой девы когда-то в знак любви. Насчет любви не могу поручиться, но что пять лет назад это было ее кольцо, я сам свидетель.

— Да что теперь любовь! — Воеводша устало отмахнулась. — Куда ей любить, когда она в воротах стоит, на Ту Сторону смотрит. Тот, что с Той Стороны, уже за руку ее держит — не то она его в Явь переведет, не то он ее в Навь утянет…

Она говорила тихо, невыразительно, но Одд в душе содрогнулся. Каждая женщина во время родов открывает ворота в бездну, откуда либо выводит в белый свет новую жизнь, либо уходит сама, не справившись с этим трудным делом. И любой мужчина испытывает тайный ужас при мысли о том, что является самой потрясающей и священной из женских возможностей и обязанностей. И эта бездна, на грани которой — хотя и в другом смысле — сейчас стоял он сам, будто дохнула ему в лицо своей холодной черной пастью.

— Ее срок уже сейчас? — с беспокойством спросил он. Если она умрет родами, то захочет ли Вольгаст далее участвовать в этом деле? Поход для него утратит смысл.

— Через три пятерицы должен быть. За седмицу до Рожаничных трапез.

— Тогда, возможно, мы еще успеем ее найти.

— Я найду ее след. В детях ее моя кровь, родовое дерево мне дорогу укажет.

— Это очень хорошо. Но сопровождать тебя будет, я думаю, Вольгаст. Это ему нужна жена Аскольда. Мне нужен Кенугард. Теперь его конунг — я.


…От изумления Дивляна хотела встать и даже взялась руками за борта лодьи, но опомнилась и осталась сидеть. А Борислав, встретив ее взгляд, помахал ей рукой и улыбнулся. Его-то эта встреча совсем не удивила.

Лодья подошла к берегу, кмети стали выбираться, но Дивляна все сидела, прижимая к себе Предславу.

— Не вставай, матушка, сейчас лодью вытащат и ты на сухое выйдешь! — крикнул ей Борислав. — Держись крепче!

Кмети стали толкать лодью, нос вылез на песок. Борислав вспрыгнул на нее и прошел по днищу к корме, где сидела киевская княгиня.

— Здравствуй, матушка! — Он поклонился. — Не ждала, что свидимся? Теперь я тебе за доброту отплачу. Пойдем. Гостьей будешь.

Он кивнул Снегуле, чтобы выносила девочку, а сам взял Дивляну за руку и помог встать.

— Тяжела ты, мать! — двусмысленно ухмыльнулся он. — Видать, совсем скоро?

Дивляна не отвечала, не зная, как все это понимать. Она оглянулась на Аскольдовых кметей, но те не только не выражали готовности ее защитить, но даже не удивились появлению Борислава и его вольному поведению.

— Откуда ты тут взялся? — промолвила она наконец, когда он с осторожностью повел ее по днищу лодьи к носу.

— Так здесь уже почитай наша земля, — ответил он, обернувшись. — Отдохнете малость, а дальше моя дружина тебя повезет.

— Куда?

— В Коростень, к батюшке моему.

— Но зачем?

— А тебе муж не сказал ничего? — Борислав усмехнулся, помогая ей перебраться на песок, и даже бережно обхватил свободной рукой ее широкий стан. — Ух, мать, ты в три обхвата стала! Неужели и Ведицу так разнесет?

— Ведица! — Дивляна вспомнила, что перед ней муж золовки, и обычное любопытство к женским делам оттеснило изумление. — А она уже… затяжелела?

— Есть маленько. — Борислав смущенно ухмыльнулся, как всегда, когда мужчине приходилось говорить о женских делах. — И то — пора уж! Я чай, мужик-то…

— Но почему? — Дивляна оглянулась на Предславу, подозвала ее к себе и снова посмотрела на зятя. После всего, что происходило весной и летом, она никак не могла вообразить подобное родственное свидание с кем-то из Мстиславовых домочадцев и разговоры о прибавлении семейства. — Почему мы здесь? Почему к вам? Что все это значит?

— Аскольд и мой отец сговорились заложниками обменяться. К вам брат мой старший поедет, а к нам — ты.

— Я? — Даже после объяснения Дивляна не могла поверить, что муж отдал в руки злейшим врагам и ее, и дочь, и нерожденного наследника. Единственного наследника!

— Так ведь других домочадцев у него нет! Был брат Белотур, да и тот, слышь, радимичским князем заделался. Как это он так словчил? Через жену поди?

— Не князем, а воеводой. Князь — его сын Ратьша, Ратибор.

— Ну, все одно его теперь не достать. Кроме вас, Аскольду и отдать некого. Ну да ты не бойся, — Борислав пожал ей руку, — я добро-то помню. Ты мне как сестра или свояченица будешь. Не бойся, не обидим.

Дивляна подняла глаза… и снова вскрикнула. К ней приближалась женщина, которую она поначалу приняла за морок. Она хорошо помнила это лицо, в котором сразу привлекали взгляд яркие губы и большие темно-серые глаза под густыми, сросшимися на переносице черными бровями. Эти темные распущенные волосы с несколькими тонкими косичками, к которым подвешены какие-то косточки, маленькие, литые из железа фигурки, птичьи перья… Маренины знаки в вышивке вздевалки, ожерелье из птичьих черепов, множество оберегов на поясе — при каждом движении все это раскачивалось и звенело. Но только в страшном сне Дивляне могло привидеться, что они с этой женщиной встретятся снова. И теперь земля дрогнула и поплыла у нее под ногами, по жилам хлынул холод — сама богиня Марена, мать мертвых, приближалась к ней. Все кончено. Настала ее погибель… Нет спасенья отныне ей и ее детям, коли за ними пришла Лунная Жница… Та, с которой ей довелось столкнуться еще четыре года назад и которая, уж конечно, не забыла своего тогдашнего поражения. Это она, Незвана. Та, на которую Дивляна однажды бросилась с боевым топориком в руке, отгоняя от жертвы, которую та уже считала своей…

Уперев руки в бока, «молодая Марена» остановилась напротив и окинула Дивляну пристальным оценивающим взглядом. Одной рукой прижав к себе Предславу, другой Дивляна невольно схватилась за «глаз Ильмеря», самый дорогой свой оберег — сине-голубую стеклянную бусину с белыми глазками, привезенную с родины. Все ее силы сейчас сосредоточились на том, чтобы устоять на ногах. Да, Незвана тоже ее узнала. И она знала заранее, кого ей предстоит здесь повстречать.

— Не ждала поди, краса несказанная? — почти приветливо произнесла волхва, но от звука ее голоса у Дивляны волосы шевельнулись под повоем.

— Да уж, думала, на этом свете не повстречаемся больше! — почти с вызовом ответила она, давая понять, что эта встреча ее никак не радует.

— Хороша! — выразительно и насмешливо протянула Незвана, пронизывая ее взглядом. — Огнедева! В три копны! Здорова, как корова, богата, как земля, плодлива, как свинья!

— Да что ты к ней привязалась? — Борислав махнул рукой, будто отгонял муху. — Не видишь, устала женщина, всю ночь не спала, да еще тяжесть такую таскает. Потом поговорите. Пойдем, матушка.

Он взял Дивляну за руку и повел за собой по тропе вверх, туда, где виднелись дерновые крыши земляных изб. Она шла за ним, ведя Предславу, но все еще чувствовала на своей спине недобрый взгляд волхвы. Эта встреча так потрясла ее, что она почти забыла про все остальное. Откуда она тут взялась? Та, что, казалось, растаяла, исчезла в густых лесах между Ловатью и верхним Днепром, — в такой дали, будто на Том Свете! Как она очутилась здесь?! Только злая судьба самой Дивляны могла ее принести ей на гóре. Будто мало было у нее других бед! И Незвана вроде бы хорошо знакома с Бориславом. Уж не она ли… О чуры! Дивляна вспомнила смутные слухи о том, будто у деревлянских князей завелась какая-то колдунья… и давно, уже года три назад, как Елинь Святославна говорила. Выходит, это и есть она, Незвана? Но почему она покинула Станислава смолянского, своего брата? На эти вопросы у Дивляны не было ответа, но она понимала, что присутствие здесь «молодой Марены» делает ее положение еще тяжелее. Знал ли Аскольд, куда и к кому он отправляет свою жену и детей?

Измученная бессонной ночью, дорогой, изумленная и встревоженная, мало что понимающая, Дивляна едва брела по крутой тропе, так что даже сильный Борислав пыхтел, втаскивая ее за собой с уступа на уступ.

Отдыхали недолго: их покормили кашей, дали поспать на хозяйской лежанке, покрытой овчинами, потом снова повезли. Перед этим к Дивляне подошел проститься Живень.

— Прости, если что, матушка, — сказал он, не глядя ей в глаза. — Я ведь не сам, понимаешь, не своей волей… Князь решил, а мое дело исполнять…

— Да будут с тобой чуры, — без обиды отпустила его Дивляна. — Князю от нас кланяйся.

Она заметила и другого человека, который садился в лодью с Живенем и его кметями: рослый, худощавый мужчина, по годам примерно ровесник Аскольду или чуть младше. По описанию и по тому, что перед расставанием они с Бориславом обнялись, она догадалась, что это, должно быть, князь Доброгнев, старший сын Мстислава. Ну да, это обмен заложниками, и Доброгнев едет к Аскольду, как она сама едет к Мстиславу… Кто бы мог подумать? Кто бы догадался, что злейшие враги, полянский и деревлянский князья, вручат друг другу самое дорогое, что у них есть, — своих детей и наследников? И впервые она серьезно задумалась над тем, что же происходит, что заставило их это сделать? Какая опасность над ними нависла, что они решились на такое, ради чего забыли старинную и неискоренимую вражду? Неужели все это из-за похода с севера ее свояков? Дивляне трудно было увидеть врагов в мужьях сестер, но для Аскольда они и есть враги! И опасность в его глазах настолько велика, что из-за нее он нашел в себе силы примириться даже с Мстиславом деревлянским!

Лодья с Доброгневом и Аскольдовыми кметями ушла вниз по Днепру, к Киеву, а Дивляну повезли вверх по реке. Они еще раз переночевали в какой-то прибрежной веси, а на следующий день, ближе к вечеру, вышли в Припять. Наутро лодьи вошли в ее приток, Ужу, и путь вверх по ней продолжался еще три дня. По берегам тянулся лес — сосновые боры, березовые рощи, дубы, грабы, ольха у воды. Часто попадались огромные валуны, и почти всегда Дивляна замечала на них подношения — то каравай, завернутый в рушник, то горшочек с еще каким-то угощением, то голову жертвенного барашка.

Попадались веси. Во время ночлега Дивляна ловила на себе любопытные взгляды местных жителей — деревлян не меньше, чем ее саму, изумляло то, что к ним приехала киевская княгиня, да еще с детьми, с двумя, можно сказать! Но ее положение внушало сочувствие, и женщины старались ей услужить. Кроме названия, племя деревлян почти ничем не отличалось от полян — тот же выговор, тот же обиход, только сочетание цветов на женских поневах и сороках было немного другим. Те же глиняные или сложенные из камня небольшие печки в углах жилых построек, где полуземляночных, где наземных. То же скромное убранство, маленькие проволочные заушницы, изредка с парой надетых на них стеклянных бусинок — белых, желтых, синих, — украшали головы девушек и женщин.

И вот на исходе третьего дня пути по Уже Дивляна наконец увидела город, о котором немало слышала за время жизни в Киеве, — Коростень, уже несколько веков бывший и собратом, и соперником столицы полян. Гранитные валуны и выступы, которые она видела вдоль берегов Ужи, здесь словно выросли, вознеслись к небу высокими каменными кручами, а на вершине их стоял город.

— Вот Святая гора, а вот и сам Коростень! — Борислав с гордостью показал ей на гранитные кручи, увенчанные валом и частоколом не хуже киевского. — А там, дальше, еще села. Тут не меньше людей, чем в Киеве вашем. А то и поболе будет.