— Матушка моя, пойдем, я тебя провожу! — Возле Дивляны оказалась Чтислава, тоже обняла. — Пойдем-ка! Не место тебе здесь! Идем, а не то не вышло бы беды!

— Бра…а…тец… мой лю…безный! Крови…и…нушка… мо…оя… — выкрикивала Ведица.

Все сложилось в одно. У Дивляны потемнело в глазах. Стало невозможно вдохнуть, будто воздух в избе вдруг кончился; резкая боль пронзила живот, она охнула почти без звука, схватилась за живот, согнулась…

— Вот я же говорила! — услышала она над собой голос старой княгини. — Матушка Макошь, так я и знала, что не снесет она. Берите, поднимайте, понесем! Станько, да разгони народ, ступить нельзя!

До бани Дивляна все-таки дошла сама. Начались схватки. Она уже знала, что будет легче, если она встанет, и стала ходить, опираясь на Снегулю. С другой стороны ее поддерживала Чтислава, шепча, что во второй раз все гораздо быстрее идет и что скоро кончится. Даже здесь были слышны крики Ведицы, которая где-то в избе причитала по своему брату. Мысли путались, метались между двумя событиями, которые происходили в ее жизни одновременно — появление второго ребенка и… Ноги подкашивались от ужаса при мысли о том, что она рожает дитя, у которого вдруг не стало отца! И уже давно! На другое утро после того, как их привезли и передали Бориславу… Когда она лежала на овчине в чужой тесной избе, отдыхая после дороги… Когда ее везли по Днепру, Припяти и Уже, она уже была вдовой, а Предслава и нерожденный ребенок — сиротами. Когда она сидела здесь, разговаривала с Мстиславом, Чтиславой, Ведицей, молилась и надеялась, старалась предугадать будущее, — ее муж уже был убит. Зачем она рожает этого ребенка, зачем он идет в мир, где у него нет отца и защитника?! Они сироты, заложники от того, кто уже не в силах ничего сделать для них! У нее билась безумная мысль, что лучше бы ее дитя осталось там, где оно есть, — ей казалось, что так оно в большей безопасности, чем в мире, который встречает новорожденного таким тяжким и непоправимым ударом! Но коловороту рождения и смерти не было до этого дела, все шло своим чередом.

Вскоре она уже не могла ходить, мысли отступили. Схватки участились и становились все болезненнее, и Дивляна легла. Временами к ней словно прикасались раскаленным железом, и тогда она вскрикивала, но боль быстро отпускала, и по телу разливалось блаженство от того, что ее больше нет. Только крики Ведицы все еще доносились до нее, и ей казалось, что это плачет сама судьба, плачет по ней, по ее детям, которым нет в мире места. Она слышала в этом плаче голос Марены, Владычицы Мертвых — та получила одну жертву и, наверное, ожидала новых. Совсем недавно Незвана пыталась наложить на нее, Дивляну, проклятье именем своей покровительницы, Темной Матери. На нее и ее детей… Последним усилием, последней связной мыслью Дивляны был призыв к Дажьбогу, Ладе, богине Солони, ее собственной покровительнице, к девам Ильмеря — ко всем светлым силам, способным защитить нарождающуюся жизнь и удержать роженицу на краю бездны.

Чужая незнакомая баня, чужие лица вокруг… Здесь надлежало появляться на свет только внукам Мстиславова рода — здесь живут их родные чуры, покровители и защитники. Ей и ее младенцу они не помогут, она здесь чужая… Одно неверное движение — и она полетит в Огненную реку… ту самую, что сейчас бушует вокруг нее и раздирает ее тело когтями боли…

Кто-то сжимал ее руки, кто-то наклонялся над ней, но она не могла разобрать лиц в темноте бани, перед глазами плыли огненные круги. Но одно лицо вдруг бросилось в глаза очень ясно — она узнала его и вскрикнула от облегчения, поняв, что боги исполнили ее мольбы, послали ей помощь и теперь все будет хорошо!

— Выйду из дверей дверьми, из ворот воротами, пойду в подвосточную сторону, — приговаривал знакомый голос, и Дивляна видела, как знакомая фигура ходит вокруг нее по солнцу, постукивая в кудес и показывая дорогу тому, кто шел в мир. На голове ее возвышались оленьи рога — торжественный убор Небесной Елени, надеваемый только в самых важных случаях, вроде призыва нового солнца на Коляду. — В подвосточной стороне река текет, пошла река лесами, горами, пеньями, кореньями, прошла — ничего не задела. Как река прошла, не задела ни пеньев, ни кореньев, так и у внучки Дажьбожьей Дивомилы шел бы сынок своей дорогой, ни жил, ни суставов не задевал!

— А вот и головка показалась! — вдруг раздался рядом бодрый голос, уже другой, но тоже знакомый.

Дивляне сразу стало еще легче, радость вскипела светлым ключом — теперь она везде — и на Той Стороне, и на этой — была окружена близкими, надежными людьми, которые не дадут пропасть ей и ее детям, отгонят от них все злое и враждебное. Она стояла на тонком мосту из ломких калиновых веточек, а внизу бушевала Огненная река, но ей сразу с двух сторон протягивали руки — бабка Радогнева из Нави и воеводша Елинь из Яви, — чтобы дать опору и помочь перебраться благополучно.

— Золотые запоры, отопритеся! — заклиная, требовательно выкрикивала бабка Радуша, чей голос сопровождался резким стуком кудеса. — Золотые Ворота, отворитеся! Лада-Матушка ворота отмыкала, внучке Дажьбожьей Дивомиле младенца в белый свет выпускала! Отпирайте, отпирайте! Отворяйте, отворяйте! Идите, идите!

— Пришли, пришли! — ответили ей иные голоса, десятки, сотни, повторяющиеся эхом друг за другом, — голоса всех, чья кровь текла в новорожденном внуке Дажьбога.

— Жив, жив малец! — донесся голос воеводши Елини, гораздо более ясный. — Чур, чур, чур!

И тут же послышался чей-то тонкий голосок, будто замяукал очень маленький котенок. Звук отражался от небес, распространяясь по Яви и Нави. На миг все образы и звуки пропали в черной бездне, остался только этот тонкий голосок, точно нить, по которой Дивляна шла из Нави назад в Явь. Она очнулась, мир вокруг уже почти принял привычные очертания. Но тонкий голос не смолкал. Он звучал на этой стороне.

Приоткрыв глаза, при свете нескольких лучин в полутемной бане она различила возле лавки знакомое лицо Елини Святославны, но все расплывалось, лицо окружалось сиянием, и казалось даже, что это скорее призрак, но живая влажная рука сжимала ее руку.

— Сын у тебя, слышишь! — Елинь Святославна склонилась к ней.

Дивляна только шевельнула веками. Придя в себя, она подумала, что старая воеводша ей мерещится, потому что она так же, как и бабка Радогнева, помогавшая ей с Той Стороны, не могла оказаться здесь, в Коростене. Но ведь она уже очнулась. Она лежит в Мстиславовой бане, рядом Снегуля, Милянка, сама старая княгиня, не так давно принимавшая роды у Чтиславы, и… Елинь Святославна, живая, никакой не бред и не морок. Но сейчас у Дивляны не было сил даже задать вопрос, как та сюда попала. Слышался плеск воды, приговор Елини, обмывавшей младенца. Вода — в земь, дитя — в рост! Чур, чур, чур! Как с гуся вода, с камня струя, прочь худоба, прочь хвороба! Чур, чур, чур…

Вот все и случилось. У нее родился этот ребенок… мальчик… тот, которого она ждала… и которого ждал с ней ее муж Аскольд…

Как вода и пламень, ее переполняли разом счастье, облегчение — они были связаны с этим крошечным существом, которое Елинь Святославна вытирала, готовясь передать матери, — и горе, ужас перед будущим, связанные с событиями, происходящими далеко, но важными для нее и ее детей… теперь уже двоих. Она хотела заплакать, но не было сил, и она только отвернулась, прижалась щекой к влажной от пота подушке.

— Принимай удальца! — Елинь Святославна положила к ее груди ребенка, завернутого в рубашку Аскольда. Дивляна узнала рубашку мужа, которую сама шила и вышивала. Ее она не брала с собой — это Елинь Святославна догадалась привезти.

Она приподнялась и схватила ребенка, будто жестокая судьба могла вырвать его из рук прямо сейчас. Посмотрела в красное сморщенное личико и засмеялась от счастья. Все-таки он был, он лежал у нее на руках, они оба живы вопреки всем проклятьям! И Дивляна вдруг ощутила огромную силу, будто с появлением этого беспомощного создания сама она стала вдвое, втрое больше и сильнее. Она сделает все, чтобы бéды не достали ее ребенка, она сможет!

Приложив сына к груди, Дивляна наконец подняла голову и попыталась плечом убрать с лица мокрые от пота пряди волос. Елинь Святославна помогла ей — рука старой воеводши дрожала.

— Откуда ты здесь? — слабым голосом спросила Дивляна.

— Оттуда! — Старуха устало присела на край лавки и сложила наконец руки на коленях.

— Это… правда?

Елинь Святославна поняла, о чем она спрашивает, и промолчала. Но Дивляна сама увидела, что на старухе «печальная» сряда, которую носят сразу после смерти ближайшего родича.

Дивляна опустила глаза к личику ребенка, будто надеялась в этом зрелище обрести силы. Все было ясно.

Издалека донесся вопль — Ведица все так же оплакивала брата. Она еще не успела проститься с мертвым за то время, которое потребовалось Дивляне, чтобы дать жизнь новому живому. Да, женщины не обманули, во второй раз и впрямь получилось гораздо быстрее. И Дивляна не смогла сдержать счастливую улыбку, хотя вот только что сама была готова кричать от горя. В душе вспыхнула гордость: она со своим делом справилась быстрее Ведицы. А значит… она справится и дальше.

— Слава Макоши, что все обошлось! — Елинь Святославна погладила ее по волосам. — Крепенький мальчонка, даст Макошь… все будет ладно.

— Вот как бывает! — подала голос Снегуля, собиравшая окровавленное белье. — Один ушел, другой пришел! Одного боги взяли, другого взамен дали! Пусть будет еще лучше!

Дивляна пыталась бросить мысленный взгляд вперед — и увидела такую длинную и трудную дорогу, что предпочла закрыть глаза. Она не знала, не могла предугадать, что теперь будет с ней и ее детьми. Но мальчик, сын, лежал у нее на руках, жадно сосал, будто знал, что ему нужно набираться сил как можно быстрее. И с ним она чувствовала себя вдвое сильнее, чем была раньше.


Но только к вечеру, когда у Мстислава уже вовсю пировали в честь благополучного разрешения Аскольдовой княгини, другая женщина с трудом разлепила веки и попыталась поднять голову — и тут же без сил уронила на охапку трав, служившую подушкой. Разбудил ее холод. Она была совсем одна на поляне посреди заклятой рощи, вокруг нее не суетились родственницы и служанки, никто не заботился о ней, не старался помочь. Никто даже не знал о том, что этот день дался ей ничуть не легче, чем киевской роженице, и только капли дождя, павшие в черный угольный круг, смочили ей губы.

Уже зная, что Лад Всемирья стоит на страже ребенка Дивляны, Незвана попыталась вытолкнуть саму роженицу в Навь, сбросить с моста, который той придется пересечь. Она понимала, что рановато, что едва ли дело выйдет, но не могла удержаться, чтобы не попробовать. Даже если Аскольдова вдова переживет сами роды, в это время ее силы настолько подорваны, что она может и не выкарабкаться назад, в Явь, и все-таки умереть — через несколько недель или месяцев. Редко ли так бывает? Недаром всем вечно невесты нужны — слишком многие жены умирают родами, кто первыми, а кто и десятыми.

Выскочив с черного круга прямо в Навий мир, Незвана собрала всех подвластных ей духов и пустила по следу Огнедевы. И тут же увидела перед собой решительную старуху в уборе волхвы, с оленьими рогами, будто у самой Небесной Елени. Огромная, головой под серое небо Нави, с большим кудесом, с колотушкой из оленьего копытца, старуха мигом поймала в донце кудеса проклятья Незваны — и запустила их назад! Незвана едва успела прикрыться своим кудесом, будто щитом. И снова бросилась в бой. Но старуха оказалась сильной противницей. И не одинокой. Целый рой духов вился вокруг нее, целое войско — в облике зверей, птиц, рыб, русоволосых дев с пышными венками. Был там белый седобородый старик с посохом… Огненная птица-сокол — уже знакомый Незване дух волшебной травы солонокрес, ее давнишний противник в борьбе за Огнедеву. Вся толпа когда-то живших предков пришла защищать роженицу и младенца, а возглавляла войско та старуха. Они даже не подпустили Незвану туда, где мать несла своего ребенка по мосту над Огненной рекой — из Нави в Явь. Все синцы и игрецы Незваны оказались бессильны — им противостояла рать, и каждый в ней при жизни был далеко не простым человеком, а могучим волхвом, князем или даже живой богиней, одной из прежних Огнедев Ильмеря и Волхова.

Незвана не помнила, как уползла от места битвы, как принес ее обратно в Явь усталый кудес, будто прохудившаяся, побитая волнами лодка, что сама выносит бесчувственного гребца на мелководье…

Глава 10

Когда на Уже показалась лодья, а в ней обнаружилась незнакомая старая женщина в уборе жрицы Макоши, жители Коростеня удивились, но сильнее всех удивился молодой князь Борислав — он ее узнал. Все три Суденицы, лечившие его весной во время киевского пленения, вслед за ним переместились в Коростень: сперва он похитил деву Лелю, потом привез мать Ладу, а теперь и старуха Макошь заявилась! Поистине боги переместили свое благословение из Киева в землю деревлян, послав сюда одну за другой всех трех его хранительниц.