Елизавета Дворецкая - Чары колдуньи

— Так это и есть человек, взявший в жены сестру Аскольда, я не путаю? — Одд кивнул на тело старому Угору, которого позвали убедиться, что деревлянские князья мертвы.

— Он самый. — Старик держался за горло и отводил глаза.

— Ну, вот она и стала вдовой! — с явным удовлетворением от хорошо сделанного дела заключил Одд. — Теперь ничто не мешает мне взять ее в жены. Я ведь обещал вам, что все уладится, лишь дайте мне немного времени.

Полянские нарочитые мужи закивали. Уж что верно, то верно — русский князь Одд Хельги прекрасно умел устраивать свои дела.

Но самого Борислава и его отца уже не заботило то, что женщин их рода заново выдают замуж над едва остывшими телами. Со всем земным они расстались навсегда, и теперь перед их глазами простиралось бескрайнее поле, усыпанное серым пеплом, с полыхающим вдали багровым огнем, а рядом текла широкая река с темными, почти неподвижными водами. И здесь их ждала та, кого они приняли за саму Марену, явившуюся им в облике женщины с головой волчицы.

— Служила я вам прежде, теперь в последний раз послужу, — странно знакомым голосом сказала она и опустила кудес на воду донцем вниз, будто лодку. — Садитесь, душеньки. Повезу я вас за тридевять земель, за горы высокие, за реки текучие, чтобы идти вам, не оглядываться. Души Родовы, от Рода вы взяты и к Роду вам путь лежит.

Но оба они уже утратили память о том, кто эта женщина и в чем состояла ее прежняя служба им… Зато она помнила свой долг перед теми, кто стал ее очередной платой за помощь могучего владыки, ее истинного повелителя — Зверя Забыть-реки.

Солнце заливало ярким блеском гранитные кручи Коростеня, отражалось в воде Ужи, будто древний змей на праздник нарядился в золотую чешую. И первые желтые листья берез, ложась на воду, дрожали на ней, словно последние улыбки яркого летнего солнца. Но лето осталось позади, прошла жатва, и мать-земля радовалась последним погожим дням. Вот-вот зарядят дожди, серое небо нависнет над землей, готовя дорогу Марене…

Рожаничные трапезы в этом году вышли особенные — тихие и малолюдные. На Святую гору собирались только женщины, а большинство мужчин ушло с князьями в поход. Тем не менее нельзя было не поблагодарить землю за урожай, и княгини, оставшиеся дома, повелели созывать гостей и приносить жертвы. Предзнаменования, вопреки обстоятельствам, были самые лучшие. Обычно для праздника в честь Рожаниц выбирают одну молодую женщину, недавно родившую здорового ребенка, но в этот раз в Коростене оказалось сразу три подходящие женщины княжеского рода: Чтислава и Дивляна, уже имевшие новорожденных детей, и Ведица, собиравшаяся родить следующей весной. Всех трех украсили венками, сплетенными из последних хлебных колосьев с цветами и лентами, поставили на площадке святилища, а женщины водили круги и воспевали Рожаниц, благодарили за урожай. Потом все переместились в обчины, стоявшие вдоль вала, уселись за столы: тут три княгини поделили на части огромный каравай, мазали куски хлеба медом и оделяли большух каждой семьи, чтобы те уже делили между своими. В больших горшках разносили дежень — обрядовое блюдо этого дня, толокно на кислом молоке. Те, кто не поместился в обчинах — в основном дети, подростки, не ушедшие воевать мужчины, — толпились в дверях, выпрашивая то кусочек каравая, то ложечку толокна. Стоял крик, слышался смех, на разных углах длинных столов запевались песни.

Дивляна сидела на почетном месте — уже который раз с тех пор, как вышла замуж, — и старалась улыбаться, не показывая людям, как горько у нее на душе. То и дело на глаза наворачивались слезы, и она радовалась, что пышный венок почти полностью закрывает лицо, да и в обчине полутемно. Ей, вдове, не полагалось бы занимать это место, но и для деревлян она была в первую очередь Огнедевой, и они ликовали, что она с ними, пришла на их праздник и принесла благословение богов. Все племя деревлян считало ее своей священной добычей, словно Мстислав, по примеру самого Дажьбога, сражался с Велесом и вырвал у него из рук похищенную супругу-весну, чтобы вернуть ее домой. И куда бы она ни попала, ее будут считать своей, как само солнце.

Но сама она помнила, что это не ее дом и не ее народ. У нее нет больше ни мужа, ни жилья, да и кто теперь хозяин в ее прежнем доме? Ей вспоминалось, как она приносила жертвы Перуну вместо Аскольда, ушедшего на войну с Мстиславом, — и вот теперь она приносит жертвы за племя Мстислава, ушедшего на войну с русью. Кому желать победы, Дивляна не знала. Все ее настоящее и будущее сжалось до размеров одного-двух дней: сегодня ей и ее детям ничего не грозит — и спасибо чурам.

Но оказалось, что и этих двух дней у нее нет. Женщины еще пели славу хлебу, когда в дверях появилась гостья, которую не звали. Все дни после родин Дивляны Незвана избегала Аскольдовой вдовы, но теперь встала на пороге, глядя на свою противницу с таким торжеством, что у той упало сердце. Чему радуется дочь Марены? Мстислав победил?

— Встречайте гостей, женщины! — крикнула Незвана таким голосом, каким объявляют о неожиданном приезде хозяина. — Ступай навстречу, княгиня молодая, — муж твой воротился!

Чтислава поспешно поднялась и стала пробираться из-за стола. Гомон на миг утих, потом женщины повалили наружу, галдя еще громче. Но даже раньше, чем Чтислава и с ней Дивляна пробрались во двор, оттуда полетели отчаянные горестные крики:

— Побили рать нашу! Убили кормильцев наших!

— Князь наш! Князюшка убит, отец наш, защитник! Отец родной!

— Князь молодой голову сложил! Сиротами нас оставил!

Выбежав наконец из обчины, Дивляна увидела у ворот вала князя Доброгнева. Выглядел он так, будто несколько суток продирался через лес, — и это было недалеко от истины. С ним пришло десятка три ратников, и поначалу при виде их накатил ужас: и это все, кто уцелел?

На самом деле все было не так плохо, потому как Доброгнев увел от киевских гор более половины своих. Выдержать настоящее сражение у него не получилось: и сам он, и ратники были слишком потрясены внезапной гибелью Мстислава и Борислава, коварно, предательски убитых русами и полянами, и едва сумели отразить первый натиск на свой стан. Отправляясь на переговоры, Мстислав отдал приказ собраться, вооружиться и ждать в готовности, но сам не вернулся, чтобы возглавить рать!

Почти не думая о сопротивлении, деревляне сразу стали отступать, побежали, заботясь лишь о спасении жизни. Часть из них пробилась к лодьям и ушла по реке, часть рассеялась по лесам, примерно треть оказалась убита или пленена — деревлянского войска возле Киева более не существовало. Понимая это, Доброгнев стремился спасти себя и уцелевших, а главное — вовремя вернуться домой и заслонить оставшихся там. Он понимал, что изгнанием деревлян из-под Киева дело не ограничится. Если поляне вступили в союз с русью ради того, чтобы отомстить старинным врагам, то они уж постараются не упустить случай и доведут дело до конца. К тому же теперь он точно знал, ради чего пришел на юг один из вражеских вождей, и эта его цель еще не была достигнута. Она находилась в священном оплоте Деревляни — в Коростене.

Уцелевшая часть войска стремительно таяла: деревляне разбегались по своим весям, торопясь вернуться к семьям. К Коростеню Доброгнев привел в основном тех, кто жил здесь и в ближайшей округе. Все они надеялись найти спасение на гранитных кручах, за высоким частоколом, если русь и поляне придут сюда.

— Князюшка! — Чтислава застыла, заломив руки, едва узнавая своего мужа в этом исхудавшем, оборванном человеке с давно нечесанной головой и спутанной бородой.

— Сыне! — Старая княгиня наконец пробилась сквозь толпу баб. — Что с тобой? Отец где? Бориска?

Ведица, от изумления утратившая дар речи, стояла рядом с Дивляной, так крепко вцепившись ей в плечо, что причиняла боль. Дивляна уже все поняла и готовилась подхватить золовку, а та, расширенными глазами глядя на деверя, кажется, пока еще недоумевала.

— Нет больше… — Доброгнев махнул рукой, будто отсекая всю прежнюю жизнь. — Нет… У Перуна они… у чуров и пращуров… и отец, и брат… И это из-за нее все!

Он указал на Дивляну, вонзив в нее такой ненавидящий взгляд, что она покачнулась.

— Змея ты подколодная! — закричал Доброгнев, приблизившись к ней с таким решительным видом, что она попятилась и прижалась спиной к стене обчины. Мелькнула мысль о детях — они там, на княжьем дворе, на руках у Елини. — Ты наш род загубила! Чтоб весь род, на свет тебя породивший, был проклят! Из-за тебя русь и кривичи в поход снарядились! Твоя родня проклятая моего отца и брата загубила! Будь проклят тот час, когда ты в Коростень пришла!

Дивляна не успела опомниться, как Доброгнев своими длинными руками схватил ее за горло и тряхнул; почувствовав нешуточную силу его хватки, она поняла, что он не пугает ее, а на самом деле готов убить! Она забилась, не в силах ни вдохнуть, ни закричать, в глазах потемнело, грудь пронзила острая боль… Опять мелькнула ужасная мысль: дети, дети без нее пропадут!

А потом руки отпустили ее горло и она упала, не в силах стоять. И не сразу начала понимать, что за люди мечутся и голосят над ее головой.

— С мужиками не сладил — на бабах кинулся зло вымещать! — кричала Елинь Святославна, потрясая кулаками и наступая на Доброгнева. — Ну, и меня задуши, убей старуху старую, то-то тебе чести прибудет! Женщину убей, что от родин едва поднялась, детей убей, потешь свою злобу лютую!

Дивляна не видела, каким образом старуха ухитрилась вырвать ее из рук разъяренного мужчины, но уже сами деревлянские старейшины — мужчины и женщины, волхвы — немного опомнились и стали унимать молодого князя. Ведь они только что возлагали на Дивляну венок Рожаницы, прославляли в ее лице мать урожая, и нападение на нее казалось им оскорблением богов и угрозой общему благополучию.

— Убили… убили их… — Доброгнев вдруг перестал рваться, всхлипнул и обернулся к старой княгине: — Матушка… одни мы…

Княгиня поспешно обняла его; долговязому Доброгневу пришлось согнуться почти вдвое, чтобы припасть к ее груди, но мать есть мать, и, ощутив себя наконец в ее объятиях, он разом забыл, что он мужчина и последний деревлянский князь, и разрыдался.

И тогда до всех вокруг дошло привезенное им известие. Теперь те, кто не увидел рядом с ним своих мужей, отцов и братьев, поняли, что могут не увидеть их больше никогда; что князья убиты, что войско полян и руси вот-вот будет здесь… Мер-Дуб зашатался над Деревлянью и грозил рухнуть. Со всех сторон разом поднялись вопли и плач.

Ведица обвела толпу безумным взглядом, коротко вскрикнула, открыла рот, намереваясь издать вопль, который сотрясет даже палаты богов, — но беззвучно закрыла его и повалилась наземь рядом с Дивляной. Второй раз за такой короткий промежуток времени она получила весть о смерти близкого человека — сперва брата, а теперь и мужа.

И только одна женщина в святилище сохраняла спокойствие. Незвана, прислонившись к резному столбу ворот, оглядывала кричащую толпу, будто Марена, озирающая поле битвы — свой пиршественный стол.

Дивляна не помнила, как вернулась со Святой горы на княжий двор. Очнулась она в той же бане, где рожала, — и снова при ней были Елинь Святославна, Снегуля, и, к счастью, здесь же оказались дети. Она и опомнилась от плача Некшини, которого пора было кормить. Да и Славуня с ревом тянула ее за рубаху, не понимая, что с матерью и почему все эти люди бегают, кричат, плачут… Старая воеводша унимала девочку, а Снегуля прилипла к крошечному окошку бани, пытаясь разобрать, что происходит снаружи.

— Что такое? — Дивляна дрожащей рукой засунула под повой выбившиеся пряди. Рядом стоял ковшик с водой, и она жадно отпила.

— Плохи наши дела, голубка. — Елинь Святославна покачала головой. — Попали мы с тобой, как куры в щип[17]. — Не на нас перевесы ставили, а головы как бы нам не свернули. Едва отбила я тебя у синца этого, у князя молодого. Едва не придушил, проклятый. Будто мы виноваты! Будто ты своей волей сюда прибыла!

— Я и в Киев-то не своей волей прибыла, — устало произнесла Дивляна, хотя за все четыре года ни разу не поминала об этом. — Будто знала — не будет мне счастья за Аскольдом.

— Теперь уж не о счастье, а о жизни речь идет. — Старуха опять покачала головой, и Дивляна отметила, что ни разу еще не видела на лице бодрой, неробкой женщины такого отчаянного выражения. — Князь Доброгнев требует… — Она запнулась, но все же пересилила себя и продолжила: — Говорит, дескать, жертва нужна… Перуну, чтобы спас… И отцу своему с братом, что не получат у полян погребения… Дескать, княжья кровь их у Марены выкупит и в Сваргу путь откроет… А на деле просто отомстить хочет тому, до кого руки дотянулись. И меня, старую, поди, на краду уложит! Да мне-то что! Я свое пожила! Тебя мне жалко, деточек…