— Грелки, будьте добры, — попросил Дуайт.

Он порылся в саквояже и достал бутылочку диэтилового эфира, капнул на тряпицу и поднес к носу мистера Поупа. Через плечо Дуайт сказал:

— Очевидно, у него сильный приступ, который ещё не прошёл. Он физически или эмоционально перенапрягся?

— Вовсе нет, — ответила миссис Поуп. — Он прилёг в семь часов. Выработал такую привычку после вашего первого посещения. В этом отношении он прекрасный пациент. Я... ужинала внизу, а его ужин, как обычно, подали наверх. Очевидно, он уже поел. Когда я заканчиваю ужинать, то всегда поднимаюсь к нему удостовериться, не надо ли ему чего и всё ли благополучно. Я обнаружила его в таком состоянии у порога спальни. Мы подняли его на кровать и поскорее послали Томаса за вами. Я... боялась, что он умер.

Дуайт плеснул на ложку пару капель опия, окунул в неё пальцы и намазал ими губы и язык старика.

— Шнурок колокольчика у его кровати. Зачем ему было вставать?

— В самом деле.

Её трясло как в лихорадке, она сильнее запахнула зелёный халат из китайского шелка. Иногда она искусно прибирала длинные белокурые волосы, но сегодня скрутила их в обычный пучок и скрепила испанским гребнем цвета эбенового дерева.

— Когда он уходит отдыхать, то уже не выходит из комнаты, доктор Энис. Если даже и выходит, то до сих пор я об этом не знала. К постели он не прикован, так что вполне мог выходить из спальни, если вздумается.

— Его дети здесь?

— Нет. Ночуют у Тигов.

— Думаю, их следует вызвать.

— Вечером? Но они же всё равно вернутся к утру.

— Что ж, миссис Поуп, вам решать. Но когда человек в таком состоянии, почти бессознательном...

— Это значит... — миссис Поуп запнулась. — Это значит, что он умирает?

— Точно нельзя сказать. Но безусловно близок к этому.

Миссис Поуп зарыдала. По крайней мере, она вытащила носовой платок, приложила его к носу и всхлипнула. Дуайт снова поднёс зеркало и заметил, что оно затуманилось уже быстрее. Вскоре зашли Кэти Картер с другой женщиной и принесли по тёплой грелке.

— Потише, Кейт, — упрекнула миссис Поуп, когда грелка звякнула.

— Простите, мэм. Я спешила...

Грелки просунули под простыни к ногам мистера Клемента Поупа. Дуайт вытащил баночку и приложил по пиявке на каждое запястье. В отличие от своих коллег, он отказывался от кровопускания, но сейчас это поможет снизить давление.

Миссис Поуп обратилась к слугам:

— Проследите, чтобы немедленно послали за мисс Летицией и мисс Мод.

— Да, мэм.

Женщины вышли. Дуайту хотелось спросить у миссис Селины Поуп, всегда ли она ужинает в изящном дезабилье. Но его это не касалось. Не имел он также права спрашивать, следовал ли мистер Клемент Поуп его указаниям вести тихую размеренную жизнь и отказался ли от супружеской близости.

— Вы останетесь, доктор Энис? — спросила миссис Поуп, глядя на него из-под мокрых ресниц.

— Разумеется, на некоторое время. Пока он не очнётся или не наступят какие-то изменения.

— Могу ли я принести вам чего-нибудь выпить? Горничные сде...

— Нет, благодарю.

Когда ждёшь, время проходит быстро или течёт медленно, смотря насколько занят и взволнован разум ожиданием, поэтому Дуайт не мог оценить, Селина Поуп, вероятно, тоже, сколько времени они так просидели. Дуайт сидел у кровати, а миссис Поуп — у окна в ранне-георгианском стиле, на обитом жёлтым шёлком стуле.

Дуайт подумал о своих дочерях, которые скоро вырастут. Софи одиннадцать, а Мелиоре почти десять. Четыре года спустя после трагической смерти Сары Кэролайн обнаружила, что снова носит ребёнка, и друг за другом произвела на свет двух девочек. Словно чтобы восстановить равновесие вследствие хрупкости их первого ребёнка, эти девочки причиняли совсем мало беспокойства, даже когда подхватывали детские болезни. Обе худые до костлявости, обладающие неутомимой энергией и напором, в чём их превосходила только Белла Полдарк. Софи станет весьма миловидной, но созревать будет долго; внешность Мелиоры была малопримечательной, а губы слишком крупными, но этот недостаток легко восполнялся очарованием. На удивление, обе родились блондинками, а не рыжими.

Дуайт хотел спросить у сэра Гемфри Дэви, можно ли ему взять жену хотя бы в Париж; но и так знал, что больше чем на месяц она не оставит детей. Сама мысль о встрече с французскими учёными его волновала, но он заранее понимал, что вынужден отказаться.

С больным пока не происходило никаких изменений; Дуайт убрал пиявки и время от времени добавлял по капле эфира на тряпицу и подносил к носу больного. Селина бесчисленное количество раз то скрещивала, то распрямляла изящные ноги и поднимала руки, чтобы собрать в толстый пучок соломенные волосы. Наверное, прошёл час, а никто не проронил и слова, и тут мистер Поуп заговорил.

Да, мистер Поуп впервые заговорил после сердечного приступа.

Мало-помалу, незаметно для них, он пришёл в себя. Его ресницы дрогнули, взгляд сначала устремился в потолок, а затем на фигуру жены в элегантном халате, чей силуэт выделялся на фоне тёмных штор. Он облизал губы и заговорил.

— Шлюха, — произнес он с чувством и весьма отчетливо. Затем снова повторил:  — Шлюха.

И испустил дух.


Глава шестая


I

Похороны мистера Поупа состоялись в ночь на четырнадцатое августа. Он отметил ночное время похорон в завещании, составленном вскоре после возвращения в Англию, когда узнал, что после смерти богатых мужей многие вдовы вынуждены нести огромные затраты на похороны, потому что следует пригласить полграфства. Осторожный во всём, он решил не ставить вдову в неудобное положение. Разумеется, он полагал, что такое случится ещё не скоро. Люди редко думают о подобных малоприятных вещах, особенно когда, достигнув среднего возраста, возвращаются в Англию, чтобы провести старость в уютной обстановке и рядом с дочерьми, выдать их замуж, а также рядом с молодыми жёнами — подержаться за их бюст. Трудно сказать, изменил ли он мнение за последние месяцы, но завещание осталось прежним.

Также трудно сказать, к кому или чему именно относились те странные последние слова, которые изрёк старик. Дуайт деликатно сделал вид, что не обратил на них внимания, как и на пунцовое лицо Селины. В высшей степени порядочный, придерживаясь сугубо медицинского такта, Дуайт сделал всё, что от него требовалось, включая успокоительное для Селины и обеих девушек; он помог им пережить ночь по возвращении. Только когда его провожала к выходу Кэти Картер, он задал вопрос необычно притихшей и плачущей горничной, которая отпускала его с неохотой.

— Твой хозяин умер, Кэти. Ни ты, ни другой не смогли бы его спасти... Ты ведь сказала, что нашла мистера Поупа за дверью его спальни?

— Нет, сэр. О нет сэр. Это было у дверей спальни, примыкающей к его собственной. Её называют голубой спальней. Когда я подбежала, он был там, лежал лицом вниз, а хозяйка склонилась над ним.

— Ах да, понятно. Что ж, благодарю, Кэти.

Она повисла на входной двери, покосившись на другую служанку, прошмыгнувшую мимо.

— Это не моя вина, сэр. Понимаете, сэр. Я тут совсем не при чём!

— Не при чём? О чём ты, Кэти?

— Я про увиденное, доктор Энис. В смысле, я виновата, что увидела это?

— Разумеется нет, — успокоил её Дуайт. Но все-таки не свойственно человеческой натуре настолько сильно придерживаться медицинского этикета, чтобы не спросить: — Я не совсем понимаю, о чём ты, Кэти.

— Ох, сэр... — начала она, но тут появился Певун Томас с лошадью, и возможность дальнейших признаний теперь оказалась безвозвратно утеряна.


II

Утром, на следующий день после смерти мистера Поупа, Певун Томас осмелился задержаться у дверей комнаты в надежде повидаться с Кэти, и был вознагражден её внезапным появлением, когда та искала банку варенья. Кэти выглядела расстроенной событиями прошлой ночи, и ей не терпелось поговорить с ним. Внезапный сердечный приступ мистера Поупа, Кэти это понимала, временно установил между ними более доверительные отношения, нежели раньше.

Братья Томасы жили холостяками. У Джона, самого старшего, была подружка по прозвищу Порыгунья Митчелл, у неё дергался один глаз и был лежачий глухой муж. Джон Томас ночевал у неё каждый день, когда не выходил в море. Второго брата по имени Мастак, старше Певуна всего на год, часто связывали с младшим братом по имени — ведь мастерство и музыка неразделимы, — но Мастак отличался и внешне, и по нраву: его расчётливость находилась за гранью понимания Певуна. Мастак ухаживал за вдовой Эди Пермеван, которая годилась ему в матери, в надежде заполучить кожевенную мастерскую, оставленную ей в наследство покойным мужем.

Певун, откровенно говоря, был не склонен забегать вперёд и не думал о будущем, а лишь довольствовался настоящим и надеялся на улыбку Кэти, что девушка благосклонно снизойдет до общения с ним.

— Наверное, всё станет по-другому без хозяина, — уже в третий раз повторил Певун, в надежде, что капля камень точит.

И точно.

— Тебя это не касается, Певун Томас, — резко оборвала Кэти, — и будь жив хозяин, ты бы здесь так не расхаживал!

— Я не расхаживаю, — стал оправдываться Певун. — Я был поблизости, понимаешь, и... — он замолчал, не в силах признаться в истинной причине: увидеть её. — Ты сказала мне вчера вечером...

Кэти нашла нужную банку. Вытерла пыль с крышки рукавом и чуть её не выронила.

Она прожгла его взглядом.

— Видишь, что я чуть не натворила из-за тебя! Ну же, или отойди, или скройся.

Он посторонился, чтобы дать ей пройти, и вдруг заметил в конце коридора Этель, главную горничную.

Этель всем своим существом выражала неодобрение.

— Кэти, ты нужна в музыкальном салоне. Тебя ждет хозяйка. А ты что здесь делаешь, Томас? Здесь тебе не место, хоть сегодня и траур.

Они поспешно разбрелись в разные стороны.

«От Певуна в музыкальный салон, — подумала Кэти. — И что вдруг понадобилось хозяйке? Не обсуждать же вчерашний вечер, потому что я этого не вынесу. Мама дорогая, я правда не могу! Что она скажет?»

Комнатка, раньше служившая сэру Джону кабинетом, превратилась в музыкальный салон для двух девушек, но сейчас там была только миссис Поуп.

Чёрный цвет ей шёл. Наряд соорудили на скорую руку, но простое платье с чёрной вуалью не производило впечатления вдовьего траура. Даже строгая причёска не умаляла её красоты. Только выражение лица говорило о другом. Кэти показалось, что она скорбит; по крайней мере, ей хотелось так думать.

Они не виделись со вчерашнего вечера. Кэти возилась на первом этаже, чтобы только не попадаться на глаза.

Странная тема для первого дня тяжелой утраты, но миссис Поуп начала разговор с фортепиано мисс Мод, которое не содержится в должной чистоте. Клавиши залипают и пожелтели. Само собой, сказала она, никакой игры на инструменте, пока соблюдается траур; но крайне важно, чтобы раз в неделю клавиши протирали молоком, и небрежным, беспечным и неряшливым служанкам негоже этим пренебрегать. Мисс Мод только вчера жаловалась.

Затем последовал строгий нагоняй за качество работы в доме. Кэти отвечала: «да, мэм», «нет, мэм», «ну, мэм, я пыталась, но они говорили»... потом опустила голову, надеясь, что скоро обстрел закончится. Кэти всегда восхищалась хозяйкой и завидовала её женскому обаянию: красивая хозяйка с ключами на поясе, мягко следившая за порядком в доме, какое это имело значение, и так далее и так далее... Строгости всегда следовали со стороны мистера Поупа, но он имел на это право; Кэти искренне надеялась, что миссис Поуп не станет брать на себя его роль, пока наверху ещё лежит покойный. Ведь такое порой случается.

Вероятно, у миссис Поуп просто шок, она скорбит. Это пройдет, и скоро она придёт в себя. Или это не скорбь. Может, гнев из-за вчерашнего вечера? Кэти понимала, что именно она является предметом раздражения хозяйки. Наверное, пусть лучше она её отчитает, если на этом всё закончится.

Вскоре миссис Поуп замолчала. Посмотрела на арфу, села на низкий стульчик и тронула пальцами струны, но так тихо, что за дверью никто не услышал.

— Кейт, — спросила она, — вчера вечером ты ведь пришла первой, когда с мистером Поупом случился сердечный приступ?

Святой Моисей, ну вот и началось!

— Да, мэм.

— Я благодарна тебе за помощь. Моего дорогого супруга сразило так внезапно, что я чуть не упала в обморок, увидев его на полу.

— Да, мэм. Для вас это стало ужасным потрясением.

— А случайно, — согласилась миссис Поуп, глядя по-кошачьи, — в той суматохе ты не вообразила то, чего нет на самом деле?