— Это для её нарывов. Мазь втирают, и нарыв перестает ныть.

— Не знаю, пойду ли, — опять повторил Певун.

— Проклятые коты, — выругался Джон и дал одному пинка. — Вечно крутятся под ногами — хуже детей. Говорю же, избавься от них.

— Она вполне порядочная старушка, эта вдова Кроу, — сказал Мастак. — У ней прилавок впритык с точильщиком ножей, так что мимо не пройдешь. Ты точно видал её много раз, Певун.

— Не знаю, видал ли, — сказал Певун.

— Девицы тоже к ней захаживают. Говорят, у ней куча приворотных зелий. А ещё есть средства от упадка сил, кровоточащих язв, детского сглаза, рожи и бородавок.

— Ещё одна старая обманщица, — злобно проворчал Джон.

Певун закончил строгать. Длинной тощей рукой он стал отряхивать стружки.

— А ещё у них появилась полоумная, — сказал Мастак. — Сидит в клетке. С цепью на шее. Ужасно хочу поглядеть на неё; говорят, она буйная. Туда пускают за пенни. Пенни возвернут, если пожмёшь ей руку.

— Нельзя такого разрешать, — заметил Джон.

— А ещё бык, — продолжил Мастак, глядя на брата. — Ты всегда участвовал в травле, Певун.

— Никогда не участвовал, — сказал Певун. Но затея с полоумной ему понравилась.

— А ещё говорят, там будет Чёрный Фред. Мы видали его пять лет назад в Саммеркорте. Помнишь его, Джон? Он проглотил живую мышь на верёвке, а потом досчитал до десяти и вытащил её живой и невредимой. В этом году ты туда не ходил, Певун, свалился с корью. Тебе понравится, Певун, помяни моё слово.

— Эй, отстань от него, Мастак, а? — сказал Джон.

Певун встал и скинул древесные стружки в ящик для растопки. Звук распугал кур, и те разбежались.

— Снадобье стоит шесть пенсов, — сказал Мастак. — Эди говорит, склянка маленькая, но её хватит, чтобы заживить нарывы. Думаю, накину тебе ещё два пенса в благодарность.

— Не знаю, пойду ли, — прогундел напоследок Певун.


II

Но всё же он пошёл и насладился всеми чудесами ярмарки. Полоумный его разочаровал — во-первых, он оказался мужчиной (а женщины иногда бывали почти без одежды), а во-вторых, просто сидел в углу клетки и не реагировал, даже когда в него тыкали палкой. Разочаровал его и Чёрный Фред, потому что мышь почти издохла и еле дёргалась. Но хватало и других развлечений. Певун слонялся по ярмарке почти до темноты, прежде чем подойти к вдове Кроу. Он приближался к её шатру уже несколько раз, но рядом всегда оказывался кто-то ещё, разговаривающий со вдовой или делающий покупки, и Певуна беспокоила мысль, что его засмеют. Но в этот раз она была одна и уже начинала убирать свои жестянки и баночки в старый мешок, чтобы накинуть его на плечи и унести домой.

Вдова оказалась высокой и худой болезненной женщиной с лошадиной гривой чёрных волос, спадающих на плечи, большими костлявыми и грязными ногтями. Одета она была в поношенную муслиновую блузу, расшитую чёрными бусинами, оборванный чёрный жакет и пыльную серую юбку. Она тут же разглядела Певуна насквозь и, чтобы расположить его к себе, заявила, что такой прекрасный и здоровый молодой человек явно не страдает от нарывов, а, значит, ищет одно из её особенных снадобий для кого-то другого — матери? тётушки? сестры? Певун объяснил, что это для девушки его брата, а затем нервно рассмеялся от мысли, что назвал старуху Эди девушкой.

— А у самого-то есть девушка? — спросила вдова Кроу.

Певун покраснел.

— Типа того.

— Какого ещё типа, милок? У вас любовь?

— Типа того.

Вдова достала из котомки каменную баночку и выложила её на прилавок.

— Вот, это для девушки твоего брата. С тебя семь пенсов.

— Брат говорил про шесть пенсов.

— Семь, милок.

— Маловата склянка для семи пенсов, — хитро сказал Певун.

— Знаешь, сколько мне стоило его приготовить?

— Брат говорил, шесть пенсов.

Вдова Кроу вновь сунула бутылочку в мешок.

— Или семь пенсов, или ничего, милок.

Певун засомневался.

— Ладно, пусть семь.

— А ты знаешь, что там? — тихо спросила вдова. — Сказать тебе?

— Мне без разницы, — смело произнес Певун.

— Лягушки.

— Лягушки?

— Да. У лягушек красная кровь, как у нас с тобой. Но холодная. Понимаешь, милок? Холодная. И этот холод лечит нарывы. Здесь всё есть. Слюна лягушек, соки лягушек, икра лягушек, семя лягушек. И смола, и бальзам для смазывания. Нанеси его на нарывы, и они исчезнут — просто волшебство! Смотри сам!

Певун порылся в переднем кармане штанов и медленно достал семь пенсов. От острого взгляда вдовы не укрылся блеск серебра.

Певун с неохотой вытаскивал монету за монетой, и вдова подсчитывала их.

— Говоришь, милок, у тебя есть девушка? «Типа того» — так ты сказал?

Певун промямлил что-то невразумительное и забрал баночку с мазью.

— Так говоришь, у вас любовь? Так, милок? А что же юная леди? Может, она вовсе тебя и не любит, а?

Певун ещё что-то промямлил и положил баночку в карман. Кое-кто зажигал фонари, но бóльшая часть ярмарки готовилась к закрытию.

— Не любит тебя? — переспросила вдова Кроу. — Тебя, прекрасного статного паренька? Не любит?

— Может. А может, и нет.

— Как насчёт приворотного зелья?

— Чего?

— Приворотного зелья.

Певун вспотел. Кажется, они одни. Люди проходили мимо, но никто не приближался к шатру. Может, его просто не видно в сумерках.

— Я не уверен, — промямлил он.

Вдова Кроу достала вторую баночку, даже меньше первой.

— Для тебя — девять пенсов, милок.

— Чего?!

— С других я бы взяла целый шиллинг, но для тебя — всего девять пенсов, в знак особого расположения. Ты мне понравился. Ты никогда не узнаешь, что в этой склянке, но скажу, что на приготовление ушло восемь пенсов, так что у меня нет причин продавать так дёшево. Но ты мне приглянулся. Прекрасный статный паренёк, не оставляющий равнодушным ни одну горничную.

— Я не уверен, — повторил Певун.

— Ни одну горничную, — повторила вдова Кроу, убирая прядь сальных волос за ухо. — Но горничным сложно угодить. У некоторых горничных странные причуды. Некоторые горничные ветрены. Некоторые горничные непостоянны, как погода. Вот тогда-то тебе и пригодится приворотное зелье, милок.

Певун вспомнил бродящую по дому Кэти, её высокую нескладную фигуру, большие чёрные глаза, а волосы совсем как у этой женщины, но только крепкие и блестящие.

Вдова Кроу повертела баночку и с нежностью взглянула на неё.

— Девять пенсов, — сообщила она. — Всего один глоток. Дай ей это выпить, и от тебя больше ничего не потребуется. Оно не имеет вкуса. В нём — сердца серых птиц, а ещё лошадиное вымя и сусло. Всего один глоток. Подмешай его в алкоголь, эль, чай или воду, а лучше просто заставь её выпить в чистом виде. В чистом виде. Убедись, что именно ты окажешься рядом, когда она это проглотит, ведь как только зелье окажется у неё в животе, её глаза начнут светиться при одном взгляде на тебя — она будет любить тебя до самой смерти!

Капли дождя текли по разгорячённому лицу Певуна. Ему предстояла долгая дорога обратно по сырости. Этого он не предусмотрел.

— Восемь пенсов? — переспросил он.

— Девять.

— Эх, — выдохнул он, нащупывая в переднем кармане ещё одну монету.


III

Когда Джеффри Чарльз наведался в Нампару, то попросил Демельзу одолжить ему нескольких слуг на праздник.

— Миссис Поуп предложила помощь, так что я рассчитываю на трёх её служанок. Двух-трёх попрошу и у доктора Эниса. Лучше много, чем мало.

— Мы с Клоуэнс можем прийти, если хочешь, — предложила Демельза. — В смысле прийти пораньше, чтобы помочь на кухне и подготовиться к празднику.

— Очень мило с твоей стороны. Но из Труро накануне прибудут две кухарки. Я мог послать тебе жалобное послание со словами «На помощь! Помогите!», но мне всё-таки хочется, чтобы вы в качестве гостей приятно проводили время, а не брали на себя обязанности.

— А Амадора?

— Заявила, что напугана до смерти, но я совершенно уверен, она с радостью преодолеет трудное препятствие.

— Понимаю её чувства.

Джеффри Чарльз поднялся.

— Есть ещё кое-что, и мне понадобится твоя помощь или хотя бы совет. Наверное, ты и так знаешь, о чём я.

— Не имею представления.

— Это касается моего отчима — следует ли его пригласить...

Демельза смутилась.

— Приём устраиваешь ты, значит, решать тебе.

— Если бы мы приехали сюда и не общались с ним, то вопрос о его приглашении отпал бы сразу. Он мне не друг, ты ведь прекрасно знаешь. Но мы его навестили; я решил, что с юридической точки зрения необходимо ему сообщить, что я вступаю во владение своим имуществом, так сказать. Когда мы встретились спустя столько лет, моё отношение к нему осталось прежним; но его новая жена настояла, даже не сомневаюсь, против его воли, чтобы мы остались на обед, а потом настояла, чтобы мы взяли на время двух великолепных лошадей, как она сказала, до нашего возвращения в Испанию. Стало быть, даже при всём желании исключить Джорджа, по отношению к ней будет оскорбительным не послать приглашения. С другой стороны, — поспешил продолжить Джеффри Чарльз, когда Демельза собиралась что-то сказать, — меньше всего на свете мне хочется поставить кузена Росса в неловкое положение. Я прекрасно знаю, что он чувствует, что они испытывают друг к другу, и если Росс решит, что присутствие сэра Джорджа омрачит праздник, никакого приглашения не будет.

— Почему бы не узнать об этом у самого Росса? — спросила Демельза.

— Подумал, может, ты это сделаешь. С тобой он точно будет более откровенным.

Демельза рассмеялась.

— Вот оно что.

Часом позже Росс спросил:

— Сколько людей приглашено на праздник?

— Около восьмидесяти человек. Кто-то наверняка не сможет прийти.

— Тогда скажи Джеффри Чарльзу, чтобы поступал, как ему вздумается. Все мы смягчились с возрастом, и если я увижу, что Джордж направляется ко мне, то сразу спрячусь.

— Может, он откажется, — сказала Демельза.

— Будем надеяться.

— Честно признаюсь, мне хочется познакомиться с его новой женой. Но дом для него полон горьких воспоминаний.

— Любопытно, сколько человек... — Росс запнулся.

— Что ты хотел сказать?

— Любопытно, сколько человек хранит об этом доме горькие воспоминания.

Демельза ненадолго задумалась, ей хотелось поспорить с этим.

— Ну, теперь-то всё переменится.

На следующее утро Джордж получил приглашение и отнёс его Харриет, возившейся с псами.

— То есть, нам придется заночевать? — спросила она.

— Пятнадцать с лишним миль по ухабистой дороге.

— Думаю, можно остановиться у Кэролайн.

— Ты не спросила, хочу ли я пойти.

— Он твой пасынок. Ты жил в том доме. С чего бы тебе не хотеть туда съездить?

— По-моему, это лицемерно с твоей стороны, Харриет.

Харриет надела просторную блузку, на взгляд Джорджа, слишком обнажающую шею и грудь, на радость Коллинса и Смолвуда, молча работавших неподалёку. У неё были блестящие чёрные волосы цвета воронова крыла; перчатки запачкались, как и подол; на высокой скуле красовалось грязное пятнышко.

— Джордж, когда ты женился на мне, — сказала она, — то начал новую жизнь. Как и я. Нельзя же постоянно перебирать в голове старые воспоминания.

Собаки вокруг поскуливали и тявкали, и Джордж понадеялся, что слуги не расслышали её слова. Разумеется, они не слышали его ответа, ведь он не прозвучал, но стоит ли тратить всё свободное время на проклятое зверьё и выполнять тяжёлую работу, когда есть куча хорошо оплачиваемых слуг, которые только и ждут, чтобы ей заняться.

Кроме того, ему хотелось добавить, никому не нужны такие приёмы, какой вчера устроил Валентин; но, разумеется, она первой с восторгом к нему присоединилась, просидев до рассвета за игрой в фараон по-крупному. Пришёл новый дружок Валентина, парень, который когда-то был обручен с Клоуэнс Полдарк; одет неплохо, но с дурным говорком; львиная грива; (мощный, как кузнец, заметил кто-то, и Джорджа аж передёрнуло). Харриет, похоже, от него в восторге, чего о Джордже уж точно не скажешь, уж слишком его облик бросается в глаза. Он проигрался; да так ему и надо. Проигрался и паренёк Блейми, сын Верити; он казался весьма неопытным; вероятно, игра оказалась ему не по карману. Чёртовы дурни, играть на деньги — покажите мне человека, которому удалось заработать состояние на игре. Разбогатеть на игре — всё равно что видеть призраков: не встретишь человека, видевшего призрака, но обязательно есть человек, знакомый с тем, кто его видел. Встречаешь только тех, кто знает выигравших состояние в клубе «Уайтс». Или на скачках. Как дурак Джон Тревэнион. Вот отчего Джордж отсрочил исполнение договора и вплоть до прошлого месяца откладывал разговор с Валентином о намеченных планах. В прошлом году Тревэнион получил заём, чтобы продержаться до брачной церемонии, но, вопреки всем своим заверениям, делал ставки на скачках в Эксетере и Эпсоме и в итоге прогорел. А сейчас снова жалобно умоляет и страшно сожалеет о своем поступке. Даже бес на мели превращается в ангела. Следует скрепить брачный союз; договор должен быть настолько чётко изложен, чтобы ни один пенни Валентина, принесённый в брак с Кьюби, никоим образом не присвоил себе её транжира-братец.