Его учительница тоже собиралась выходить.

— Нет.

— И в твиттере?

— Нет.

— То есть, тебя нельзя нигде найти? — Джакопо был разочарован. Так он мог узнать, по крайней мере, сколько ей лет и что она любит. Он мог бы узнать о ней немного больше, даже мог бы написать ей.

— Честно говоря, Джакопо, у меня дома есть ноутбук, но я совсем им не пользуюсь...

Компьютером в их доме пользовался только Андреа. Это давало ему возможность выходить, иметь какие-то контакты, видеть людей, смотреть фильмы, узнавать, что нового. Жить. Он мог делать это только так. Но она не собиралась рассказывать об этом мальчику.

— Ладно, — Джакопо пожал плечами, — как жаль. Ты не представляешь, что теряешь. Это ведь новый мир, мы находимся в эре 2.0... — а потом, словно, чтобы взять реванш, он сказал ей: — Поэтому тебе кажется правильным играть сонату только так, а не иначе, ты ведь такая же древняя.

— Да-да... — София засмеялась, выходя из класса. — Передавай от меня привет родителям. До среды.

На самом деле, ей нравился этот паренёк. Ему было около десяти лет, он был очень живой и забавный. В нём уже угадывались некоторые мужские черты. Ей бы хотелось иметь такого сына. Сын. В одно мгновение эта идея показалась ей очень далёкой, словно это просто часть её грёз, планов, которые она строила, будучи ещё девочкой. Тогда она всё так чётко продумала, что подруги даже смеялись над ней. Как они называли её? Ах да, Калькулятор. А потом в один день всё остановилось. Словно огромный корабль, который был готов пуститься в плавание, отправиться в кругосветное путешествие, нагруженный всевозможной провизией: от шаманского до минеральной воды, от сыров до сладостей, от бургундских вин до австралийских — в общем, корабль, готовый навсегда остаться в море без необходимости останавливаться в портах. Однако хватило одного мгновения – и всё замерло. Этот корабль встал на мель, и с такой силой, на такой скорости, что стало невозможным вытащить его с песка. Он не шёл ни вперёд, ни назад, так же, как её жизнь, которая застыла. Как заржавевший пистолет. Как лязгающий затупившийся меч. Вот такой она была. А её любовь к Андреа? Почему в последнее время всё стало так глухо? Почему её сердце не слышало этой музыки, которую она так любила?

Она направилась к автомату, чтобы взять кофе. А пока пила, услышала, что её зовут.

— София?

Она обернулась. В тёмном коридоре школы, где она сама много лет назад сыграла свои первые ноты, перед ней стояла её старая учительница фортепиано.

— Привет, Оля.

Оля, то есть, Ольга Васильева, преподавала вместе с Софией в церкви дей Фьорентини и в консерватории. Она была русской, и одевалась всё ещё старомодно: она носила широкие юбки со странным хвостом, которые наверняка доставала из чемодана, пережившего ещё те времена, когда её семья переехала в Италию. Женщины обнялись. Затем Оля отстранилась от неё, всё ещё держа за руки.

— О чём ты думала?

— А что?

— У тебя было такое выражение лица... Твоя обычная улыбка исчезла.

«И на мгновение ты мне показалась такой же старой, как я», — хотелось добавить учительнице, но она знала, что такие слова могут её ранить.

— А-а! — улыбнулась София. — Просто думала о том, что забыла сделать...

— Или о забытых мечтах? — Оля не дала ей времени для ответа. — У тебя был особенный дар, ты была такой невинно-прелестной.

— Невинной?

— Да, и эта невинность делала естественными способности твоих фантастических пальцев, — она взяла её ладони в свои. — Послушай, я не могу забыть, как мы с тобой разучивали Рахманинова... А тебе было всего шестнадцать. И вот теперь эти пальцы ссохшиеся, уставшие, утерявшие былую гибкость. Но хуже то... — она поискала взглядом её глаза, — что я вижу на твоём лице отпечаток вины.

— Хватит, Оля... Я ничего не сделала.

— Именно в этом твоя вина. Ты ничего не сделала.

София посерьёзнела.

— Я ведь уже сказала тебе, что не буду больше играть. Я дала это обещание ради него, ради его жизни. Я молилась, чтобы он остался жив, и отказалась от всего самого дорого, что у меня было. Отказаться от всего остального было бы слишком сложно... Надеюсь, что однажды он снова будет здоров, и я смогу снова начать играть. Но, к сожалению, пока это не представляется возможным…

Оля восприняла это «пока» как остаток надежды, отблеск света, ночник, который обычно горит всю ночь в детской, чтобы малышам было не страшно просыпаться среди ночи. А затем она улыбнулась. София всё ещё была девчонкой, но именно из-за её способностей — и из-за её любви к жизни — кто-то должен был разбудить её.

— Ты виновата, София, но не в своём отказе от музыке, а в своём отказе от жизни.

Они молча замерли в этом коридоре, где София начала учиться в шесть лет и завоевала множество титулов. Она была единственной среди всех учеников консерватории, способной сыграть двенадцать этюдов высшего исполнительского мастерства Листа по памяти к десятому классу. Оля была первой её учительницей фортепиано и никогда не уставала восторгаться, когда ещё ученица клала руки на клавиши. София была юным дарованием Италии, пианисткой, которая потрясёт весь мир; об этом говорили все в музыкальной среде. А теперь она снова оказалась здесь в качестве простой учительницы.

Тогда её учительница нежно посмотрела на неё.

— Знаешь, браки и красивые истории зачастую заканчиваются, но это не значит, что они совсем не имели значения в наших жизнях. Почти всегда мы силимся понять, кто же был виноват, когда, возможно, вины нет ни на ком из двоих. Как это случилось и с тобой, София.

Девушка опустила взгляд, чтобы немного успокоиться, как делают пианисты, чтобы сконцентрироваться, и ждут тишины публики, прежде тем опустить ладони на клавиши инструмента. Но в данном случае она не собиралась ничего играть. Она просто улыбнулась учительнице, слабо и апатично, но в своей убедительной манере.

— Я не могу.

А затем исполненным нежности взглядом она стала искать прощения своей учительницы. Но не встретила его. Оля этого не поняла.

София быстро удалилась из коридора. Она побежала, спустилась по лестнице, открыла дверь на всех парах и вышла из консерватории. Она оказалась снаружи, среди людей, под светом дня. Она просто стояла на площади, пока прохожие шли мимо, туда-сюда, не замечая её. Кто-то шёл в киоск, кто-то заходил в бар, кто-то болтал друг с другом, кто-то ждал автобус на остановке. «Вот так, —думала она, — мне бы хотелось так жить, чтобы никто меня не замечал, я хочу быть просто незнакомкой из толпы. Не нужны мне эти слава и успех, я не хочу быть совершенством, не хочу, чтобы кто-то занимался мной, не хочу вопросов и не хочу находить ответы».

А затем она медленно зашагала, словно невидимка, не зная, что очень скоро ей придётся столкнуться с самым сложным вопросом в её жизни: «Ты хочешь снова быть счастливой?»


10

Быстро вращались лопасти вертолёта. Пилот двинул рычаг немного вправо и легко преодолел эту последнюю вершину, полностью покрытую снегом.

— Мы на месте. Дорожка внизу.

Грегорио Савини рассмотрел её в мощный бинокль с расстояния почти в пять тысяч метров. Узкая дорожка вырисовывалась под солнцем, которое всходило чуть дальше.

Пилот потянул рычаг на себя и деактивировал несколько переключателей, чтобы подготовиться к посадке. Лопасти снизили скорость. Грегорио изучал движения этого мужчины. Он всё делал здорово, несмотря на свою молодость. После шестичасового полёта на частном самолёте Танкреди они приземлились в аэропорте Торонто, а оттуда полетели на вертолёте в горы, окружающие Тандер-Бей. Они провели в полёте уже почти четыре часа, и он немного утомился. В своей жизни он уже успел сделать всё: был профессиональным солдатом, десантником, пилотом самолёта и даже вертолёта; он даже пилотировал Sikorsky S-69, за управлением которого теперь оказался этот молодой пилот; именно поэтому он был способен оценить его дар. Будучи молодым, он какое-то время любил войну и стал наёмником; он познал кровь, бесчеловечность и жестокость, до такой степени, что его уже тошнило от этого. После этого он вошёл в сухопутные войска, которые занимались контролем и проверкой возможных террористических атак. Он был там, где научился самым утончённым методам перехвата, которые использовали секретные службы. Не было человека, из которого Грегорио Савини не мог бы вытрясти всю информацию, для него это в некотором смысле было даже просто. Он сплёл сеть знакомств, основанную на услугах и подарках, которая постепенно распространилась по всему свету.

Это Танкреди захотел, чтобы он стал таким. Сначала Грегорио принял заказ с некоторым недоверием, но тут же понял: есть в этом какая-то выгода для Танкреди. Эта сеть разрешала в короткие сроки все его потребности, он легко находил решение любой проблемы или открывал ему все дороги. И с того дня стал смотреть на парня другими глазами.


Грегорио поддерживал с Танкреди отличные отношения. Его отец нанял Савини, когда мальчик был ещё очень маленьким, чтобы тот стал его воспитателем, его телохранителем, его водителем... но также, каким-то образом, чтобы он занял место отца. Он приехал на виллу, когда ему было около тридцати лет.

— Зачем тебе пистолет?

Маленький Танкреди показался в окне, выходящем в сад. Грегорио заметил его некоторое время назад, но не подавал виду. Танкреди, самый младший из детей, проявлял также самое сильное любопытство к его персоне.

— Пистолет? — он улыбнулся, поднимая взгляд к мальчику в окне. — Он нужен для того, чтобы плохие люди вели себя хорошо.

Танкреди повернулся, вышел в дверь и оперся на плетённое кресло, мирно стоящее в углу.

— А сколько в мире плохих людей? Больше, чем хороших?

Он созерцал его наивным взглядом с открытой улыбкой на лице, любопытный, ожидая его ответа. Грегорио прекратил смазывать пистолет и засунул его в кобуру, которую носил под правым плечом.

— Хороших людей ровно столько же, сколько и плохих. Но хорошие иногда забывают о том, во что они верили.

Танкреди понравился ответ, несмотря на то, что, наверное, он ничего и не понял.

— Тогда ты должен застрелить Джанфилиппо. Он сказал мне, что мы вместе поиграем в теннис, а сейчас он на корте со своим другом. Раньше он был хорошим, а теперь стал плохим.

Грегорио погладил его по голове.

— Ты не становишься плохим из-за таких мелочей.

— Но он же пообещал!

— Значит, он сделал только одну плохую вещь. Не хочешь посмотреть лошадей?

— Да, они мне нравятся...

Они пошли в конюшни и провели там весь остаток дня. Гладили юного арабского скакуна, который неизвестно откуда взялся. Грегорио понравился Танкреди. Он всегда хотел иметь сына, и, возможно, жизнь приберегла для него такой сюрприз. Но с тем, как он привык жить, это было бы не так-то просто.

У него всегда были серьёзные отношения, когда он долгое время пребывал на одном месте. Но с этой семьёй он жил уже несколько месяцев; ему хорошо платили, ему нравилось это место, и, может быть, на этот раз он задержится здесь дольше обычного. Кто знает, вдруг он встретит хорошую местную девушку и проведёт здесь всю жизнь.

Танкреди подёргал его за куртку.

— Грегорио, можно прокатиться?

— Тебе не страшно?

— Чего мне бояться? Это мой конь, мне его подарил отец.

«Конечно, а как ещё рассуждать этому малышу?»

— Но это не вещь, это животное, а животные не такие, как люди. У них есть инстинкты. Ты не можешь купить их: если ты ему понравишься, то проблем не будет; а если нет, то он никогда не станет твоим.

— Даже если я заплатил?

Грегорио улыбнулся.

— Даже в этом случае.

— Тогда как это сделать?

— С любовью. Идём, — он подхватил мальчика на руки, поднёс к лошади и постепенно притянул его ручку к гриве. — Вот так, погладь его. — Но едва Танкреди попробовал, лошадь заржала и резко подняла морду, так что мальчик тут же в испуге отдёрнул руку. Грегорио Савини рассмеялся.

— Лгунишка! Ты ведь сказал, что не боишься!

— Это ты напугал меня своими разговорами!

Грегорио опустил его на землю. Он был готов.

— Вот, дай ему это... — он протянул его кусочек сахара. На этот раз лошадь была спокойней, и Танкреди смог положить кубики ей в рот, прежде чем убрать руку.

А всего неделю спустя он уже сидел на этой лошади и прогуливался у ограды перед конюшнями. Грегорио контролировал процесс с помощью длинной узды и заставлял лошадь медленно идти по кругу. Сам Танкреди в пределах своих возможностей пускал коня рысью.