Перепрыгнув сам, Раннальдини повернулся и сказал:

– Ну, малышка Флора.

– Это чертовски далеко, – проворчала она, а беспокоившиеся ротвейлеры боялись прыгнуть и скулили у ее ног. – В отличие от вас я не настолько стара, чтобы идти на смерть.

– Смысл жизни только в риске, – прошелестел Раннальдини, в полумраке сверкая глазами и зубами. – Прыгай, зверюшка, или ты испугалась?

Боясь разбиться, Флора сделала громадный прыжок, поскользнулась на мху и упала, чтобы не слететь вниз. Когда Раннальдини подхватил ее, она тряслась от страха.

– Отпусти меня! – завопила она. – Я хочу домой. Раннальдини положил свою теплую руку на гусиную кожу ее обнаженной талии.

– Почему ты меня боишься?

– Потому что мне нравится Китти, потому что я не геронтофилка и потому что сплю с вашим сыном.

– И он тебя удовлетворяет?

– В «Багли-холле» его прозвали Жезл, – в тон ответила Флора.

– Тихо.

Раннальдини приложил пахнущий дикой мятой палец к ее губам.

– Мне нужно одно подтверждение, без подробностей.

– Но если этого недостаточно, – продолжала Флора. – Вы слишком неразборчивы. Наташа рассказывала мне о Гермионе, о связях с ее мамашей и со всеми женщинами-музыкантшами в лондонском Дуоденале, не говоря уж о групповухе с толпой, одетой в блузки с надписью «Я ЛЮБЛЮ РАННАЛЬДИНИ». Вы их только что одновременно не трахаете.

Они вышли к маленькой скамье, скрытой среди крапчато-розовых орхидей. Алеющее солнце спряталось за леса. Флора охлаждала пыльные ноги в траве. Везде по приказу Раннальдини работали водоразбрызгиватели.

– Я Дон Жуан, – сказал Раннальдини, встав на тропиночке повыше, – или, по-итальянски, Дон Джиованни. Я ищу совершенную женщину и в отчаянии, потому что все женщины похожи. Может быть, ты другая. В тебе нет классической красоты, но твоя улыбка озаряет лицо.

– Зато тогда папочка не улыбается.

– А ты не должна курить, ежели Господь даровал тебе голос.

– Я бы променяла его на Бориса Левицки, – горько усмехнулась Флора, скрываясь за мокрыми ветвями ясеня.

– Борис – не Божий дар, – холодно произнес Раннальдини.

– Зачем вы женились на Китти? – Флора вышла из-за ясеня. – Это что акт садизма? Вам надо было звонить в колокол наказаний во время венчания. А малый из Парадайза не выл в вашу свадебную ночь?

Раннальдини пожал плечами:

– Китти просто встретилась мне в жизни. Ведь она жила с престарелыми родителями, так что я казался ей весенним петушком. И жила-то она, помогая матушке присматривать за чужими детьми.

– Так что с вашим отродьем у нее проблем нет?

– Точно.

Раннальдини двинулся по аллее, ненадолго остановившись, чтобы погладить поднятое лицо и обнаженную грудь лесной нимфы, затем опустил руки.

– Если хочешь больше одной женщины, – откровенничал он, – заведи себе простую жену, чтобы ни одна любовница не ревновала, то есть домработницу, довольную своим положением, – Раннальдини сделал насмешливую паузу, – и не дрожащую за мужа.

– И кроме того, – продолжил он с сатанинской улыбкой, – Китти – это прекрасное алиби. Если у нас с Гермионой сложности, а я хочу увидеть Сесилию, сообщаю Гермионе, что Китти в городе и мне трудно вырваться. Если нужно встретиться с кем-то еще, с тобой, например, – он слегка тронул ее за щеку, – я говорю то же самое обеим. А если приходится расставаться, извиняюсь: «Моя дорогая, Китти стало о нас известно, а я не хочу причинять ей боль». Когда какая-нибудь женщина не желает покинуть мою постель, предупреждаю: «Вот-вот придет Китти, пора уходить». И наконец, если меня рассчитывают женить, ссылаюсь на то, что не могу покинуть Китти, ведь она ни в чем передо мной не провинилась. Действует это, как морская вода на речную рыбу.

Флора думала о том, какой у него чудесный голос, хрипловатый, ласковый, успокаивающий. Вероятно, это важнее всего для прелюбодеек, ведь большинство романов начинается по телефону.

– Ну и дерьмо же вы, – сказала она.

– Я как Дон Жуан у Байрона.

Раннальдини коснулся постамента лесной нимфы.

– «Мы любим настоящих мужчин не потому, что они совершенны, но потому, что они велики».

Он передвинул руку на ягодицы статуи.

– Как она терпит жару и холод, так и я готов все от тебя стерпеть, маленькая Флора.

– Черта с два.

Оскорбленная и взволнованная, Флора скрылась за ясенем. И как только она появилась, Раннальдини поймал ее, оплетя шею двумя ветвями:

– В моем сердце стрела Купидона.

Боясь, что он ее задушит, Флора устремила взгляд в его циничное лицо.

«Мой отец – капитан испанского флота,

Месяц назад в море пропал его след.

Он целовал меня, уходя, бормотал что-то,

Но наказал мне всегда говорить: «Нет», – пропела она и так долго держала последнюю высокую ноту, что Раннальдини почувствовал, как у него шевелятся волосы. А Флора улыбнулась и продолжила:

«Ох нет, Жуан, нет, Жуан, нет, Жуан, нет».

На гладком лбу Раннальдини резко выделились прямые черные брови. «Нет ни одного человека, кого бы не мучила совесть, » – думала Флора. Его губы находились на уровне ее рта. И она была уверена, что Раннальдини попытается ее поцеловать. Но он просто засмеялся:

– Пойдем посмотрим на мою башню.

Флора слышала отдаленный шум трактора, убирающего сено перед грозой. Солнце зашло, но жара была убийственной. Пока они шли через лес, Раннальдини раздвигал заросли крапивы и куманики, а взобравшись на поросшие бузиной ступеньки, повернулся помочь ей. Осыпавшие ее голову цветки бузины были под цвет волос. Охваченный желанием, Раннальдини протянул руку к правой груди и ощутил ее упругость.

Отскочив прочь с колотящимся сердцем, Флора запустила в него комком земли.

– Притягивает и тут же отталкивает, как любая настоящая женщина, – сказал Раннальдини, стаскивая с себя шелковую рубашку и кинув ее в сторону увернувшейся и бросившейся бежать Флоры.

В это время молния осветила башню Раннальдини, затем грянул гром. Ротвейлеры в страхе прижимались к ногам хозяина. Раннальдини только пинками загнал их в конуры и перехватил Флору, затащив ее в башню, как небеса тут же разверзлись.

Первый рабочий этаж был почти целиком заставлен записывающей аппаратурой.

– Стены звуконепроницаемы, так что если закричишь...

– То не таким ужасным голосом, как Гермиона, – поддразнила Флора.

Как только зазвучало музыкальное сопровождение фильма Раннальдини «Дон Джиованни», Флора взбежала по лестнице в обставленную мебелью гостиную. Она осмотрела ярко-розовые стены и потолок:

– Как языки пламени, в которых в аду горит Дон Джиованни.

На соседнем столике рядом с фотографиями стояла большая ваза с розовым и зеленым виноградом, персиками, манго, хурмой и такими экзотическими фруктами, которых Флора раньше не видела. Желтый обюссонский ковер ласкал ее босые ноги. Висели только две картины: панно Эрика Жиля, на котором мадонна предлагала совершенную грудь весьма великовозрастному беби, и девочка Пикассо, с подозрением выглядывающая из-за плеча Раннальдини, открывавшего очередную бутылку «Крага».

В ванной комнате в серых и розовых тонах, с зеркальными стенами и потолком, стояла огромная емкость от Джакузи.

– Знаменитая джиу-джитсу, ванна Мамаши Кураж, – захихикала Флора. – Вы не представляете, как я ею восхищаюсь. Она так стирает рубашки папы, что они годятся только Динсдейлу на подстилки. Она рассказала маме, что миссис Гарфилд выкрасила задний проход в бутылочный цвет. Впрочем, вам лучше это знать.

И хотя на губах Раннальдини играла улыбка, Флора решила не рассказывать ему о Ретлдикки.

– Я могла бы слушать ее часами.

– Не то что сочинения Бориса Левицки, – сказал Раннальдини, протягивая ей бокал. – За нас.

– За моего дьявола-хранителя.

Стараясь подавить волнение, Флора через соседнюю дверь вошла в спальню, которую занимала кровать и в которой настенная роспись представляла собой зрительскую аудиторию: женщины с оголенными плечами в драгоценностях, мужчины в смокингах – все улыбаются и рукоплещут так реалистично, что, кажется, слышишь крики «браво».

– Боже, да вы нарциссист, – проворчала Флора. – Даже в спальне задерживаетесь с выходом. А куда вы кладете вставные челюсти, если нет спальной тумбочки?

Она подпрыгнула от громового раската. Почти так же громко стучало ее сердце. Раннальдини мог накинуться в любой момент.

«Подлый соблазнитель, – пела Гермиона, — как ярость сама я буду преследовать тебя, не отстану от тебя до самого смертного дня».

– Как изящно, – вздохнул Раннальдини и спустился вниз переключить программу на Уимблдон, где шел изнурительный поединок в женском одиночном разряде.

Поняв, что она брошена, Флора буквально рухнула на одну из отделанных шелком банкеток, хмуро поедая гроздь зеленого винограда прямо с косточками, а в это время Лепорелло начал перечислять список завоеваний Дона Джиованни смятенной Донне Эльвире.

Брюнетки, блондинки, толстые, худые, высокие, миниатюрные – все женщины были страстным увлечением Дона.

«Но больше всего он любит грешить с той, что только в начале пути», – пел Лепорелло. Заметив, что дождь прекратился, Флора оттолкнула стакан « Крага».

– Вообще-то я не собираюсь всю ночь здесь рассматривать панталоны мисс Сабатини.

– Я отведу тебя домой. Ты устала? Раннальдини выключил телевизор и звукозапись фильма.

– Нет, надоело.

– Это то же самое.

Перед уходом Раннальдини включил автоответчик. Башня наполнилась пронзительными воплями:

– Раннальдини, это Беатрис. Я должна тебя видеть, я так тебя люблю.

В раздражении пожав плечами, Раннальдини выключил его.

– Это одна глупая флейтистка хочет, чтобы ее взяли обратно на работу.

– А вам, кажется, нравится, когда вас упрашивают, – с укором сказала Флора. – Как же можно носить крест и так ужасно себя вести?

– Представь, как бы я себя вел, если бы его не носил. Женщины – это суета. Вас и в сексе скоро заменят. Японцы изобрели робота, который занимается исключительно любовью. После его просто выключаешь.

– Следует назвать его Гермионой. Раннальдини рассмеялся.

– Почаще злитесь, – поддразнила Флора, направляясь к двери. – А то, когда вы улыбаетесь, чересчур привлекательны.

Раннальдини слегка хлопнул ее по животу:

– Ты действительно хочешь домой?

– Да, пока в состоянии идти.

– Бедняжка, ты и не представляешь, какого удовольствия себя лишаешь. Посмотри на подставки для ног. Они очень старые. Итальянские сладострастники использовали их, чтобы своих любовниц ставить на колени и часами лизать их попочки.

– Какая мерзость.

«Она еще совсем ребенок», – подумал Раннальдини.

– Пойдем, маленькая дикарка.

Положив теплую руку ей на шею, он притянул ее и поцеловал в каждый уголок рта, раздвигая ее губы своим холодным ртом, пахнущим «Крагом».

Флора продолжала стоять, оперевшись на дверь, «Вот теперь-то расскажу в «Багли-холле», как затащила Раннальдини в постель».

24

Стояла ночь. Лес курился паром. После ливня среди деревьев образовались туннели и стоял возбуждающий запах лесных растений. Предостерегающе ухнула сова, пискнула летучая мышь.

– Пойдем в лабиринт, – прошептал Раннальдини.

– Дай мне нить, Ариадна. Хотя вы уж, скорее, Минотавр.

– Держи руку на стене и дойдешь до центра. – Раннальдини целовал ее в шею. – Я дам тебе минуту форы.

Не имея сил сопротивляться, Флора погрузилась в лабиринт, глядя на дорожку между мокрыми подстриженными тисами. Впереди неожиданно появилась зловещая темная фигура, похожая на обезьяну, готовящуюся к прыжку, – Флора с визгом пригнулась. А затем с облегчением вздохнула: это был всего лишь один из павлинов мистера Бримскомба, выстриженный из ветвей и листьев тиса. Когда она, дрожа и покрываясь потом, шла по холодной гальке, то чувствовала себя так, словно спускается по берегу в море, откуда нет возврата.

Постоянно поворачивая, то и дело падая на колени, она слышала преследующего ее Раннальдини, и его безжалостные, крадущиеся шаги все приближались.

О Боже, впереди еще чье-то дыхание – кто-то был в лабиринте, или этот путь уже замкнулся? Ужаснувшись, она побежала, налетая на царапающиеся ветки. Двадцатью футами выше тянулась сумеречная полоска, и беззвездное небо не давало ей ориентиров.

Дыхание перешло в хрип, и она не могла просить о помощи. Никогда ей не выбраться. Чувствуя смертный конец, Флора, споткнувшись, остановилась, руки искали выход. Раннальдини хочет после всего убить ее, а лабиринт – уловка. Она всхлипнула, когда над головой опять ухнула сова.