Китти сделала глоток кофе, такого горячего, что у нее глаза увлажнились.

– Я думала, что он изменился.

– Мужчины не меняются, – сказала Мериголд, – только меняют партнерш. И Лизандер будет не вернее, чем Раннальдини, но здесь хотя бы ты живешь в роскоши.

Китти заплакала:

– Но я же люблю его, Мериголд.

– Потому что он такой добрый. Но это же совсем другое дело. Он берет женщин не размером того, что у него в штанах, а тем, что он хороший и умеет слушать.

Вернувшись к Раннальдини, Китти позволила себе один звонок. Этого ей было достаточно.

– Убирайся, – вопила она, прорываясь сквозь мольбы Лизандера. – Ты даже хуже, чем другие. Ты думаешь только о сексе. Я не хочу тебя больше видеть.

Полчаса спустя сгорели и последние надежды Лизандера. Он услыхал шаги по тропинке, ведущей к коттеджу «Магнит», но когда подбежал к двери, то нашел только записку от Боба, приглашавшего его на следующий день на обед в Лондон:

«Нам с тобой надо серьезно поговорить о Гермион»е.

52

На следующий день перепуганный Лизандер приехал на Реднор-Уок. Вызовет ли его Боб в суд в качестве ответчика или просто призовет больше не трахаться с Гермионой? Дом был очень хорош и уж декорирован никак не в стиле Гермионы. Огненно-оранжевые занавеси на окнах гостиной были задернуты, на полу лежал большой белый ковер, вытканный голубыми цветами, а вдоль оштукатуренных стен висели полки с книгами по музыке, партитурами, записями Гермионы, скорбным клоуном Пикассо и нежным осенним золотым лесом Котмена.

Огромный портрет Гермионы в роли Донны Эльвиры отражался в большом зеркале в позолоченной раме над камином. Лизандер повернулся спиной к этим двум изображениям, но никак не мог отвернуться от фотографий этой старой сучки, развешанных везде. Изысканные запахи вина и трав доносились из кухни. Несмотря на жгуче-холодный день, в доме было достаточно тепло. Боб встретил его в серой полосатой рубашке, заправленной в джинсы, демонстрирующие плоский живот и самые стройные бедра в Глочестер-шире.

Лизандер, который, казалось, последние дни только и делал, что мерз, почувствовал страстное, почти до слез доводящее облегчение от такого дружелюбного тепла Боба.

– Входи, дорогой мальчик. Ты такой замерзший, что тебе нужна собачья шкура. Доброе утро, Джек. Отпусти его. Здесь кошек нет.

Усадив Лизандера в бледно-оранжевое с белыми полосками кресло рядом с потрескивающим огнем, он открыл бутылку розового шампанского:

– Как доехал?

– До Ратминстера ужасно. А дальше дорогу посыпали песком.

– А я вот уже какую ночь слушаю скрип собственных зубов, – заметил Боб, осторожно вытаскивая пробку. – Ну и вечерок выдался. Это же жуткая проблема собрать вовремя оркестр на репетицию после такого похмелья. Сегодня вечером мы играем дьявольски сложную пьесу Вила-Лобоса в «Фестиваль-Холле». Предполагалось, что Хлоя будет петь «Les Nuits d'ete», но у нее что-то со спиной или где-то там еще.

Боб одарил Лизандера своей усталой очаровательной улыбкой, передавая ему стакан:

– Ты пришел в себя?

– Нет.

Боб лениво поправил желтую китайскую шелковую шаль, наброшенную на пианино, и переставил вазу с глазурованным орнаментом, наполненную светло-голубыми гиацинтами. Затем, усевшись напротив Лизандера, поднял стакан:

– За мое освобождение. Это настоящий «Дом Пе-риньон» 1982 года по причине действительно красного дня календаря. Я даже не могу сказать тебе, как я благодарен. Я уже пятнадцать лет молюсь, чтобы кто-нибудь избавил меня от Гермионы.

Челюсть Лизандера отвалилась, как трап на пароходе.

– Раннальдини слишком недостижим, чтобы я мог предложить ему такой брак.

Боб аккуратно разглаживал золотистую фольгу от шампанского тщательно ухоженным ногтем большого пальца.

– Тем более что он мой музыкальный директор, и если я вызову его в суд в качестве ответчика, скорее всего он просто уничтожит меня, да и оркестру больше не нужны скандалы. Ну а тут, – мягко добавил он, – я заснял тебя и Гермиону на видеокамеру, и теперь я дома и трезвый.

– О Господи! – Лизандер сделал громадный глоток шампанского. – Вообще-то я не предполагал, что мы с Гермионой соответствуем друг другу. Она потрясающая певица и потрясающая женщина, и все такое прочее, и наверняка считает меня дурачком и совершенно немузыкальным человеком, и потом, я сомневаюсь, что смогу содержать ее.

– Тебе придется подумать об этом, – неожиданно холодно сказал Боб. – Гермиона-то, во всяком случае, сможет содержать себя. И тебе не придется больше работать. Но поставлен ты будешь в тюремные условия, ты станешь чем-то вроде ремешка от сумочки в ее руке; ну а в постели она волшебница – впрочем, ты знаешь.

Лизандер позеленел, его лицо покрылось каплями пота.

– Да я не помню. Клянусь тебе, Боб, я был не в себе. Одна из причин, почему я чувствую себя ужасно, – это то, что ты всегда был по-настоящему добр ко мне. Я и не думал трахать ее.

– Следовательно, ты не собираешься быть с ней?

—Н-нет, пожалуйста, нет, – заблеял Лизандер.

– И это после того, как ты ее так ужасно скомпрометировал. Да ты хоть понимаешь, что она может нанять самых крупных адвокатов в мире.

Боб долго вглядывался в искаженное ужасом лицо Лизандера, а затем затрясся от хохота.

– Какая жалость! Я-то рассчитывал, что мне здесь удастся ее навесить. Но я не думаю, что ей нужен мнимый муж, а Козмо – мнимый отец.

– Но я-то думал, что ты обожаешь ее, – произнес Лизандер в жутком смятении.

– Да она мне до смерти надоела, – равнодушно ответил Боб.

Он встал, пригладил остатки белокурых волос, глядя в зеркало, и присел на ручку кресла, в котором находился Лизандер.

– На следующий вечер после того, как вы с Гермионой побывали в постели, ты напомнил мне белые фиалки Меттью Арнольда, которые дети нарвали, а когда их позвала няня, бросили умирать на полянке. Ты слишком тратишь себя на женщин, – мягко добавил Боб.

У Лизандера широко раскрылись глаза. Он почувствовал, что краснеет, и ему захотелось стать совсем маленьким. Боб все приближался. Глянув вверх, Лизандер разглядел свежую побритость Боба, его безволосые ноздри над длинной и широкой верхней губой и большие добрые глаза, почти лишенные ресниц.

– Вероятно, ты был слишком пьян, чтобы вспомнить, что происходило во время твоего спектакля прошлой ночью, – Боб положил легкую руку на волосы Лизандера. – Я же, клянусь тебе, видел самое потрясающее из всего, что мне приходилось видеть. – Он медленно поглаживал напряженные щеки Лизандера другой рукой. – Я знаю, тебе бы хотелось посмотреть эту кассету.

– Ни хрена подобного!

Лизандер так стремительно вскочил на ноги, что чуть не сшиб Боба на пол.

Джек оставил исследование плюшевого медведя в углу и яростно гавкнул.

– Ну ты успокоился, успокоился? – оправившийся Боб двинулся к своей добыче.

– Успокоился. – Охваченный паникой Лизандер укрылся за пианино.

– Как стыдно, – вздохнул Боб. – Ты поймешь, что мужчины более благодарны и менее склочны. Ну хорошо, давай-ка обедать. Мередит!

И Мередит засуетился. Погруженный в мясницкий фартук, он еле дотащил большое блюдо голубого дельфтского фаянса с омарами, запеченными под белым вином и анчоусным соусом.

С грохотом уронив ноты на клавиши, Лизандер еще шире раскрыл глаза:

– Ты и Мередит? – недоверчиво пробормотал он. Боб кивнул, наполняя стакан Мередита:

– Вот уже почти четырнадцать лет. Я бы не выжил в браке с Гермионой, если бы не он.

– А Гермиона знает?

– Конечно же нет, глупая сучка. Она же занята только собой, – сказал Мередит. – Бобби, ты не достанешь хлеб из духовки и не захватишь салат? А я уверен, Лизандер, тебе бы понравилось записанное на видео, – сказал он успокаивающе. – Мне так очень понравилось. Ты такой фотогеничный, что среди голубых просто бы сверкал.

– Вы уж слишком добры ко мне, – облегченно засмеявшись, Лизандер вдруг понял, что не может остановиться, они тоже присоединились к нему и хохотали до тех пор, пока слезы не потекли у них по щекам.

– Мне так жаль, – наконец выдохнул Лизандер, вытирая глаза рукавом. – Посмеяться-то хорошо, но я люблю Китти.

– Фу, фу, – зафыркал Мередит. – Вот там целый мир возможностей, – он постучал по стеклу окна, – который называется Лондон. Три тысячи миль отсюда – Нью-Йорк. И с такой божественной внешностью тратить себя на некрасивую девушку?

– Она красивая.

– Которая, между прочим, замужем, – продолжал Мередит, кладя голубую салфетку на колени Лизандера, – и муж вовсе не собирается отпускать ее.

– Я должен ее спасти.

– Не должен, солнышко. Ну а теперь ешь, пока не остыло. Ты что-то совсем исхудал. И не переживай, – добавил он, когда Лизандер увял, как один из подснежников Китти. – А сейчас тебе на время придется выехать из Парадайза.

– А Китти все это время будет с этим дерьмом? Как я могу ее оставить, если знаю, что способен сделать ее счастливой?

– Она действительно сокровище, – согласился Боб, подкладывая Лизандеру на тарелку, – но она никогда не оставит Раннальдини. Он терроризирует ее и в то же время обращается к ее совести. Смертельная комбинация. Он поселил ее мать в дорогом доме, который сама Китти не в состоянии содержать. Поскольку ее денег хватит только на неделю.

– Я мог бы платить за это, – быстро сказал Лизандер. – Или мать Китти жила бы с нами, так было бы дешевле.

– Ну хорошо, значит, оставь эти забавы жиголо и займись приличным делом, чтобы быть достойным ее.

– Это какая-то загадка, – удивлялся Мередит, сгребая с почти нетронутой тарелки Лизандера, пока тот шел к машине. – Чем же Китти его взяла?

– Она затронула его сердце, – сказал Боб. – Ведь Лизандер очень прост по натуре, несмотря на удивительную внешность. Все, чего он хочет, – вдоволь еды и женщину по своему вкусу. А борьба его не интересует.

Наташа была так подавлена, что, пока Ферди показывал Рудольфо «Парадайз-Грандж», сбежала из «Валгаллы» и нашла убежище у родителей своей подруги в Пимлико. На тот случай, если Лизандер будет ее спрашивать, она оставила Китти адрес.

Худшей частью ночного кошмара представлялось Наташе то, что ее собственный отец распускал слюни, наблюдая за Лизандером и Гермионой в постели.

– Ведь папа же знал, что я без ума от Лизандера, – плакалась она Китти. – Ну как же он мог все это устроить да еще и болтать кругом об этом? И как мог Лизандер трахать эту старую толстую развалину?

Безутешная от собственного горя, Китти успокаивала Наташу как могла.

Ни Раннальдини, ни Лизандер не проявили ни малейшего интереса к местонахождению девушки, но когда Ферди в пятый раз позвонил в «Валгаллу», Китти дала ему адрес в Пимлико.

Через два дня, наскучив подружке и ее родителям своим нескончаемым монологом о несчастье, Наташа уехала в «Валгаллу», поскольку этим вечером пора было возвращаться в «Багли-холл». Они с Флорой были подобны раненым на войне.

Китти упаковала ее дорожный сундук. После оргии Наташа решила быть более откровенной с мачехой. Прибыв на Паддингтонский вокзал, она купила Китти коробку «Черной магии» и книгу о коврах. Сгорбившись от несчастья, она тащилась по платформе, думая о насмешках и о домашних заданиях, которые она не сделала, о том, насколько невыносимым будет «Багли-холл», если она все уроки будет думать о Лизандере. Вдруг чья-то рука перехватила ее чемодан. Обернувшись, она столкнулась лицом к лицу с круглой красной физиономией Ферди.

– Ой, уйди. Ты напоминаешь мне о Лизандере. Извини, Ферди, я такая сука, но у моего мира отвалилось дно.

– А мой мир вывалился из моей задницы, – проворчал Ферди. – И не надо было мне есть тот соус прошлой ночью.

Легкая улыбка тронула большой скорбный рот Наташи.

– Дурачок ты все-таки. И что же ты тут делаешь?

– Всего лишь зарабатываю комиссионные. Я подумал, что надо бы прийти и проводить тебя.

– Нашел бы ты себе лучше богатую подружку.

– Да вот одну уже вижу, – сказал Ферди, беря ее за руку. – Ну пойдем искать твое место.

По причинам, известным только «Бритиш Рейл», обычный экспресс был заменен старомодным поездом с маленькими вагонами и, что еще хуже, без бара и даже отопления. Кое-как Ферди удалось уломать официанта из вагона-ресторана соседнего поезда, чтобы тот продал им бутылку бренди.

– Это согреет тебя, – сказал он Наташе, наливая из бутылки в бумажный стаканчик, – а вот тут журналы «Татлер» и «Хелло!».

– Спасибо, – вяло ответила Наташа.

– Я приеду и заберу тебя из школы.

– Ну, если хочешь.

– И я напишу тебе.

Наташа чувствовала себя такой разбитой и обессиленной, что даже не выглянула и не помахала Ферди, когда поезд тронулся. Сжавшись на сиденье, чтобы спрятаться от лучей низкого солнца, она заметила, что гудок паровоза похож на первые ноты «Скрипичного концерта» Бетховена. В соседнем купе бледная девушка читала эссе о будущем брака. Толстая тетка напротив, казалось, получала большое удовольствие от «Мев Бинчи», а остальная часть вагона, была занята тремя адвокатами в черном и белом, всю дорогу до Свиндома непрерывно обсуждавшими случаи из их практики.