Диана Морган - Чэпл-Хил

– Это безумие. Я не пойду на подобную низость. Это подло. Это ребенок Натали. Он принадлежит ей и Джордану!

Джуд наблюдал за ней, ожидая, чтобы захлестнувшие ее чувства выплеснулись наружу. Как обычно, он выждал, зная, что ей надо дать сначала успокоиться, а затем продолжать. Правда, две минуты показались ему очень долгими.

– Ваша близость с Джорданом была полной, если я правильно понял?

Шейла стала немного спокойнее, но все еще возбуждена.

– Я понимаю, на что ты намекаешь, но ни за что не поддамся на твои уговоры. Одно дело обмануть подружку, совсем другое украсть у нее ребенка!

Джуд снова превратился в опытнейшего юриста и пустил в ход непревзойденную силу убеждения.

– У Натали не осталось ни малейшего шанса выжить. Ребенок отнимет у нее последние силы. Это дитя никогда не узнает своей матери. – Он выдержал паузу, прежде чем нанести последний, сокрушительный удар. – Вспомни, как ты сама росла, лишившись матери в раннем детстве.

Это был запрещенный прием, и, хотя Шейла это отлично понимала, он безошибочно сработал. Глубоко затаившаяся боль всколыхнулась вновь.

– Ребенок вправе иметь свою семью, и именно ты можешь сделать так, чтобы у него появилась семья.

– Ребенок? Я? – Все это звучало неправдоподобно. Прошло уже много лет, с тех пор как ей объяснили, что у нее никогда не будет собственных детей, и за это время она постепенно смирилась со своей трагедией. Конечно, всегда оставалась возможность взять ребенка на воспитание, но Джуд, судя по всему, имел в виду совсем другое. Шейла опустила голову, чтобы отец не мог видеть ее лица. Он всегда умел читать ее мысли, и это помогало ему решать за нее. Ей нужно было хотя бы несколько минут, чтобы суметь во всем разобраться самой. Ребенок. Сердце у нее до того сжалось, что ей показалось, оно вот-вот остановится. Крохотное, забавное существо в ползунках, которое будет любить ее, зависеть от нее и которое будет обожать она...

– Если это будет мальчик... могу я... могу я назвать его Адамом? Я всю жизнь мечтала, чтобы у меня был сын, которого будут звать Адамом.

Джуд подошел к своей дочери, и Шейла позволила ему себя обнять. Она вновь почувствовала, какой он сильный и могущественный, какая он для нее опора, и закрыла глаза, упиваясь его восхитительной надежностью. «Джуд Райкен дел не проигрывает, – говаривал он, – для того и работает». У Шейлы не должно быть сомнений в том, что он всегда сумеет ее защитить и все устроить.

– Адам – превосходное имя для мальчика, – сказал он.

Шейла улыбнулась.

– Я буду звать его Адам Райкен Первый.

Ее последнее замечание обескуражило Джуда. Очевидно, она все же не могла взять в толк, что именно он намеревался сделать. Ладно, у нее еще будет время. Самое главное, что теперь он уверен, – Шейла готова иметь ребенка.

– Да, – отозвался он, – звучит красиво. Они еще раз обнялись, и размечтавшаяся Шейла принялась болтать о детской, об игрушках, одежках и бело-голубых обоях.

– У него будет все, что надо, – заверил ее отец, после того как ее прежде запретные мечты о материнстве расцвели пышным цветом. Сейчас ее лицо было полно жизни, глаза сияли, щеки разгорелись. Она не выглядела так хорошо уже много недель.

– Адам Райкен, – повторила Шейла, – восхитительное имя. – Она посмотрела на отца: – Ты уверен, что тебе нравится?

Джуд рассеянно кивнул, но он уже не слушал ее. Он думал сейчас о Джордане Бреннере, вернее, о том, как и когда лучше преподнести ему новость. Пожалуй, это была труднейшая часть задачи, и время здесь было решающим фактором. Если Джордан узнает сейчас – весь его план полетит к черту, потом – может быть будет слишком трудно подгадать. И он в конце концов остановился на том, что Джордан должен получить телеграмму через три месяца, в точно выбранный день.

Все вышло именно так, как он решил.

Семь лет спустя

Чэпл-Хил пережил семь весен, почти не изменившись. Вечно юные студенты приезжали в город полные надежд и покидали его через четыре года полные юношеской самонадеянности. И хотя товары в магазинах подорожали, ценные бумаги подешевели, свободный дух учености продолжал витать над Чэпл-Хилом, ставя его в особое положение. В городе поднялось несколько новых зданий, а один из множества разношерстных книжных магазинов закрылся, но ничто не могло изменить неподвластного времени изящества краснокирпичных зданий с колоннами, широких, окаймленных деревьями улиц и мягкой прелести свежего весеннего воздуха.

Джуд Райкен стал теперь президентом торговой палаты, казначеем яхт-клуба и подумывал о государственном посте.

Зять работал в его фирме, жил в двух шагах от него, внук ходил в детский сад, расположенный в десяти минутах ходьбы от его офиса.

Наступил самый подходящий сезон, чтобы подготовить лодку, снова заняться гольфом и обдумать возможность провести отпуск в Европе. Дела в фирме шли неплохо, двое молодых юристов, которых он взял на работу, трудились без устали, и в данный момент Джуд с аппетитом поглощал незамысловатый завтрак, сидя за рабочим столом и наслаждаясь проникающими сквозь окно солнечными лучами. Кофе был сварен именно так, как он любил, ореховую булочку с утра испекла и принесла ему дочь Шейла, а в воскресной газете были напечатаны статьи его любимых журналистов.

Джуд полюбил работать по воскресным дням, когда все уезжали на уик-энд. Именно в эти часы, когда его никто не дергал и не мешали телефонные звонки, ему лучше всего удавалось сосредоточиться. Он успевал внимательно просмотреть бумаги, а иногда позволял себе просто посидеть и почитать газету. Его рабочий кабинет не уступал в роскоши его дому, и он этим гордился. Тратил деньги он с не меньшим удовольствием, чем делал, и чересчур просторное помещение, арендуемое фирмой, лишний раз об этом свидетельствовало. Посетители входили на верхний этаж административного здания через затененные стеклянные двери, за которыми их встречали обшитые панелями стены, приглушавшие звуки толстые серые ковры – свидетельство богатства и власти. Его собственный кабинет занимал самое большое помещение, и главным его украшением служил отличной работы стол красного дерева, расположившийся напротив четырех широченных окон. Возле двери был уголок для посетителей с удобным обитым темно-красной тканью диваном и низким столиком из толстого темного стекла.

Время от времени Джуд поглядывал в окно, любуясь мирным пейзажем. В парке школьники играли в футбол, и он наблюдал за ними, думая о том, до чего упорядоченной теперь стала его жизнь. Он был одним из немногих людей, которые с чистой душой могли сказать, что им не о чем беспокоиться, и он принял все меры предосторожности, для того чтобы эту восхитительную жизнь и впредь ничего не нарушило. Это давало ему чувство глубочайшего удовлетворения. Он сам создал свой мир. Он сам сделал выбор, сам действовал, просчитывая каждый шаг. Совершенство не бывает случайным.

Солнце отбрасывало сквозь деревья пятнистую тень на фотографию его внука в серебряной рамке. Джуд улыбнулся и на мгновенье, одно мимолетное мгновенье, в его памяти промелькнуло воспоминание о настоящей матери ре6енка.

Не то чтобы это было важно, но в такой красивый, будто с картинки весенний день, Натали Парнелл, которой сейчас был тридцать один год, по-прежнему лежала в коме, ничего не зная ни о весне, ни о резвящихся на зеленой лужайке детях. Для нее время перестало существовать. Для нее семь лет было все равно, что семь минут.

В ста милях от офиса Джуда яркие весенние лучи тоже пытались проникнуть в окно сквозь закрытые шторы, отсчитывая время, как солнечные часы, на белоснежной простыне, накрывающей пролежавшую последние семь лет в кровати Натали.

Сестра Тереза запоздала открыть шторы. Она была новенькая, и глаза у нее еще оставались мечтательными, даже после того как она, приняв постриг, стала работать в больнице. Она забыла о правилах обращения с пациенткой из 521 палаты. Она не хотела ее будить, та ведь так мирно спала.

Молодая монахиня вышла в прохладный коридор санатория Святого Иуды и остановилась, удивившись собственным нелепым мыслям. Интересно, что заставило ее подумать, что пациентка спит, ведь несчастная девушка без сознания.

– А я почему-то подумала, что разбужу ее, – произнесла она вслух, засмеялась и снова вошла в комнату. – Доброе утро, дорогая, – нараспев сказала она.

Подойдя к окну, она широко раздвинула шторы, позволив очень яркому свету упасть на худое, бледное лицо Натали. Сестра Тереза посмотрела на неподвижно лежавшую девушку и быстро прочитала молитву, прося Мадонну избавить бедняжку от страданий.

Девушка казалась удивительно спокойной и хрупкой. Наверное, лицо у нее раньше было красивым – четко очерченный овал, прямой нос и аккуратный рот говорили об этом, но сейчас трудно судить наверняка. Она была похожа на тень кого-то, кто некогда существовал, но ныне странное неподвижное тело казалось не принадлежавшим никому, а без искры Божьей подлинной красоты не бывает. Волосы у девушки были гладкие и ровно подстриженные до подбородка, чисто вымытые и блестящие, и романтической, склонной к фантазиям юной монахине показалось, что пациентке стоит лишь открыть глаза и улыбнуться, чтобы снова стать очень красивой.

– Бедняжка, – сказала сестра, привычно перекрестившись, – не живешь и не умираешь. Для тебя земля превратилась в чистилище, несчастное создание.

Возле двери стояло ведро и швабра, и сестра Тереза не стала больше терять времени. Ей надо успеть убрать за утро еще тридцать комнат. Но, протирая пол, она не могла удержаться, чтобы не поглядеть краешком глаза на бедную молчаливую девушку, которая, как всегда, лежала, бессильно вытянув белые руки вдоль тела.

– Твою комнату убирать легче, чем другие, – протирая пол под кроватью, говорила сестра. – Одному Богу известно, как я молилась, чтобы ты устроила тут беспорядок. – Она посмотрела еще раз на ту, что звалась когда-то Натали Парнелл, и улыбнулась: – Святой Иуда не случайно не давал тебе умереть все эти годы.

Она кивнула с убежденностью, рожденной верой.

В следующую минуту добрая сестричка прислонила швабру к кровати и пошла сменить воду в туалет, находившийся в коридорчике возле палаты. Она наполнила ведро, но неожиданно остановилась, прислушиваясь к странному звуку, сама не понимая, что ее беспокоит. Закрутив кран, сестра Тереза насторожилась. Может, кому-то из пациентов срочно требуется помощь? Она подождала еще несколько секунд, потом пожала плечами и наполнила ведро до краев.

Вернувшись к Натали, она поставила тяжелое ведро на пол и потянулась за шваброй. Швабра, вместо того чтобы стоять, прислонившись к кровати, упала. Без лишних раздумий сестра нагнулась за ней, и ей показалось, что она видит, как что-то зашевелилось. Она хотела набрать воздуха, но спазм сдавил ее горло.

– О, Матерь Божья, будь благословен Святой Иуда...

Она кинулась вон из комнаты, пронеслась через холл, оставляя позади удивленных пациентов и врачей, и, добежав до кабинета Матери-настоятельницы, распахнула дверь. Без стука влетев туда, она заставила настоятельницу удивленно вскинуть на нее глаза.

– Она пошевелилась! Я видела! Пошевелилась!

И без того невозмутимая настоятельница делалась еще невозмутимей в ответственных случаях.

– Кто? – только и спросила она. – Объясните спокойно.

– Пятьсот двадцать первая. Девушка в коме.

– Это исключено.

Сестра Тереза почти что плясала от радости.

– Нет, Матушка, случилось чудо!

Мать-настоятельница поднялась с большим достоинством, желая лично проверить, насколько правдоподобен сей невероятный рассказ.

Две монахини направились через холл к 521 комнате, причем одна из них двигалась куда медленнее, чем другая. Возле коридорчика, ведущего к двери, уже собрались люди, и настоятельнице, напустившей на себя вид, означавший, что она не потерпит здесь всяких глупостей, пришлось пробивать себе дорогу локтями. Она несколько минут понаблюдала за Натали, повернулась и отдала приказ:

– Немедленно пошлите за доктором Шварцем! – Потом перекрестилась и, обращаясь к сестре Терезе, спросила: – Вам известно, почему наше заведение носит имя святого Иуды?

Сестра Тереза кивнула:

– Он покровитель безнадежных больных.

К тридцати двум годам Джордан Бреннер был весьма преуспевающим юристом. За семь долгих лет, миновавших с того дня, когда Натали Парнелл впала в коматозное состояние, он добился многого, отказавшись от благородных намерений решить социальные проблемы. Юношеский пыл и идеализм потеснили условности корпоративной и супружеской жизни. Справиться с горем Джордану помогла его недолгая служба в Корпусе мира. Владевшее им жестокое отчаяние утихло за год, что он провел в дикой горной местности. Работа, конечно, не избавляла целиком от болезненных воспоминаний, но отодвигала их в глубины сознания. Заперев их на замок как можно крепче, Джордан старался не позволять им вырываться наружу.