Мария Спивак - Черная магия с полным ее разоблачением

сказочка

У героев этой истории, разумеется, есть прототипы. Но все они — кроме одного — совершенно на себя не похожи.

Уверяю вас, на моем месте вы бы тоже повесили трубку.

— Татусь, ты, главное, не волнуйся, с Иваном все в порядке, он у меня, — застучал в ухе бодрый и даже вдохновенный голос моей давней, но не слишком близкой знакомой. — Ты, главное, не нервничай, я все объясню, ты только трубку сразу не бросай, ладно? Договорились, Татусь? Договорились? Понимаешь, я и рамкой померила, и на картах смотрела, и по компьютеру… Представляешь, в районе башки никакой энергии. У него недавно пошел квадрат Плутона к Марсу, голова — полный ноль, считай, вообще нету, остальное в сравнении просто мелочи, но тоже впечатляет: соединение Сатурн — Солнце — Луна, плюс оппозиция Нептуна до кучи, но это бы полбеды, тут дела похуже…. Короче, если так дальше пойдет, жить ему осталось максимум два понедельника… На твоем мужике страшнейшая порча!

Чего? Точнее даже: чи-и-во?! Порча? Квадрат? Чем померила? Я оторопело воззрилась на явно издевавшуюся надо мной телефонную трубку, а потом опасливо поставила на базу, разве что не перекрестив. Вот ведь бред собачий.

Утром мой муж Иван, как обычно, уехал на работу. Днем выяснял, что купить к моему завтрашнему дню рождения. А к вечеру позвонил и сообщил, что уходит из дома. Даже не заедет за вещами — ему якобы «больно на меня смотреть». Но он давно собирался «куда-нибудь уехать и все обдумать».

— Переночую в гостинице, — сказал Иван.

Хороша гостиница — у ведьмы Александры. Ведьмы в прямом смысле слова. Правда, когда мы познакомились, она и астрологом еще не была, но с тех пор сильно эволюционировала и понабралась таких умений, что я, признаться, начинала ее побаиваться. Тем не менее, в колдовство я не верила и при виде объявлений о стопроцентном устранении соперницы в один день скептически поднимала правую бровь. У меня это получалось эффектно; я была убежденной материалисткой.

Тем более изумителен переворот, произошедший в моем сознании всего за один час. Как только закрылась дверь за моими вполне еще молодыми родителями, которые примчались меня поддержать, я уложила спать испуганную переполохом Лизаньку — внучку Ивана, дождалась, когда перестанет возиться в своей комнате старенький свекор, и бросилась звонить Саньке, чтобы еще раз, немедленно и в подробностях, расспросить ее про треклятую порчу. Ибо только это могло объяснить все, что творилось с нами в последнее время.

А творилось немыслимое. То есть, конечно, ничего особенного, зато в приложении к моей предельно благополучной семье — нонсенс. Мой муж завел роман с молодой девушкой. Я узнала об этом классическим способом: из случайно услышанного телефонного разговора. Было это полтора месяца назад, наутро после возвращения из Италии, где мы отметили серебряную свадьбу и пережили очередной, бог знает какой по счету медовый месяц. Повторяю, наша семья по праву считалась идеальной, и у нас во всем, как выражался мой Иван, «царил полный гармон».

А тут вдруг с нежностью, которая до сих пор принадлежала мне одной, он сказал кому-то: «я ужасно соскучился».

Моя первая реакция была странной: обреченное, горькое удовлетворение. «Вот и все», — стукнуло в голове. Криво улыбаясь, я показалась из-за двери.

— Я все слышала, — скрипуче выговорил мой сразу заржавевший рот.

Иван оторопело застыл над тарелкой каши — он завтракал, собираясь на работу — а после с глупым, заискивающим видом поднял глаза и робко спросил:

— И что теперь, Туся? Что?

Я убежала к себе. Иван потащился за мной. Он весь покрылся испариной и вел себя жалко: суетился, бегал глазами, по-утиному выворачивал шею набок и беспомощно, в искреннем потрясении повторял:

— И что теперь, что? — в то же время явно пытаясь понять, что именно я слышала и до какой степени возможно все отрицать.

У одной моей подруги был любовник с говорящей фамилией Грешин, и как-то лежа с ним в постели в перерыве между раундами, она от скуки поинтересовалась, что он станет делать, если его жена прямо сейчас войдет в комнату.

— Буду все отрицать, — не задумываясь, ответил любовник.

Удивительно: небо для меня свилось как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих, а я вспоминала какую-то идиотскую историю — вместе, кстати, с еще одной, которую, по забавному стечению обстоятельств, слышала от жены упомянутого Грешина. Ее сослуживица умудрилась явиться домой не вовремя, от потрясения расплакалась и бросилась на улицу, а когда вернулась, муж сумел доказать, что ей все привиделось.

Думаю, так бунтовало мое возмущенное подсознание: меня — и вдруг в какую-то пошлую свальную цепочку? В хвост к жалким рабам повышенного либидо? Это же анекдот, клише, не из моей жизни, и вообще смешно! Поразительно — и отчего мы не хохочем до слез.?

Но оказалось, что клише — вещь серьезная, не выпутаешься. Мы оба произнесли по банальной фразе.

— Это не то, что ты думаешь.

— Не унижай ни меня, ни себя.

Затем я узнала ВСЕ.

В Ивана влюбилась юная — двадцать два года, ребенок — девушка, сама призналась в непреодолимых чувствах. Ему это страшно польстило, и он поневоле увлекся, разумеется, обстоятельствами, а не ею самой. И, честное слово, сегодня собирался с ней порвать. А вообще ему пора на работу, и лучше нам поговорить вечером. Выпалив последние слова, Иван с фантастической скоростью испарился. Его виноватая спина, не поспевая за ним, еще пару секунд висела у меня перед глазами. Я бросилась следом, опередила, загородила собой дверь, закричала, потребовала объяснений. Но — мысленно, про себя; ватное тело отказалось слушаться. И потом, что-то внутри (шестое чувство, еще один штамп?) уже сознавало тщету любых действий и разговоров.

Я совершила следующую банальность — уехала к маме. Благо, на тот момент ничто меня дома не удерживало: свекор, Ефим Борисович, жил с моими родителями на даче, внуков Ивану еще не подкинули, а наш двадцатилетний сын отличался самостоятельностью.

Запомнилась электричка, жесткое сиденье, окно, пятна и царапины на стекле, смертная тоска. Трое молодых красивых парней рядом, с бесконечным упоением обсуждавших, где, как и у кого можно раздобыть дозу. Заезженная пластинка в голове противным голосом повторяла: одна — навсегда. Что теперь — это? Окружающая действительность? Не могу. Жизнь кончена. Не вынесу. Спасите. СОС.

Было стыдно. Очень. Измена, такой позор. Чужие, жесткие взгляды больно царапали тело, неприлично оголившееся без автомобильного панциря. А ведь если Иван уйдет… Мысль в ужасе обрывалась. Между тем, кругом сидел люд, вовремя обросший хитином, чуял мое страдание, усмехался: то-то. Так, во всяком случае, мне казалось и хотелось кричать всем в лицо: что вы понимаете?! У меня верный муж! Благополучная семья! Дом-крепость! Вместо этого я молча вжималась в скамью: вдруг они все-таки не догадаются, что моя империя рухнула, и я — осколок?

В калитку я вошла улыбаясь. Родственники поспешили навстречу — только чуть быстрее обычного, почти ничем не выдавая беспомощной растерянности. Я сразу почувствовала себя больной птичкой, которую кладут в коробочку с ваткой и выпаивают из пипетки.

Отлежавшись, я встала и пошла к кухне, отдельному домику. Окна были открыты, изнутри доносились голоса.

— Ваня ей даже не позвонил, — возмущалась мама.

До сих пор я не плакала, но сейчас, еле сдерживаясь, крепко зажмурилась и замотала головой. По моим представлениям, Иван должен был ждать меня на даче или, в самом худшем случае, обрывать телефон.

— И нам, — отозвался папа. — Хоть бы поинтересовался, как она.

— Ванечке сейчас очень стыдно, — нежно проговорил свекор, — а вы же его знаете. Не выносит неловких ситуаций, в детстве даже из кино убегал.

Молчание моих родителей было красноречивее всяких слов.

— Вот уж не думали, не гадали, — спустя какое-то время сказала мама.

— Возраст, — горестно откликнулся папа.

— Ванькин дед как раз в сорок восемь завел молодую любовницу. Так и бегал между ней и мамой, пока не добегался до инфаркта, — победным тоном сообщил свекор.

Умеете вы, Ефим Борисович, ляпнуть, явно подумали про себя мои родители. А тот в ответ невозмутимо изрек непонятное:

— Нитибюс, черный дракон.

Его реплику опять проигнорировали — чтобы старик, упаси боже, не оседлал любимого конька. Он, историк, всю жизнь изучал средневековье, а в последние годы увлекся алхимией, оккультизмом и магией.

— Напрасно вы так реагируете, — обиделся Ефим Борисович.

Тут вошла я.

Родственники долго не осмеливались произнести ни слова. Потом мама, самая бесстрашная, небрежно, почти без интереса, спросила:

— Он тебе вообще хоть что-нибудь объяснил?

Я начала рассказывать. Мама хмурилась. Папа и свекор, слушая, синхронно мотали головами.

Три дня ушли на обсуждение мужчин вообще — они полигамны, супружеских измен — как правило, ничего не значат, и нашей конкретной ситуации — двадцать пять лет вместе, надо простить.

Иван по телефону слезливо клялся в любви, заверял, что с романом покончено и дороже меня у него никого нет — но не приезжал. Под всяческими предлогами. К вечеру третьего дня, когда отчаянье мое дошло до предела, он позвонил и сказал: дальше так невозможно, семья есть семья, возвращайся домой. Я согласилась.

Той же ночью мне впервые приснилась ОНА.

Буквально вплыла под веки, как слайд, выступила из черноты нагая, кареглазая, ядреная, посмотрела в упор, тряхнула роскошными темными волосами, дернула круглым плечом, дерзко усмехнулась и исчезла.

Я проснулась в холодном поту. Я точно знала, кого увидела, и очень хорошо поняла, что она хотела сказать. «Веришь ему? Ну-ну».

Утром приехал Иван; я поплакала, мы обнялись, собрались, сели в машину. По дороге он не умолкал, расписывая нашу дальнейшую, прекрасную жизнь.

— Мы ж с тобой еще молодые, Туська! А живем, как старички! Работа-хозяйство-дети-внуки! Дача-цветочки… Раньше, помнишь, каждую неделю на выставку? Вот и теперь надо… Театр тоже… И давай наконец запишемся на фитнес, а то все разговоры да разговоры! Хотя бы в бассейн… Похудеем-помолодеем-поздоровеем! Гостей давай приглашать по субботам! Классическую музыку слушать! Читать по вечерам вслух! Сама же когда-то предлагала!

Заманчиво, конечно. Завлекательно. Да только чем дальше, тем больше Иван напоминал Варенуху, ставшего вампиром. Что-то было не так. Однако я прогнала наваждение, списала на собственную мнительность и глупость.

Дома меня ждали три ночи бешеной страсти — последнее прости совместной жизни — и нескончаемый, неотвязный, липкий кошмар. Любые объятия заканчивались моими рыданиями под усталые вздохи Ивана — что же ты плачешь, ведь все хорошо — а примирения омрачались его очевидной брезгливостью к моему исхудавшему, измученному, постаревшему телу.

В добряка Ваньку будто вселился кто-то чужой; он ловко таился, но время от времени заявлял о своем присутствии тяжелым взглядом исподтишка, резким замечанием, вспышкой гнева.

— Не нравится, могу уйти, — сквозь зубы цедил этот чужой, стоило мне хоть чуточку возмутиться. И я, со своим довольно крутым нравом, смиренно умолкала, чувствуя, что и правда — может.

Казалось бы, раскаявшиеся мужья должны вести себя иначе. А Иван словно получил право скопом вывалить на меня претензии, копившиеся четверть века. И выяснилось, что он устал буквально от всего, чем всю жизнь с явным удовольствием занимался. Меня только оторопь брала: получалось, что у нас с ним абсолютно разные судьбы.

— И вообще, мне всегда не хватало секса, всегда! Тебя ведь не уговоришь! По праздникам, как большое одолжение! — с бессвязным пафосом восклицал Иван, прежде неизменно трепетавший от легчайшего моего прикосновения. — Скажи спасибо, что я раньше кого-нибудь не нашел!

Что ж, спасибо. Но кто столько лет твердил, что желанней меня нет никого на свете? Кто всякий раз умирал и плакал от счастья и благодарности?

Я немела от несправедливости. Кляла кризис среднего возраста. Ждала, когда он кончится. Старалась не подозревать и не ревновать, хотя кое-что проникало даже сквозь шоры. Была уверена, что худшее позади, осталось только перетерпеть. А от ощущения постороннего присутствия, Ванька прав, лечиться надо.