— И это тоже, хотя и не главное.

— Спасибо, — сказала она довольно сухо. — И все-таки мне многое кажется странным. Вполне понятно, что нужно джейхокерам, но неужели Рыцари не понимают, что их насилие бессмысленно?

— А что еще вы могли бы предложить?

— Конечно же, политическую борьбу!

— Пойти голосовать для них — поступиться своей честью. И даже если они пойдут на это, избирательные урны контролируют радикальные республиканцы, за спиной которых военные. Более того. Конгресс — то есть остальные Соединенные Штаты — отказался признавать членов Палаты представителей, избранных до того, как начали действовать законы о Реконструкции. Поэтому мало надежды, что сейчас их признают. Что же остается?

— Митинги! Петиции!

— Митинги запрещены, а на петиции никто не обращает внимания, даже если их удается довезти до Вашингтона.

— Но какая же польза от того, что негров бьют кнутами и вешают?!

Джонни покачал головой:

— Эти бедолаги оказались между двух огней. Радикальные республиканцы используют их, а Рыцари считают необходимым показать им, что бывает, когда позволяешь себя использовать. Кроме того, приходится признать, что негры стали козлами отпущения. На них отыгрываются за свое разочарование и удовлетворяют свою страсть к кровопусканию те, кто пять лет подряд убивал и сейчас не может согласиться с тем, что война уже закончилась и мы потерпели поражение.

— Это ужасно.

— Согласен. Но по-человечески это понятно.

— Я содрогаюсь, когда думаю об этом!

— Люди способны творить добро, но они способны и на большое зло.

— Что бы они ни делали, это их выбор, — твердо сказала Летти.

— Вы думаете? Иногда я в атом сомневаюсь…

Летти не нашлась, что ответить, и предпочла промолчать. Она обдумывала его слова. После объяснений Джонни мотивы Рыцарей стали чуть понятнее, хотя она инстинктивно чувствовала, что правда не на их стороне.

Сзади донеслось тихое посапывание. Обернувшись, Летти увидела, что тетушка Эм сладко спит, и улыбнулась. Салли Энн улыбнулась в ответ и снова стала смотреть на протянувшиеся вдоль дороги леса.

В воздухе сильно запахло дымом, но рядом не было домов, откуда этот запах мог донестись. Взобравшись на небольшую горку, за следующим поворотом они увидели оранжевый отблеск костра, который был скрыт от них за изгибом дороги. Через некоторое время они повернули, и прямо перед ними открылась небольшая поляна.

Сначала Летти не поняла, что происходит. Она увидела фургон с разорванным верхом, из которого двое мужчин в простынях с колпаками, отброшенными назад, выпрягли лошадей. Рядом стоял сгорбившийся мужчина, обнимая женщину с ребенком на руках. Неуклюжий, очень толстый священник сидел на ослике; ноги его почти касались земли, а в руке священнослужитель сжимал револьвер.

— Что за черт! — прошептал Джонни, натягивая поводья и останавливая фургон.

При их появлении из-за поворота все замерли, потом один мужчина в белой простыне прыгнул к своей лошади, а другой бросился к лежавшему на земле ружью.

— Стой! — закричал священник.

Раздались выстрелы — первый, второй. Человек, тянувшийся к ружью, упал вперед и затих. Другой, выкрикивая ругательства, вскочил на лошадь и бросился в ночь, припав к седлу. Женщина кричала и рыдала, прижимая к себе ребенка; мужчина обхватил их руками, прикрывая своим телом. Осел пронзительно кричал и брыкался. Священник отбросил стремена, перекинул длинную ногу через голову животного и спрыгнул на землю с удивительной для столь тучного человека легкостью.

Джонни остановил коляску, передал поводья Летти и спрыгнул, но остался стоять рядом, положив руку на сиденье. Тетушка Эм проснулась и, ничего не понимая, оглядывалась по сторонам. Салли Энн обнимала Питера, который испугался шума и заплакал.

Наступила тишина, нарушаемая только всхлипываниями ребенка и удаляющимся стуком подков пустившегося наутек грабителя. Священник тяжело приблизился к лежавшему на земле человеку, перевернул его на спину, открыл одно веко, потом благочестиво перекрестил и склонил голову в краткой молитве. Поднявшись на ноги, он подошел к стоящей у фургона семье. Погладив маленькую девочку по вьющимся светлым волосам, он взял ее крошечную ручку и негромко заговорил с ней. Девочка перестала плакать, только раз или два всхлипнула и с удивлением посмотрела на него.

Летти вдруг ощутила боль в груди, как будто ее кто-то ударил. Она не могла дышать, не могла говорить, только смотрела на священника так, что глазам было больно. Не может быть! Такой огромный живот и это крупное лицо… Но голос, голос!

Священник подошел к лошади лежавшего на земле человека и вскочил в седло.

— Простите, но я очень тороплюсь, — обратился он ко всем присутствующим. — У меня срочные дела, которые не терпят отлагательств. Я сообщу властям об этом прискорбном происшествии, так что можете не беспокоиться. Благослови вас бог, дети мои! Помните: Bona more est homini, vitac qui exstinguit mala.

Он развернул лошадь и не спеша поехал прочь.

— Остановите его! — воскликнула Летти, но никто не двинулся с места.

Джонни удивленно уставился на нее, а потом взглянул на священника, и лицо его внезапно побелело, а руки затряслись. Священник отсалютовал Летти, улыбнулся и скоро скрылся из вида.

— Бог ты мой, дорогая, что это у тебя в руках? Что за ужасный жук? воскликнула женщина. Страх ее прошел, и голос звучал звонко и гневно. Она взяла что-то из рук ребенка. На землю упал панцирь саранчи, и его понесло порывом ветра. Шипа не было.

Тетушка Эм закашлялась, а стоявший у фургона человек дотронулся до панциря носком сапога.

— Странный священник, — сказал он, — но одному богу известно, что бы с нами стало, не окажись он на дороге.

— Мы были бы на том свете — вот где! — промолвила его жена.

Салли Энн поежилась и спросила:

— А что это он такое сказал по латыни?

— Хороша смерть человека, если она уносит из жизни зло, — ответила Летти. Ей было трудно говорить: еще никогда она не видела, как умирает человек.

Звук ее голоса, казалось, вывел Джонни из оцепенения. Он засмеялся глухо и напряженно и подошел к стоявшей у фургона паре:

— Так сказал господь, не правда ли? И, благослови нас, боже, этот человек, кто бы он ни был, сказал то же самое.

9

Рэнни вышел на крыльцо с лампой в руке, чтобы посветить им на лестнице. Тетушка Эм принесла ему завернутый в салфетку кусок свадебного пирога и, когда все расселись в креслах в гостиной, начала рассказывать историю о стрельбе в лесу. Рэнни слушал без особого интереса — может быть, потому, что только начало ослабевать действие опийной настойки, но он то и дело зевал, отламывая от пирога кусочки и делясь ими с Питером. Казалось, его больше беспокоит состояние мальчика, который все еще выглядел бледным и подавленным. Пока тетушка Эм рассказывала о деталях происшествия и о том, как у нее трепетало сердце, она раз пять перекрестилась. Ей не давала покоя мысль, что этот загримированный священник собирался пристрелить обоих грабителей, осуществив правосудие на месте преступления, он запросто мог бы и сам ограбить путников! Наконец, ее вера в доброту Шипа, после того как она увидела, как тот, не задумываясь, убил человека, кажется, пошатнулась. Она вслух размышляла, кто бы это мог быть, и называла различные имена. Завязалась оживленная дискуссия и различных кандидатах на роль Шипа, но ни к каким выводам они не пришли. Слишком уж много в округе было людей такого роста и такого сложения, к тому же практически любой здешний мужчина с детских лет был охотником, мастерски владел оружием и прекрасно знал местность.

Впрочем, все эти восклицания, рассуждения и описания охватившего их ужаса были всем необходимы, чтобы успокоиться. После того как тетушка Эм в третий или четвертый раз пожалела, что не уговорила встреченных путников поехать переночевать в Сплендору, она, наконец, вспомнила о своих обязанностях хозяйки и предложила сварить кофе за неимением чего-либо покрепче.

— Мне не надо, — сказал Джонни, поднимаясь со стула. — Я давно уже должен был быть дома.

— Неужели вы поедете так поздно?! — В голосе тетушки Эм звучала тревога. — Почему бы вам не остаться у нас? Раскладушка в комнате Рэнни всегда в вашем распоряжении.

— Мама будет волноваться, куда я пропал.

— Ну что ж, не стоит лишний раз беспокоить вашу матушку. Но по крайней мере выпейте кофе, чтобы не заснуть по дороге.

— Мне не очень-то хочется кофе, но я не отказался бы от стакана воды.

— Почему же вы не сказали об этом раньше? — тетушка Эм вскочила.

— Не вставайте, — Джонни быстрым жестом усадил ее назад в кресло. — Я сам схожу на кухню.

Летти поднялась со своего места.

— Я принесу воды, мне тоже хочется пить.

— Я пойду с вами, — тут же сказал Джонни.

Летти, которая уже начала постигать характер южан, не спорила. На дворе стояла ночь, идти по темному двору было небезопасно, и ей, как женщине, полагалась защита; кроме того, Джонни было неловко, чтобы она ухаживала за ним. Учтивость эта была врожденной, она основывалась не просто на хороших манерах, которые можно воспитать, но на заботе о людях, которую прививали только постоянным примером. С этими проявлениями Летти часто сталкивалась со времени приезда в Сплендору. Всякий раз, когда такое случалось, она ощущала внутреннюю теплоту. Она вдруг поняла, что ей будет не хватать этого, когда придет время уехать.

На кухне Джонни поставил принесенную им лампу на стол. Летти зачерпнула из ведра, стоявшего на скамье, стакан воды для себя, потом взяла еще один стакан и подала его Джонни. Воздух на кухне был спертый: она шагнула к выходу и открыла дверь. Облокотившись на косяк, Летти вдыхала свежий ночной воздух и пила воду, вглядываясь в темноту. Через некоторое время она повернулась к Джонни.

— А вы ведь знаете, кто такой Шип, не правда ли?

Джонни как раз подносил стакан ко рту. Услыхав слова Летти, он вздрогнул, вода выплеснулась на рубашку и жилет.

— Помилуй бог, леди, посмотрите, что я из-за вас наделал!

— Так, стало быть, знаете?

Смахивая воду с одежды с комическим смятением, Джонни не смотрел на нее.

— Что заставляет вас так думать?

— Вы смотрели на него сегодня так, как будто встретили привидение.

— А что же, по-вашему, я должен был делать? Не обращать внимания, что прямо на глазах у меня убили человека?

— Можно подумать, что вы не сталкивались со смертью на поле битвы и сами никого не убивали. В этом не было для вас ничего необычного. Я же видела — вас поразил человек, загримированный под священника.

— Вы не правы.

— Неужели? А я уверена, что вы его знаете. Вполне очевидно, что Шип — в прошлом солдат армии южан. Человек с его силой, стойкостью и недюжинными способностями наверняка должен был оказаться в гуще сражений. Кроме того, он должен быть примерно одного возраста с вами, Рэнни и Мартином Иденом. Если он наделал такую суматоху сейчас, то и до войны он должен был быть хорошо известен в этих местах. Как же вы можете его не знать?

— Очень просто. Он может быть кем угодно и откуда угодно. Каким-то случайным путешественником, направляющимся в Техас, северянином, симпатизирующим южанам, дезертиром из федеральной армии, увиливающим от призыва джейхокером, — кем угодно!

— Но в таком случае вы не были бы так поражены, когда увидели его.

— Вы не понимаете…

— Разве?

Джонни пристально посмотрел на нее, потом допил воду и отставил стакан.

— Меня поразил не Шип, а маленькая девочка. Я все время думаю о ней. Она была такая крохотная — такого же возраста, как моя маленькая сестра, которая умерла несколько лет тому назад, перед войной. Если бы священник… Шип… кто бы это ни был… не появился вовремя, что стало бы с ней? Ее родители были бы убиты, эти два подонка схватили бы ее… Я не могу об этом думать, но и не думать не могу!

В его голосе была боль, а в глазах — страх. Летти не могла ставить под сомнение правдивость его слов, но объясняли ли они в полной мере то, что она видела? Как бы то ни было, Летти не могла больше спрашивать его, когда он так страдал. Забота о других была свойственна не только южанам.

Причина, по которой Летти требовалось знать, кто такой Шип, оставалась прежней, но к ней добавилось еще кое-что. Ей было необходимо соединить в своем разуме человека, хладнокровно убившего ее брата, и того Типа, который любил ее в кукурузном сарае, а потом возник в образе священника-мстителя, который предотвратил смерть путников. Как же может человек быть вором и убийцей — и то же время борцом за справедливость и защитником попавших в беду? Это бессмысленно. И все же она не могла подумать, что собранные ее братом факты неверны.