Все это было до того, как Летти отправилась на Юг. Слушая разговоры людей в поезде и почтовой карете, она поняла; что дела здесь обстоят далеко не так благополучно, как ей казалось. Страну разделяло что-то еще, кроме естественной горечи в отношениях между бывшими противниками. Похоже, это была борьба за власть.

Республиканское большинство в конгрессе, чтобы предотвратить какое-либо возрождение южан-демократов, приняло так называемые «Железные законы», которые многие на Юге считали несправедливыми. Однако по традиции право определять условия будущих отношений принадлежало победителю, и с этим приходилось мириться. Чтобы быть вновь принятыми в федерацию, южные штаты должны были гарантировать своими внутренними законами отмену рабства. Кроме того, они должны были ратифицировать четырнадцатую поправку к Конституции, дававшую неграм право на гражданство, и пятнадцатую, которая наделяла их правом голоса. Бывшим чиновникам Конфедерации запрещалось занимать государственные должности. Те, кто служил в армии Конфедерации, должны были принести присягу на верность, одним из пунктов которой была просьба о помиловании за преступления, — только после этого их право голоса восстанавливалось. А поскольку многие белые на Юге из принципа отказались приносить присягу и таким образом признать себя преступниками, практически на всех последних выборах в Луизиане радикальная республиканская партия получила подавляющее большинство. Таким образом она обеспечила себе ведущее положение в законодательном собрании, а в палате представителей почти пятьдесят процентов составляли негры.

Летти воспринимала все это как естественные последствия войны и не задавалась вопросами. Однако в последние несколько дней она слишком часто встречала людей, таких, как тот пожилой джентльмен на улице этим утром, с печатью поражения и безнадежности на лицах. Эти люди цепко держались за старые представления о справедливости, олицетворяемые ночными всадниками или тем же Шипом. И эти люди ее беспокоили.

Полковник отвязал поводья и, держа их в руке, повернулся к Летти:

— Было приятно услышать опять настоящий английский янки. Хотя мне и нравится южный говор, я иногда скучаю по чему-то более близкому.

Летти кивнула:

— Здесь как за границей, правда? Все то же самое, но все же совершенно другое. Я ловлю себя на том, что слежу за каждым своим словом. Боюсь обидеть кого-нибудь.

— Да, это нетрудно: южане очень ранимы.

— Положим, это естественно…

— Вы правы, — согласился полковник.

— Вы не будете возражать… вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, что вы обо всем этом думаете? Что происходит с Реконструкцией, с попытками улучшить положение негров? И что за люди те, кого называют Рыцарями Белой Камелии?

В зеленоватых глазах полковника промелькнула улыбка, обозначив морщинки на обветренной коже лица.

— Вы многого хотите.

— Мне больше некого спросить — никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…

— Дело не в этом, просто мне трудно ответить на ваш вопрос. Это очень серьезная проблема. Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать честные и справедливые выборы. Однако иногда я становлюсь в тупик Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, только треть имеет достаточное образование и понимание ситуации, чтобы сознательно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить, поскольку эти люди действительно хотят быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.

— Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов, — заметила Летти.

Он кивнул:

— Вы правы. Но, к сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы предпочитают привлекать для работы в учреждениях представителей последней группы. Эти негодяи с готовностью устраиваются на выборные должности, чтобы иметь возможность брать взятки. А образованные негры — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.

— Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? Летти не могла скрыть своего потрясения.

— Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило Законодательное собрание в сборище мародеров. У них нет других целей, кроме мелкой мести и наживы. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.

— Это тяжкое обвинение, полковник. Разве нет?

— Как вам будет угодно, — Он пожал плечами.

— Но неужели вы оправдываете действия людей, которые, скрываясь за белыми простынями, терроризируют окрестности?

— Я этого не говорил. Мы делаем все, что можем, чтобы положить конец вылазкам ночных всадников. Но меня ничуть не удивляет, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, которые с оружием в руках отстаивали свои убеждения во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, сможет сам кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, что им терять?

— А их жизни, их дома?..

— Во время войны они не жалели своих жизней, остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые мы им оставили? то сборщики налогов отбирают их налево и направо.

— Но ведь у многих еще остались огромные поместья, такие, как Сплендора, — усмехнулась Летти.

— А что такое поместье? Дом и земля. Их нельзя счесть или потратить. Большинство плантаторов — бедняки при доме и земле. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не доходит до конфискации имущества.

— Что я слышу, полковник?! — шутливо воскликнула Летти. — Да здесь пахнет изменой!

— Наверное, эта звучит именно так, — грустно улыбнувшись, согласился полковник. — Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место. А такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, я уже навоевался — совсем как тетушка Эм.

Слова полковника еще сильнее встревожили Летти — очевидно, потому, что за ними не стояло ничего, кроме его собственной убежденности. Некоторое время она в задумчивости смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.

Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец объявила, что фасоли достаточно. Она пересыпала содержимое всех мисок в одну свою, большую, и поломала длинные хрустящие стручки.

— Исключительно милый человек полковник, — заметила пожилая женщина.

— Да, — согласилась Летти.

Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.

* * *

На следующее утро Летти снова попросила у тетушки Эм коляску, чтобы съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать, и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку.

Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки и поднял на нее свои большие голубые глаза.

— Я мог бы отвезти вас, — предложил он как бы между прочим.

Летти улыбнулась ему:

— Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там пробуду.

— Ну и что? Я могу подождать.

— Нет, мне и в самом деле не хочется вас затруднять. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.

Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку и вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины — брат Генри и ее отец, который давно умер, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство; утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.

Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из своих самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, к которому она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.

* * *

Проблемы, с которыми Летти пришлось столкнуться, пока она добиралась до места назначения, не были неразрешимыми. Но они были. Она поняла, что, если будет жить там, где сейчас, ей придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер, а потом ехать несколько миль по берегу. Правда, в Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, наверное, будет лучше, если она поменяет место жительства.

Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок, и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.

Школа оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты, на входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Изнутри стены были обшиты нестругаными и некрашеными досками разной ширины; у задней стены располагался обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.

Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и ту радость, которую им предстоит испытать от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала до сих пор, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.

Ради всего святого! Что она делает здесь?!

Летти сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо!

Никто не проявил любопытства по поводу приезда Летти, и, казалось, никто не заметил, как она вышла из школы. Она забралась в коляску и долго сидела с поводьями в руках.

Ручей, возле которого был убит ее брат, находился как раз в этом направлении. Утро только начиналось. Мама Тэсс завернула для нее обед: жареный цыпленок, булочки, соленья, кусок шоколадного торта, не забыла и кувшин с водой. Карта, которую привез полковник, лежала рядом на сиденье Летти пользовалась ею, чтобы найти дорогу к школе. День был солнечный, тихий и такой мирный, что невозможно было представить, будто где-то ее может поджидать опасность. А если она и заметит что-нибудь подозрительное, всегда можно будет повернуть обратно. Возможно, она приедет несколько позже, чем ее ожидают в Сплендоре, но, в конце концов, она хозяйка своего времени и не должна ни перед кем отчитываться!

Мысль съездить к тому месту не покидала Летти с самого завтрака, хотя она и не принимала никакого решения. До этого момента. Взявшись за вожжи, она сказала себе, что никого не обманывает. Никого.

Дорога, по которой ехала Летти, была совсем узкой — чуть шире колеи коляски. Но глубокие колеи и многочисленные рытвины по крайней мере свидетельствовали о том, что по ней все время ездили, и это отличало ее от множества проселочных дорог, уходящих к небольшим поселкам, церквам, мельницам, лесопилкам и фермам. Те дороги не были отмечены на карте.

Полковник Уорд рассказал Летти, что когда-то здесь пролегала тропа индейцев, которую в свое время использовали войска из старого французского форта Сен-Жан-ля-Баптист-де-Накитош. Они добирались по ней до деления на реке Уачита, примерно в девяноста милях к северу, где теперь был город Монро. Обозначенная более ста лет назад как военная дорога, она с тех пор использовалась испанцами, конфедератами, а теперь армией Соединенных Штатов.