— Стой! — закричали они, когда Дом, соскочив с лошади, бросилась прямо на их алебарды.

— Пропустите меня! Я — жена герцога де Немюра! Пропустите меня к нему!..

Караульные переглянулись. Герцогиня де Немюр?.. Ой, не похожа. Скорее, какая-то сумасшедшая. Не скрутить ли ее, пока она не натворила дел?.. Двое солдат схватили ее за руки. Она с неожиданной силой вырвалась; тогда ее прижали к стене уже четверо воинов. — Пусть сюда придет мессир Лавуа! Я — жена Робера де Немюра! Пропустите меня к моему мужу!.. — бушевала, пытаясь освободиться, Дом. Все же послали за комендантом.

Мессир Лавуа тоже не сразу узнал Доминик.

— Кто это? Что это? Что здесь происходит? — резко спросил он, подходя к задержанной.

— Да вот, господин комендант… Какая-то ненормальная простолюдинка. Утверждает, что она — жена герцога де Немюра!

— Что за чушь? Чья жена? Да я сейчас… Ах, черт меня побери! — воскликнул вдруг старый вояка, узнав Доминик. — Отпустите ее, ротозеи! Это и правда герцогиня де Немюр!

Солдаты выпустили руки молодой женщины. Она быстро спросила Лавуа:

— Он жив?.. Где он?

— Жив, ваша светлость. Я провожу вас! — Они пересекли внутренний двор замка и поднялись по ступеням к высоким дверям парадного входа, возле которых замерли двое рослых королевских стражников с мечами наголо. Стражники отдали мессиру Лавуа честь и отворили перед ним и его спутницей тяжелые кованые двери. Комендант и Дом вступили в большую залу, в конце которой, напротив парадного входа, была широкая мраморная лестница. Мессир Лавуа направился к ней. Доминик казалось, что он еле передвигает ноги… Разве нельзя идти быстрей?.. Когда же они придут?.. Старый воин, кряхтя, начал подниматься наверх. Дом не выдержала. — Где комната моего мужа? — На втором этаже, ваша светлость. Третья слева… Но не бегите же так! Я за вами не успеваю!

— И не надо! — на бегу крикнула Дом. — Я поняла! — Она стрелой, шлепая по сверкающим мраморным ступеням босыми грязными ногами, взлетела по лестнице, — той самой, с которой больше пяти лет назад скатился Робер, когда пытался вырваться из Шинона, — на второй этаж и побежала по длинному коридору, — тому самому, где обезумевший от ярости де Немюр уложил тогда же столько человек.

Около третьей слева двери никого не было, так же как и в пустом и каком-то странно тихом коридоре. Но вдруг эта дверь открылась, и на пороге ее появился высокий худой мужчина в черной сутане с большим золотым крестом на груди и молитвенником в руках. Он обернулся на бегущую к нему женщину, похожую на нищенку, и внезапно цепко ухватил ее за локоть костлявыми, но сильными пальцами.

— Ты куда, дочь моя? — произнес он отнюдь не доброжелательным тоном. — Тебе здесь не место!

— Пропустите меня, святой отец! Мой муж… Он здесь!

— Какой муж? — прошипел священник, преграждая ей дорогу. — Ты с ума сошла? Убирайся отсюда!

Дом с ненавистью взглянула в его аскетическое желтоватое лицо с крупным крючковатым носом и тонкими бледными губами. Глаза святого отца были маленькие, темные и неожиданно злобные.

— Мой муж! Робер де Немюр… Да дайте мне дорогу, черт вас побери! — и она, не выдержав, со всей силой наступила ему на ногу. Падре ойкнул — то ли от боли, то ли услышав ее откровенное богохульство, — и отпустил руку Доминик. Она открыла дверь и вбежала в комнату.

…В этой комнате произошла когда-то знаменательная встреча королевы и де Немюра, — когда ее величество изволила сидеть за столом и кушать фазана, а ее кузена привели к ней на поводке, как собаку. Та комната, где с Робером случился приступ, во время которого он чуть не убил Бланш. И та, где его лечили после двадцати дней, проведенных им в подземелье Шинона.

И сейчас де Немюр вновь лежал здесь, на той же постели. И, по всей видимости, умирал. Хотя еще продолжал бороться, к изумлению врача королевы.

В комнате, чьи окна были уже завешаны траурно-черными занавесями и в которой стоял тяжелый запах от горевших день и ночь свечей и каких-то лекарств, находились, кроме умирающего, Бланш де Кастиль, Этьен де Парди, Энрике да Сильва, Инес де Луна и еще несколько вельмож. Королева сидела на стуле около ложа де Немюра, которого осматривал да Сильва; остальные придворные почтительно, молча и со скорбными выражениями на лицах стояли чуть в стороне.

Все они оглянулись, в удивлении воззрившись на ворвавшуюся в эту обитель приближающейся смерти жалко одетую и растрепанную женщину. Ее величество нахмурилась и начала привставать со стула; два дворянина из ее свиты положили руки на рукояти своих мечей и сделали шаг в сторону дерзкой нищенки, осмелившейся нарушить покой этой печальной комнаты.

Но Доминик не обратила на них внимания; в этот миг никого не существовало для нее… даже самой королевы Франции! Никого, кроме ее Робера! Она не сводила горящего взора с постели, которую загораживали от нее Бланш де Кастиль и врач. Робер!.. Он лежал там!.. Кто, кто сейчас сможет остановить ее, когда она находится рядом со своим мужем, в нескольких шагах от него?

Не отрывая взора от кровати, она произнесла повелительным тоном:

— Господа! Прошу вас… Оставьте меня наедине с моим мужем.

Бланш вздрогнула. Она наконец узнала Доминик. Девчонка жива!.. Она здесь… Да еще и смеет приказывать — и кому? Самой французской королеве!

Ее величество поднялась так резко, что стул сзади нее чуть не опрокинулся. Но барон де Парди не дал ей открыть рот и сказать хоть слово. Он вдруг оказался рядом с Бланш и крепко, со значением, сжал ее руку.

— Ваше величество, мне кажется, мы должны оставить герцогиню де Немюр вдвоем с ее супругом, — тихо, но почти с угрозой, промолвил Этьен.

Королева сникла.

— Да, барон. Господа, выйдем. — И, бросив, тем не менее, злой взгляд на Дом, Бланш вышла из комнаты. Ее свита последовала за ней. Последним спальню покинул да Сильва; проходя мимо молодой женщины, он печально покачал головой и слегка пожал плечами: мол, я сделал все, что мог; но все напрасно…

…Теперь Доминик видела всю кровать. И Робера, ничком лежащего на ней с закрытыми глазами. Лицо его было повернуто к молодой женщине, и она поразилась, какое оно было бледное. Нет, даже не бледное. Восковое, почти прозрачное, особенно по контрасту с черными спутанными волосами. Но и волосы стали светлее. На висках появилось еще больше седины. И подбородок тоже густо зарос почти белой щетиной. Глубокие складки пролегли с двух сторон крепко сжатого рта. Доминик содрогнулась. Да, страдания превратили Робера почти в старика. Ее красивого, молодого, полного сил мужа!

Зрелище было душераздирающее. Но Доминик не будет плакать! Она — жена Черной Розы… А не какая-нибудь изнеженная аристократочка. И вряд ли ее гордому и храброму герцогу понравится, если она начнет рыдать и голосить над ним.

Она неслышно сделала несколько шагов к постели и опустилась на колени около подушки, на которой покоилась голова умирающего. Протянула руку и коснулась его колючей щеки. Он дышал тихо, быстро и прерывисто. Но жара не было. Услышит ли он, если она заговорит с ним?

— Робер, — сказала Дом негромко. — Это я. Твоя жена, Доминик. Я жива, Робер… Я знаю, ты верил в это. Ты хотел, чтобы меня нашли. И я нашлась. Я выпрыгнула тогда из башни и уплыла по реке. Меня спасли и приютили… добрые люди. Я была ранена, Робер. Но теперь я поправилась. И я вернулась к тебе, любимый. Мы больше не расстанемся… Ты слышишь меня, Робер?..

Похоже, нет. Он все так же быстро дышал. И глаза его были закрыты. Но Доминик не собиралась сдаваться. Он должен услышать ее!

— Мы не расстанемся больше никогда, любовь моя. Больше нам никто не помешает! Никто в этом мире, мой Робер!.. Ты знаешь, — Рауль мертв. Сегодня я убила этого злодея и сняла с его руки обручальное кольцо, которое не успела надеть тебе на палец в день нашего венчания в капелле Руссильонского замка. А Розамонда жива. Не беспокойся за нее, с ней все в порядке. А Рауль… Я вонзала в него стрелы — одну за другой! Он издох на моих глазах, этот пес! Я отомстила за тебя, Робер. И за всех жертв этого чудовища! Робер… Я принесла тебе показать стрелу с его кровью. Его кровь и на моих руках. Открой глаза, любимый… Взгляни, — это кровь твоего злейшего врага! Он не сможет больше причинить вред ни тебе… Ни мне… Никому!

…Ей показалось… Или Робер начал дышать быстрее? Доминик наклонилась и поцеловала его — в сухие сомкнутые губы. В закрытые глаза. Провела пальцами по его волосам и коснулась и их губами… о, этот слабый, едва чувствующийся, но такой пленительно-возбуждающий знакомый аромат!..

— Робер!.. Ты сопротивлялся смерти шесть долгих дней, чтобы узнать обо мне. Теперь, когда ты знаешь, что я жива, когда я вернулась к тебе, — ты должен бороться в десять… в сто раз сильнее! Ты всю жизнь провел в борьбе. Мой бесстрашный, мой смелый, мой сильный герцог Черная Роза! Неужели ты сдашься и уступишь теперь, — когда счастье так близко? Когда некому разлучить нас? Когда я вернулась к тебе живая и невредимая, обожающая тебя и готовая ради тебя на все? Любовь моя, жизнь так прекрасна!.. Взгляни, — она встала с колен, подошла к окнам и, резким движением раздвинув черные занавеси, открыла их настежь, впустив в спальню яркий солнечный свет и свежий воздух, — взгляни, как светит солнце! Как поют птицы за окном, воспевая жизнь и счастье! И мы будем жить как птицы… Свободно и счастливо, не расставаясь ни на миг! Мы уедем из Парижа. В Прованс или Лангедок, туда, где воздух чист и прозрачен. Где шумят леса, журчат ручьи. Где цветут цветы на лугах. Мы будем каждый день гулять там. И заниматься любовью под открытым небом… Помнишь, как мы лежали с тобою в папоротниках, Робер? Как ты обнимал и ласкал меня там? Как мы с тобой целовались? Тогда ты оттолкнул меня. Прогнал от себя… Но теперь между нами нет ни непонимания… Ни притворства… И у нас есть наша любовь друг к другу! … Она вновь склонилась над лицом Робера. Да… Он, действительно, дышит быстрее. И ресницы, длинные черные ресницы, слегка вздрагивают! Неужели он услышал ее?.. — Любимый! У нас будут дети. Столько детей, сколько ты захочешь… Я буду рожать тебе каждый год, — много-много мальчиков, Робер, как ты и хотел! Свобода, счастье, наша любовь и наши дети, Робер, — разве все это не стоит борьбы? Вспомни — наш первенец… Мы назовем его Бертраном… Как твоего прадеда, Робер! А девочку… — тут голос ее все же дрогнул и слезы покатились по щекам, — девочку мы назовем…

— Катрин, — вдруг прошептал Робер. Его светло-серые глаза открылись. Он смотрел на Доминик с необычайной нежностью и любовью. Левая рука его, безжизненно лежавшая вдоль тела, приподнялась и коснулась щеки Доминик. — Не плачь… Жена Черной Розы не должна плакать…

Дом с жадностью схватила его руку.

— Робер! Я знала… Я чувствовала, что ты слышишь меня!

— Я бы вернулся с того света… Чтобы услышать твои слова… Чтобы узнать, как ты любишь меня, — чуть-чуть, кончиком рта, улыбнулся он.

— Робер! Ты не уйдешь?.. Не покинешь меня?..

— Нет, Доминик. Я не уйду… — Поклянись! Я знаю — ты исполнишь свою клятву! Черная Роза никогда не нарушает своих обетов! — Клянусь, любимая… — Однако, голос его ослабел. И глаза закрылись.

Доминик вскочила на ноги и, подбежав к двери, открыла ее. Да Сильва стоял в коридоре.

— Господин врач! Скорее!.. Я не знаю… Он умирает?

Энрике вошел в спальню и, подойдя к кровати, взял руку Робера и начал щупать пульс.

Брови его удивленно поползли вверх.

— Ну, что с ним?.. О Боже!..

— Мадам… Пульс ровнее и сильнее, чем был утром. Намного сильнее!

— Скажите правду, да Сильва! Есть ли надежда? Хоть какая-то?..

— Медицина не всесильна, мадам. Часто не от врачей зависит, останется ли жить пациент. А от самого больного… Ваш муж молодой и выносливый, и сердце у него здоровое. Но, думаю, главное, что может вернуть его к жизни, — это вы, мадам. То, что вы живы, то, что вы рядом с ним!

— Да… — прошептала Дом, целуя руку Робера и надевая ему на палец обручальное кольцо. — Я буду с ним! И в болезни… И в здравии… И всегда буду любить его… Всегда!

…В тот же день, вечером, Очо заглянул в спальню больного. Доминик не отходила от мужа. Она смазала раны мазью, которую дала ей Тереза, и дала Роберу выпить приготовленные вдовой лесника капли. Герцог крепко спал; и, хотя сон этот и напоминал обморок, Доминик, время от времени кладя руку на пульс мужа, чувствовала, как ровно и сильно он бьется. Надежда была… И Дом молилась и надеялась.

Карлик приблизился к постели и сел на маленькую скамеечку для ног рядом с молодой женщиной.

— Очо! Как там Розамонда? — спросила тихо Дом.

— Плохо, мадам. Мы с Исмаилом привезли ее в Шинон. У нее нервная горячка… Да Сильва очень обеспокоен ее состоянием.