Джоанна Борн - Черный ястреб

— Я держал твои руки, пока доктор зашивал рану — ведь ты сильно сопротивлялась, — и потом, когда едва не лишилась рассудка от жара. — Хоукер встал с кровати. — Поэтому у тебя и остались синяки. У меня просто не было иного выбора.

Тон, каким Хоукер произносил эти слова, свидетельствовал о том, как неприятно ему было причинять Жюстине боль.

«О, Хоукер, как часто мы причиняли друг другу боль».

Подбородок Хоукера покрывала трехдневная щетина, что всегда делало его похожим па головореза. На нем были брюки и просторная рубаха, расстегнутая до середины груди. Жюстина почувствовала все это еще во сне: складки на ткани и такое знакомое и успокаивающее тепло его кожи.

Хоукер взял со стола кувшин и наполнил его содержимым чашку.

— Все хотят, чтобы ты пила это. Редко встретишь подобное единодушие. Я поднесу чашку к твоим тубам и подержу голову.

В чашке был лимонад, оказавшийся весьма кстати, ведь у Жюстины так пересохло во рту.

Пока она пила, они с Хоукером смотрели друг на друга. Он выглядел очень уставшим. Скулы проступили явственнее, глаза запали. Ему довелось увидеть, как Жюстина подошла к самому краю могилы.

— Вот так-то лучше. — Хоукер осторожно опустил Жюстину на подушку. — А ведь я чуть тебя не потерял. В какой-то момент ты перестала бороться, и я подумал, что все кончено.

— Нет. Не в этот раз. — Когда Жюстина лежала спокойно, боль немного стихала. — Ляг рядом, если тебе не трудно. Мне очень больно, а еще я замерзла.

— С удовольствием.

Жюстина хотела уже рассмеяться, но вовремя получила предостережение от собственного тела и сдержалась.

— Где газеты? Они у тебя? Это очень важно.

— У меня. — Хоукер приподнял одеяло и опустился на постель рядом с Жюстиной. Как много раз он проделывал это.

— Я расскажу тебе, что видела, когда проснусь. — И еще одно. — Не посылай за Северен. В этом нет необходимости.

— Поспи, Сова.

— Знаешь что? Ты единственный в мире, кто… кто по-прежнему называет меня Совой.

Темнота оказалась бесконечной и дружелюбной. И Жюстина согласилась отдохнуть немного под се покровом.

Хоукер взял в руки бритву. Из глубины зеркала на него смотрели жестокие глаза. Глаза убийцы.

— Она пока еще жива. Жива. Измучена. Спит. И за ней присматривает Фелисити.

Хоукер никогда не наносил мыло на щеки помазком. Просто растирал его в ладонях.

— Допустим, существует две группы людей. Одна убивает проживающих в Лондоне французов. А вторая пытается расправиться с Жюстиной. Обе эти группы ненавидят меня, и умело пользуются моими ножами. — Хоукер покачал головой. — Нет, маловероятно.

Отражение в зеркале молчало.

Хоукер провел бритвой по волосам на руке. Отличное, очень острое лезвие. Ему нравились такие остро заточенные орудия. Он отряхнул руки, натянул кожу на щеке большим Пальцем и медленно провел по ней лезвием. В таком деле главное не спешить.

Хоукер отер лезвие о полотенце и ополоснул его.

— Значит, этих групп вовсе не две, а одна. Они убивают французов, чтобы бросить тень на меня. И на Жюстину они напали, чтобы причинить мне боль.

Хоукер покончил с правой щекой. Вновь отер лезвие.

— Эти люди очень хорошо меня изучили.

Он принялся за левую щеку.

— Но ведь гораздо проще меня пристрелить. Кому потребовалось тратить так много времени и организовывать столь запуганную операцию? Кто ненавидит меня так сильно?

На ум пришло лишь одно имя.

Во время бритья замечательно думается. Хоукер осторожно водил лезвием бритвы по подбородку. Это самый ответственный момент во всем процессе.

Он вытер бритву о полотенце и вымыл лезвие.

— А если вот так? Представим, что Жюстина на протяжении некоторого времени собирала мои ножи. Она убивает парочку французов, чтобы свалить вину на меня. — Хоукер насухо вытер лезвие чистым концом полотенца. — Но прежде чем она успела зарезать очередного несчастного, кто-то из ее товарищей разозлился и решил зарезать ее саму.

Хоукер сложил бритву. Положил се рядом с тазом. Взял чистое полотенце и вытер лицо.

— Да, группа действительно одна, и ее члены не слишком-то ладят друг с другом. И стоит за этим всем Жюстина.

Хоукер отбросил полотенце в сторону.

Давным-давно Хоукер думал, что между ним и Совой существуют особенные отношения. Они были друзьями. И оставались ими, даже будучи вратами. Даже когда Хоукер едва не умер от выпущенной из пистолета Жюстины пули, засевшей у него в плече, он не переставал считать ее своим другом.

Из зеркала на Хоукера смотрели его собственные глаза — особенно суровые сегодня.

— Ты знаешь, что Сова не остановится. Она никогда не бросает начатое. Если за всем этим действительно стоит она, ты проснешься однажды утром с перерезанным горлом. — Хоукер провел пальцем по шее. — Потому что ты делаешься совершенным идиотом, когда дело касается этой женщины.

Ответа вновь не последовало.

Хоукер перекинул через плечо чехол с ножами, закрепил ремень, желая оказаться на поле боя, где он мог бы пустить в ход свое смертоносное оружие. Сегодня утром ему ужасно хотелось сразиться с кем-нибудь гораздо более опасным, нежели глава военной разведки лорд Каммингс.

Войдя в свой кабинет, Хоукер увидел, что Каммингс занял место за его столом и сидел в его кресле.

Хоукер так и не смог понять, изображает ли этот человек из себя дурака нарочно, или же это выходит у него само собой. Выглядел он как настоящий аристократ: прямая спина, аккуратно уложенные седые волосы, высокомерно вздернутый тонкий длинный нос. Лорд Каммингс старательно делал вид, что погружен в чтение газеты. Он прихватил с собой своего цепного пса полковника Римса, внешность коего никак нельзя было назвать аристократичной.

Фелисити стояла возле двери, прислонившись спиной к стене, и буравила взглядом непрошеных гостей.

— Очень вовремя, — пробормотала она, когда Хоукер проходил мимо.

Он почти неслышно спросил в ответ:

— Обязательно было приглашать их сюда?

— Ты же велел вести себя вежливо.

— Но не настолько же.

Фелисити позволила людям из военной разведки войти в его кабинет, чтобы удовлетворить собственное любопытство и досадить ему.

Хоукер выпроводил Фелисити, бросив:

— Поговорим об этом позже.

Во времена своей юности, когда он воровал, чтобы выжить, и общался с весьма сомнительными личностями, ему не раз приходилось нарываться на засаду в глухих переулках. Сейчас Хоукер чувствовал себя примерно так же. И даже ощутил некоторую ностальгию по ушедшим временам.

Каммингс усадил свою задницу в резное дубовое кресло, принадлежащее главе британской разведывательной службы! Это кресло изготовили еще во времена правления Доброй королевы Бесс[8]. Для Уолсингема, основавшего разведывательную службу.

«Но теперь это кресло мое».

Каммингс ничего не делал просто так. Он хотел разозлить Хоукера. Интересно почему? Визит главы военной разведывательной службы. Крепко сбитый, с красным лицом, он напоминал бульдога. Сцепив руки за спиной, он с презрительной усмешкой смотрел на карту. На нем была алая униформа, на которую он, по правде говоря, не имел никакого права. Еще одна причуда военной разведки. Для полковника Римса просто не нашлось поля боя.

Сегодня утром Римс был чрезвычайно доволен собой. Очевидно, он считал, что сделал что-то очень умное. Только он ошибался.

Карта была сплошь утыкана разноцветными булавками с номерами. И располагались они от Дублина до Дубровника. Они обозначали месторасположение агентов Хоукера. Где они только не работали — в Австрии, России, Франции и даже в Индии.

— Округлое желтое пятно, что расположено справа, это Австралия, — любезно подсказал Хоукер, выбив полковника из колеи. — Голубой квадрат — Франция.

Одного взгляда Каммингса хватило, чтобы Римс проглотил остаток ругательства.

Каммингс принялся неторопливо складывать газету. После этого он швырнул ее на стол, намеренно опрокинув стопку нераспечатанных писем на пол. Это было уже второе намеренное оскорбление за сегодняшнее утро. Хоукер сразу понял это.

— Хорошо, что вы здесь.

— Приятно видеть вас. Каммингс. Впрочем, как и всегда.

— Вы не отвечали на мои послания.

— Очень невнимательно с моей стороны. — Письма из военной разведки лежали где-то здесь, в общей стопке. Как хорошо, что на них никто не обратил внимания. — Я просмотрю их позже…

— У меня нет времени ждать только потому, что так удобно вам. — Каммингс принялся нетерпеливо барабанить пальцами по подлокотнику кресла, представлявшего собой голову оскалившегося волка.

Волка из британской разведывательной службы. А не из военной разведки. Хоукер и сам сейчас был не прочь оскалиться.

— Как же это затруднительно — делать что-либо ради удобства другого человека. А вы проехали через весь город. — Хоукер обошел стол и сел на его край рядом с Каммингсом. Выражение его дина напоминало волчий оскал.

Фыркнув, Каммингс отодвинулся и вжался в спинку кресла.

— Я лишь хотел сказать…

«Нависну-ка я над ним».

— Может, скажете, что от нас нужно военной разведке?

В мире, к которому принадлежал Каммингс. люди, наделенные властью, сидят за столами и отдают приказы. Те же, кто ниже их по чину, стоят, внимая каждому их слову. Возможность сидеть, когда другие стоят, означала власть.

В трущобах Ист-Энда власть имущие доказывали свою правоту пинками в живот. Поэтому там лицо сидящего оказывалось в опасной близости от чьего-нибудь ботинка.

Вот почему в кабинете Хоукера царили законы Уайтчепела.

Войдя в кабинет. Каммингс оставил свою трость у стены. Теперь же он потянулся за ней и поставил ее между собой и Хоукером, сжав в пальцах набалдашник из слоновой кости.

— Так вот…

— И что же? — На протяжении двух дней Хоукер поддерживал в себе силы с помощью кофе и злости, наблюдая за тем, как Сова борется со смертью. И он не стал скрывать от Каммингса свое состояние.

Каммингс откашлялся.

— Я хотел сказать… вам следует поговорить с этой вашей девушкой. Хоукхерст. Она продержала меня на ступенях целых десять минут, прежде чем позволила войти в дом. А какая нахальная! Не захотела выйти из кабинета, хотя я и отослал ее прочь.

«Тебе нравится отдавать приказы моим людям, не так ли?»

— Она дерзила мне. — Каммингс принялся нервно жевать нижнюю губу.

— Мы с вами друзья по несчастью.

— Полагаю, вы держите ее подле себя вовсе не за ее профессиональные качества. Вы очень любите женщин. Хоукхерст. Всем это известно.

— В самом деле?

Трость нервно дрожала в руках Каммингса. Внутри ее был спрятан клинок. Это понял бы любой, кто повнимательнее присмотрелся бы к тому, как пальцы Каммингса обхватывают ее рукоятку.

Любой богатый человек мог бы обзавестись подобной безделушкой. Внутри трости прятался кинжал, у которого вместо рукоятки был лишь золотой шестиугольный ободок, украшавший набалдашник. Такой кинжал хорош для быстрого неожиданного удара. Но в рукопашном бою совершенно бесполезен.

Каммингс любовно водил пальцами по трости.

— Иногда я завидую вам, парням из разведывательной службы. Попрятались по штабам. Пьете кофе на живописных улочках Рима, посещаете оперу в Вене. После того как война закончилась, вам совсем нечем заняться. Только и делаете, что пишете отчеты, которые отсылаете потом премьер-министру.

— Вносим свою скромную лепту в общее дело.

Нет, не британская разведывательная служба осталась без дела, а военная разведка. Когда последние отряды оккупационной армии покинули Францию, подразделения военной разведки отправились следом за ними. А Каммингсу пришлось опуститься до слежки за англичанами, довольствуясь ролью информатора и провокатора среди недовольных ткачей Йоркшира. Он не гнушался тем, чтобы перехватывать письма либеральных политиков, в надежде отыскать в них что-нибудь провокационное. Или попытаться привлечь к ответу поставщиков порнографических гравюр из Сохо.

Газеты высмеивали военную разведку, называя ее «тайной полицией» Англии. И не только радикальная пресса настаивала на том, чтобы закрыть это ставшее ненужным ведомство.

Его светлости нравилось представлять себя пауком, сидящим в самом центре паутины, опутывающей своими интригами всю Европу и не только. Но сейчас единственные агенты, работающие в Европе, принадлежали британской разведывательной службе. Каммингс следил за этой службой. Он отлавливал мелкую рыбешку и относил ее премьер-министру. Уж очень ему нравилось быть на виду у высокопоставленных людей.

— Но вы так и не сказали мне, что привело вас на Микс-стрит. — Хоукер еще более вольготно расположился па столе. Его ботинок почти касался безупречных панталон Каммингса цвета буйволовой кожи. — Нет, мы, конечно, очень польщены…