Джоанна Борн - Черный ястреб

— Это необязательно. — Хоукер тихо засмеялся. — Почему, Сова? Почему ты передумала?

Это был Хоукер, которого она знала. Живой и настоящий. Бескомпромиссный, циничный и совершенно не сентиментальный. Крепкий, точно камень. Жадный, точно разбушевавшееся пламя, любовник.

— Мы друзья.

— Я не кувыркаюсь в постели с друзьями. Ты тоже.

— Я боюсь, — произнесла вдруг Жюстина.

Ножи Хоукера оказались на столе рядом с оружием Жюстины. Но положил он их так, чтобы быстро схватить в случае опасности. Хоукер принялся расстегивать ремешок ножен.

— Чего боишься?

— Только сегодня я в полной мере поняла, что все мы смертны. Мы балансируем на краю пропасти, и сегодня вечером я не могла оторвать взгляда от ее бездонной глубины.

— Дьявол! Ты становишься философом? Это ошибка.

Они оба думали сейчас про агента Пакстона, бегущего по темным улицам Парижа в полном одиночестве. Если произойдет самое плохое, сила и ловкость не спасут его от смерти.

— Я совершаю большую глупость, ложась с тобой в постель, — произнесла Жюстина. — Если нас застанут вместе, будет катастрофа. Сегодня утром я решила…

— Почему мы это делаем? — Хоукер принялся медленно расстегивать пуговицы жилета, не сводя глаз с Жюстины. — Напомни.

— …держать тебя на расстоянии и вести себя благоразумно. Но я оказалась не так благоразумна, как мне этого хотелось бы.

Хоукер освободился от ножен и стянул рубашку через голову. Он носил на шее серебряную пеночку с медальоном, на котором был изображен святой Христофор. Это был подарок Северен. Жюстина получила точно такую же.

Вид обнаженной груди Хоукера всегда убеждал Жюстину в правильности принятого решения. Но сегодня, глядя на него, она понимала, что и он может умереть. Этот совершенный механизм, созданный из теплых тугих мускулов и крепких костей, тоже был уязвим.

— Я не буду благоразумной, — прошептала Жюстина. — Смерть придет за каждым из нас. И я встречу ее смело и решительно.

— Ты не умрешь. — Хоукер наклонился и задул свечу в фонаре. — И перестань думать об этом.

— Я ничего не могу с собой поделать. На моих глазах жизнь твоего друга Пакстона рухнула и покатилась под откос. — Несмотря на то что помещение погрузилось во тьму, Жюстина видела очертания тела Хоукера. Ей было проще говорить с ним, когда она почти не видела его лица. — Я слышу, как беда хлопает нал нами крыльями, точно огромная птица. Если Наполеон погибнет от рук англичанина, через неделю начнется война. А мы с тобой окажемся на разных концах поля боя. И нельзя исключать возможности, что нас заставят…

— Эй! — Хоукер поймал руку девушки, перевернул се и запечатлел на ладони поцелуй. — Но не сегодня. Сегодня забудь обо всем.

Одного лишь прикосновения теплых губ к ее ладони хватило для того, чтобы лоно Жюстины обдало жаром.

Хоукер вновь поцеловал ее ладонь, а потом накрыл другой рукой.

— Возьми и спрячь.

Его полутемная фигура была начисто лишена красок. Разговаривать с ним было все равно что вести беседу с самой ночью.

— Ты нравишься мне слишком сильно, — промолвила Жюстина.

— Это недуг всех женщин по обе стороны Европы. Идем в постель, дорогая.

Жюстина знала, что в темноте на его губах заиграла улыбка. Улыбка Хоукера. В ней смешалось все: вызов, сумасшествие, обещание земных наслаждений и изящная безнравственность.

Жюстина скинула с ног туфли, ослабила подвязки, позволив чулкам съехать по ногам вниз, а потом приподняла юбки и забралась на импровизированную постель.

— Ложись. Я хочу… О, как хорошо. — Губы Хоукера коснулись шеи девушки. — Я когда-нибудь говорил, что твоя кожа остывает, когда ты спишь? Ты словно шелк. Прохладная на ощупь.

— Можешь сравнивать меня с шелком всю ночь.

Хоукер прядь за прядью откинул волосы Жюстины со лба и покрыл его поцелуями. Он не торопился. Хоукер никогда не торопился, даже когда Жюстина сгорала от желания.

Девушка нашла его губы.

— Ты невыносимо соблазнительный.

— Стараюсь по мере своих скромных возможностей. — Хоукер поиграл с локоном Жюстины и слегка потянул за него. Он обладал терпением растущего дерева.

Все существо Жюстины содрогалось от желания обладать им. Горло перехватывало от страсти, а лоно болезненно дрожало и пульсировало.

— Мы такие глупые, глупые, глупые… — шептала она. Перекатившись на бок, она улеглась рядом с Хоукером.

— Мне придется тебя взять, — донесся до слуха Жюстины хриплый шепот Хоукера.

Желание делало его неуклюжим, поэтому Жюстина отвела его руку в сторону и сама расстегнула пуговицы на брюках. Ей потребовалось некоторое время, чтобы освободить от них Хоукера. Но он не возражал.

Ночью огромный сад в самом сердце Пале-Рояля был пуст. Магазины, расположенные в колоннаде, закрылись.

Последние посетители оперы отправились по домам. На верхних этажах за закрытыми дверями мужчины играли и снимали проституток, и лишь еле слышные отзвуки этого праздника жизни просачивались на улицу.

Мужчина, все еще считающий себя Томасом Пакстоном, стоял посреди сада и смотрел в небо. Над Парижем плыла луна. Нал Лондоном тоже. И над Бонном, и над городами Нового Света. Он мог спрятаться в дюжине мест. Мужчина протянул руку и, словно с помощью секстанта, измерил угол между своей рукой и линией горизонта. Два с половиной часа оставалось до захода луны. Значит, сейчас три часа ночи. Хоукер останется в клубе до утра, давая ему возможность уехать как можно дальше.

На дворе стоял август, но ночи стали холодными. Свет луны тоже не согревал. Но Пакс все ночь провел под открытым небом. Звездный дождь в созвездии Персея достиг своего апогея. Такое происходило всего раз в году.

Вот. Вот она. Белая полоса в небе. Пакс затаил дыхание и проследил за ней взглядом. Ему показалось, что имеет смысл запрокинуть голову назад и сказать небу: «Бездна бесконечного времени поглощает все». Эти слова принадлежали Марку Аврелию.

Утром он отправится к Каррадерс и возьмет с собой Хоукера.

Ему не нужно было делать мучительный выбор. Если ты агент британской разведывательной службы и запятнал свою честь, твой долг отправиться к главе подразделения и понести надлежащее наказание. А Пакс был агентом. Он сделал свой выбор много лет назад.

Жюстина проснулась. Сквозь окна лился свет. Но разбудил ее шорох метлы по мостовой и стук ведер. Дворники уже вышли на работу, подметая опавшие листья и готовя Пале-Рояль к новому дню.

Счастье поселилось в груди Жюстины, согревая ее точно угли в грелке. «Я снова поступила неблагоразумно. Снова была с Хоукером».

Как хорошо. Когда Жюстина просыпалась после ночи любви с Хоукером, она всегда чувствовала себя чистой. Словно бы он коснулся собой каждого дюйма ее тела и выжег своим жаром все, что было в ней плохого, оставив после себя лишь скрипящую чистоту.

Жюстина открыла глаза и посмотрела на Хоукера. Они не раздевались полностью прошлой ночью, но Хоукер был наполовину обнажен. Жюстина вновь и вновь целовала его грудь, прокладывая путь от одного мускула к другому.

Хоукер спал полусидя, прислонившись головой к стене. Его правая рука вяло лежала рядом, а левая обнимала Жюстину за талию.

Его лицо напоминало ей древнегреческий профиль из тех, что чеканят на монетах: прямой нос и полные волевые губы. Кожа Хоукера была покрыта загаром. В Милане он выдавал себя за рыбака и целыми днями пропадал на море, одетый лишь в закатанные до колен штаны. Отросшая за ночь щетина соблазнительно покрывала подбородок и щеки.

С таким лицом он не мог быть англичанином. Возможно, поляком, цыганом, индусом, евреем, греком или итальянцем. А может быть, в его жилах текла кровь разных народов. Он мог смешаться с толпой на миланском рынке, так же как воробей теряется в стае своих сородичей. Он рассказывал, что его мать была проституткой, поэтому его отцом мог стать кто угодно. Вполне возможно, что Хоукер был наполовину французом, а его отец мог оказаться жителем Марселя или Рима.

— Я не сплю, — произнес Хоукер. не открывая глаз.

— Знаю. Я любовалась тобой, — ответила Жюстина. Она часто говорила ему правду. Не из принципа или какого-то расчета, а потому что так было проще.

Хоукер улыбнулся:

— Я похож на дикобраза. — Он погладил рукой щетину на подбородке — жест, присущий только мужчинам. Ведь они никогда не перестают гордиться тем, что обладают способностью отращивать бороду.

Жюстина взялась за руку Хоукера, чтобы сесть, а потом положила ее к себе на колени. Будь она цыганкой, она смогла бы прочитать по ладони всю его жизнь.

Мысль о цыганах и гадании посетила ее ночью и не покинула после пробуждения. Она поговорит об этом с Хоукером позже.

— Как думаешь, который час?

— Еще нет шести.

Снаружи послышались приглушенные звуки шагов. Колоннада мало-помалу наполнялся людскими голосами. Жюстина не могла расслышать слов, но люди говорили спокойно, обсуждая что-то обыденное и незначительное. Мужчины, женщины и мальчишки направлялись на работу в кафе и магазины, расположенные в колоннаде. Скрип тележек возвещал о том, что торговцы развозят фрукты и овощи по кафе и ресторанам. Возле двери шахматного клуба раздался приглушенный стук. Должно быть, мальчишка-разносчик бросил на порог свежие газеты.

Жюстина крепко спала на протяжении двух часов, но так и не отдохнула. Ее сознание было настолько заполнено запахом и вкусом Хоукера, что для мыслей совсем не осталось места. Жюстина жалела, что они не смогут заняться любовью снова, при свете дня.

«Я столько раз пыталась стать женщиной, не позволяющей чувствам руководить собой. Но у меня опять ничего не вышло».

— Скоро придут владельцы заведения. Им наверняка нужно подготовиться к наступающему дню. Пополнить запасы продуктов, выжать сок из лимонов и всякое такое. Должна признаться, я совершенно не представляю, что происходит за закрытыми дверями кафе.

— Хозяева разбавляют вино водой, нарезают хлеб тонюсенькими кусочками и делают паштет из кошек.

Хоукер забрал у Жюстины руку и взял ее за предплечье так, что они оказались соединенными воедино. Жюстине приходилось видеть старинные вазы, выкопанные из земли в Риме. Изображенные на них античные воины приветствовали так своих товарищей.

— В Париже не едят паштет из кошек. Это традиция лондонцев.

— Лондон. Европейская столица пожирателей кошек.

Жюстине казалось совершенно естественным просыпаться рядом с Хоукером и разговаривать с ним в таком вот шутливом тоне. Ей было тепло, потому что их с Хоукером руки переплелись, а тела соприкасались. Никто из них не желал первым расцепить объятия.

И всегда в подобных ситуациях благоразумие приходилось проявлять женщине. Жюстина отстранилась и. подхватив обмотавшиеся вокруг ног юбки, спрыгнула со скамьи. Теперь они с Хоукером вновь сами по себе.

— Мне нужно отыскать волу, умыться и привести себя в порядок.

— Мне тоже. — Глаза Хоукера стали похожими на острые кончики кинжалов. — Мне предстоит не слишком приятный разговор.

Пока Жюстина спала. Хоукер строил планы. Он не отдаст Пакса своим начальникам без боя.

Хоукер поднялся, пересек зал, обошел прилавок и скрылся и кладовой. Каждый шаг превращал его в холодного, бесстрастного человека. Черный Ястреб.

— Хозяева кафе наверняка надеются, что я исчезну без следа, когда они придут утром в свое заведение, — повысила голос Жюстина. — Никому не хочется, чтобы агенты тайной полиции безнаказанно устраивали беспорядок на территории их заведения.

— Попробуй стать воровкой! — крикнул из кладовой Хоукер. — Вот тогда тебя точно перестанут пускать в приличные места.

Жюстина отыскала на полу свои чулки и подвязки и, усевшись на лавку, принялась натягивать их на ноги.

Послышался металлический лязг, а затем журчание — это Хоукер наливал воду в медный таз.

— Мне в голову пришла одна мысль, — громко произнесла Жюстина, чтобы Хоукер се услышал. — Довольно умная мысль, но она перечеркивает все предыдущие умозаключения. Ты должен сказать, что об этом думаешь.

В кладовой раздались тихие хлопки.

— Позволь мне сначала побриться. Я не способен думать во время этого занятия. — За этими словами последовала пауза, в течение которой Хоукер наверняка успел один раз провести по щеке бритвой. — Я поставил чайник на огонь. Так что через десять минут сможешь умыться.

— В го время как ты будешь умываться холодной водой? Я тронута.

Вчера ночью Жюстина расстегнула пуговицы на одежде, ослабила завязки, чтобы ей было удобнее. Чтобы быть… более доступной. Но ее платье было сшито таким образом, что она всегда могла одеться без посторонней помощи. Жюстина привела себя в порядок и надела туфли. Утро вступило в свои права.