Хоукер стоял достаточно близко, чтобы ощущать аромат кожи Жюстины. исходящий от ее обнаженной шеи. Его близость ее не пугала — насколько он знал, ее вообще ничто не могло испугать по-настоящему, — а стоя рядом, он мог в любой момент подхватить Жюстину, если та вдруг лишится чувств.

Он всегда получал наслаждение от созерцания этой женщины. В последнее время ему этого не хватало.

— Ты молчишь.

— Я думаю. Мне необходимо многое тебе сказать. И это очень нелегко.

Возможно. Жюстина придумывала сейчас удобоваримую Ложь. Рассматривала различные варианты. Просчитывала, что сможет утаить, а что — нет. Но. Господи, как же Хоукер ее любил.

— Я очень терпеливый человек. Начни сначала.

Жюстина набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула.

— Начну я не с самого начала, а с последней нашей встречи. Ты спас меня от казаков. А я хотела тебя убить. Ты наверняка это помнишь.

— Очень хорошо помню.

Это случилось за несколько дней до того, как Париж нал. Армии наводнили французскую провинцию, ведя непрерывные бои. Хоукер был прусским связным. Наполеон занял оборону в полудне езды к югу.

В отдалении раздавалась канонада, но линия фронта была так запутана, что непонятно было, кто в кого стрелял. Пруссаки использовали Хоукера для доставки донесений. Он так устал, что все его тело болело, как один большой синяк. Да и пахло от него не лучше, чем от лошади.

Несколько знакомых казачьих старшин заметили Хоукера и позвали к себе. Они хотели, чтобы он допросил арестованную женщину.

Хоукер нырнул в палатку. Женщина сидела на ветхом стуле. Одежда ее была разорвана, а руки и лицо покрыты запекшейся кровью. Ее еще не успели изнасиловать. Хоукер подоспел как раз вовремя.

— Она сопротивлялась как волчица, — восхищенно протянул один из казаков. — К счастью, урядник, которого она зарезала, был не слишком важной птицей.

Сова подняла глаза и поняла, что все кончено. Хоукер видел, как она переменилась в лице.

— Я знаю ее, — произнес он. — Она совершенно безобидна.

Прошло двенадцать лет с тех пор, как Сова выстрелила в него на ступенях Лувра. И в течение всех этих лет их пути почти не пересекались. Но каждая такая редкая встреча запоминалась надолго.

Сова очень изменилась. Она была до такой степени измождена, что едва дышала. Ввалившиеся глаза казались огромными черными пещерами на мертвенно-бледном лице. Кончики губ горестно опушены. И все же она не сдавалась. Да, она действительно изменилась за прошедшие двенадцать лет. В ней стало всего больше. Больше силы. Больше прозорливости. Больше упрямства.

— Она всего лишь очередной курьер, — продолжал Хоукер. — И совсем ничего не знает.

Бумаги, которые она имела при себе, были обычной шифровкой, предназначенной для Наполеона. Атака на Сен-Дизьс была обманным маневром. Основной удар был направлен на Париж. Хоукер даже предположить не мог, откуда Сова это узнала.

Он сказал, что она не стоит того, чтобы к ней приставили караул. Сказал, что убийство женщины послужит плохим примером для остальных. И когда он покинул палатку, таща Жюстину за собой, все наверняка решили, что он просто-напросто решил удовлетворить свою похоть.

Хоукер заставил Сову пройти целую милю, прежде чем остановил своего коня. Дорога шла вдоль болота.

— Снимай ботинки, — приказал Хоукер.

Не проронив ни слова, Жюстина сняла с ног грубые ботинки на деревянной подошве, протянула их Хоукеру, и тот зашвырнул их как можно дальше в самую топь.

Сен-Дизье находился в пятидесяти милях от того места, где они стояли. Безоружная, босая, даже Жюстина не смогла бы добраться до Наполеона вовремя. Париж падет. Это конец.

— Я убью тебя за это. — Жюстина стояла по колено в грязи, скрестив руки на груди, словно хотела удержать взаперти собственное сердце. — Выберу момент, когда ты будешь менее всего этого ожидать, и убью. Так что не засыпай слишком крепко.


Жюстина сидела в штабе британской разведывательной службы на Микс-стрит, закутанная в парчовый халат, и пила кофе.

— В тот день рядом с казацким лагерем я много чего наговорила. — Жюстина вновь посмотрела на дымящийся в чашке напиток, словно прося у него совета. — Я была не в себе.

— Знаю.

— Ты был врагом и лишил нас последней надежды.

— Было слишком поздно, что-либо изменить. Все знали это, кроме Наполеона. Он остался в меньшинстве. Страна устала от войны. Единственное, что он мог сделать, — это принять бой, в котором все равно проиграл бы. Если бы тебе удалось до него добраться, он принял бы этот бой у стен Парижа. Неужели ты хотела, чтобы сосед пошел на соседа? Чтобы артиллерия обстреляла Монмартр?

— Теперь я это понимаю. Но тогда я знала лишь то, что не выполнила возложенной на меня задачи. — Взор Жюстины затуманился. Она мысленно перенеслась в прошлое. — Я пыталась добраться до Наполеона и с каждым шагом вынашивала план мести.

— Представляю, как разыгралась твоя фантазия.

— В тот день я думала лишь о том, что за всю историю мира не будет человека, убитого более изобретательно, чем ты. Я очень старалась сделать то, что должна была, но не смогла. Когда мне сказали, что Париж сдался, я села на пол в деревенском доме и зарыдала.

Хоукер ничего не мог на это ответить. Война закончилась.

— Его необходимо было остановить.

— У меня было много времени, чтобы поразмыслить над этим. Я не скажу, что ты не прав. Но тогда… Париж наводнили иностранные армии. Русские пруссаки маршировали по Елисейским полям. Кафе заняли австрийцы. Казаки расположились лагерем на Марсовом ноле. Куда бы я ни посмотрела, мое сердце переполняла ярость. Я осталась совсем одна и обезумела от горя. И во всем я обвиняла тебя.

— Думаешь, я этого не понимаю?

— Я бы плюнула тебе в лицо, если бы ты тогда сказал мне об этом. — Жюстина криво усмехнулась. — Я оказалась в полном одиночестве. В новой жизни для меня не оказалось места. Даже тайная полиция начала вдруг поддерживать монархию. Те из нас, кто был верен Наполеону, счел благоразумным покинуть Францию.

— И отправиться в Англию.

— По иронии судьбы самым безопасным местом оказалась Англия, где меня окружали старые враги.

— Да уж.

— Но я говорю сейчас неправду. — Жюстина глубоко вздохнула. — Лежа в постели сегодня утром, я поклялась себе не лгать. Но привычка слишком сильна. Я приехала в Англию, потому что здесь был ты. — Жюстина посмотрела на лежавшие на столе ножи. — Я приняла хладнокровное решение убить тебя.

— Я надеялся, что ты передумаешь.

«Господи, я до сих пор надеюсь, что ты передумала».

— Я всегда честна в том, что касается запутанных ситуаций. Это нелегко, да и от тебя помощи ждать не приходится. — Жюстина всегда начинала вести себя как настоящая француженка, когда раздражалась.

Хоукер коснулся се щеки. Легонько провел по ней пальцем. Любой, кто посмотрел бы сейчас на них с Совой, счел бы этот жест дружеским.

— Мы никогда не причиняли друг другу боль. Мы играли честно. Если отбросить то прискорбное происшествие, что имело место пятнадцать лет назад, ты никогда в меня не стреляла.

— Я никогда не оказывалась в таком положении, когда долг обязывал бы меня выстрелил» в тебя. Судьба ко мне благоволила.

— Ты должна поблагодарить за это разведывательную службу. — Хоукер улыбнулся. — После того как ты всадила в меня пулю, нас старались держать друг от друга подальше. Посылали в Россию, в то время как ты находилась в Париже. Потом во Францию, когда переезжала в Италию. В Италию, когда тебя переправляли в Австрию. Я только потом это понял.

Взгляд Жюстины вспыхнул, точно свечка, наполненный роящимися в голове мыслями.

— Я стала одной из агентов Сулье. Так вот, он ничего не сказал. Но ты прав. Он держал нас на расстоянии. Я поступала так же в отношении работающих под моим началом женщин, если они влюблялись в кого-то неподходящего.

— Более неподходящего человека, чем я, нет.

— Это верно. — Жюстина пыталась договориться с иолами халата, постоянно съезжающими с колен. Очевидно, у них было свое мнение относительно того, что стоит показывать, а что нельзя. — Знаешь, я писала тебе письма. Целую сотню. Я снова и снова пыталась объяснить, что тот выстрел был случайностью. Я писала, что не собиралась в тебя стрелять. Леблан ударил меня но руке, и выстрел произошел сам собой.

— Приятно это узнать.

— Но я не отправила тебе ни одного письма. Я писала их и сжигала. Я знала, что если передам тебе хоть крохотную записочку, то проснусь на следующей неделе и услышу под своими окнами твой голос и просьбу войти. И я открыла бы окно. Рядом с тобой я лишаюсь разума. Хоукер. Наши хозяева поступали правильно, не подпуская нас друг к другу.

— Подожди. Я все еще думаю о том, как ты открыла бы окно и впустила меня внутрь. Что на тебе было бы надето?

Но я могла бы открыть окно, втянуть тебя внутрь и задушить. Это вполне возможно. — Жюстина так и не допила кофе. Она со стуком поставила чашку на стол, словно хотела подчеркнуть значимость собственных слов. — Но сейчас я говорю о том времени, когда покинула Париж. Прежде чем отправиться в Англию, я посетила Соккьеве. Это в Италии. Я все еще намеревалась убить тебя.

— И нашла вполне подходящее место для того, чтобы осуществить план мщения. — Хоукер вспомнил Соккьеве. Возвышающиеся со всех сторон горы, снег на горных вершинах. Пасущиеся на лугах короны. Австрия и Франция встретились, чтобы сразиться на территории Италии. — Это было много лет назад. Мы так и не расплатились с хозяином того постоялого двора. Австрийцы его сожгли?

— Он каким-то образом ускользнул от их внимания. Теперь этот постоялый двор принадлежит сыну того старика, с которым мы когда-то познакомились. Они хранили наши с тобой вещи, потому что недолюбливали австрийцев и надеялись, что нам удастся сбежать. Наши вещи так и остались на постоялом дворе. Возможно, его владельцы честные люди. Но мне кажется, они просто убрали их на чердак и забыли об их существовании.

— В одном из саквояжей лежали мои ножи.

— Которыми ты так гордился, что постоянно метал в деревянную полку над камином. Оставленные ими зарубки до сих пор видны. Про нас в той деревеньке рассказывают разные истории, и ни в одной ни слова правды. Каким-то образом хозяин постоялого двора узнал, что ты Черный Ястреб. В этих историях ты ни за что не узнал бы себя.

— Я провел в той деревне меньше недели.

— Ты заработал такое огромное уважение за истребление австрийцев, что я просто удивляюсь, что кто-то из представителей этой нации все еще ходит по земле. Я забрала из саквояжа твои ножи и свой черепаховый гребень, а остальное отдала хозяину постоялого двора, чтобы распорядился по своему усмотрению.

— Три моих ножа.

— Вот эти три. — Жюстина принялась задумчиво рассматривать лежавшие на столе ножи. — Они причиняли беспокойство. Так странно было перебирать вещи и вспоминать людей, какими мы были когда-то. Я словно бы смотрела на незнакомцев.

Они занимались любовью на лугу. Это была не просто площадка, а красивое место, поросшее клочковатой травой и дикими цветами. Хоукер положил на землю свою куртку, примяв цветы, и их аромат окутывал его до тех пор, пока он не потерял способность мыслить здраво.

В одном из перерывов между поцелуями Хоукер признался Жюстине в любви. Но она ответила:

— Не надо.

А потом, когда солнце село, окрасив снег на горных вершинах багрянцем, они отправились шпионить в австрийский лагерь. Хоукеру было тогда восемнадцать лет. А может, девятнадцать. Он не знал точно, в каком году появился на свет.

Как сказала Сова, это случилось много лет назад. Теперь же они были совсем другими людьми. Хоукер разговаривал с женщиной, еще недавно занимавшей довольно высокий пост в тайной полиции Франции, а вовсе не с девочкой с распушенными волосами и перепачканными желтой цветочной пыльцой щеками.

— На пути в Англию у меня было достаточно времени для размышлений. Я поняла, что многое оставила позади. Ощущение такое, будто я распаковывала багаж и выбрасывала за ненадобностью старые вещи. Я перестала быть шпионкой. Потому что Франция, которую я знала, канула в Лету. — Жюстина перекинула косу на грудь и принялась задумчиво ее теребить.

Теперь ее волосы были темнее, чем тогда в горной деревушке. Хоукер помнил, как прижимал ее волосы к своему лицу, упиваясь их ароматом и ощущением шелка под пальцами.

— Приехав в Англию, я больше не испытывала к тебе ненависти. Все темные помыслы я оставила в прошлом.

Хоукер верил ей. Ему довелось допросить немалое количество мужчин и женщин, и он знал, что человек не может лгать, когда его взгляд устремлен внутрь. Ни один из них не выкладывал перед ним свою душу и не препарировал ее так, как делала это Сова.