Кэти изо всех сил старалась не злиться на Аннунсиату, ибо она была воспитана в строгих религиозных правилах Мэри Эстер. Она знала, что грешно роптать, но не могла избавиться от мысли, правильно ли поступил Бог, сотворив ее такой болезненной. Неужели обязательно было делать контраст таким поразительным, спрашивала она себя, несмотря на все усилия забыть об обиде. Кэти, хотя и не отличалась выдающимися способностями, была достаточно умна, и благодаря своему усердию считалась самой образованной среди девушек дома Морлэндов. Но Аннунсиата, как будто ей не хватало здоровья и красоты, была щедро одарена сообразительностью, которая позволяла ей легко схватывать знания и без усилий запоминать их. Не пытаясь приложить даже половину усердия Кэти, Аннунсиата знала вдвое больше ее; не нуждаясь в многочасовых занятиях, подобно Кэти, она и играла, и пела гораздо лучше своей кузины. Если бы Кэти удалось стать образованнее Аннунсиаты, она смогла бы примириться со своим уродством.

Она вздохнула и посмотрела на Элизабет. Маленькая, пухленькая, с каштановыми кудряшками и круглым личиком, она постоянно казалась испуганной. Ее мать, Генриетта Морлэнд, умерла при рождении девочки, а отец, Чарльз Хобарт, очень скоро женился на молодой богатой вдовушке с двумя сыновьями, и сам вскоре стал счастливым отцом еще двух сыновей. Поэтому, не заботясь об Элизабет, отец отправил ее на воспитание в дом Морлэндов. С самого начала было ясно, что отец не собирается обеспечить Элизабет приданым, а следовательно, поскольку она не сможет выйти замуж, ее ждет судьба всю жизнь провести в доме Морлэндов в качестве компаньонки кого-нибудь из женщин.

По всем этим причинам слуги пренебрегали и Элизабет, и Кэти, однако Элизабет не обижалась. Она знала свое место и, не обладая блестящим умом, легко смирилась с ним, будучи благодарной за те крохи внимания, которые ей доставались. Когда Аннунсиата оказывалась поблизости, девочка боязливо краснела, но испытывала подлинное удовольствие. Это раздражало Кэти, но научить Элизабет ненавидеть Аннунсиату оказалось невозможным.

– Как ваше плечо? – спросил Ральф, когда они с Аннунсиатой остались вдвоем. Он стоял у камина, опираясь на него здоровой рукой, поэтому Аннунсиате пришлось подойти поближе, чтобы видеть его лицо. Аннунсиата встала так, чтобы свет, падающий от окна, освещал ее волосы. Локоны ее прически поддерживали четыре розовых бутона, которые Кит прислал Аннунсиате, пока она одевалась. Девушка решила, что цветы будут отличным дополнением туалета.

– Все время ноет, – ответила она на вопрос Ральфа. – И довольно сильно – там такая противная рана. Как хорошо, что сейчас никто не носит декольтированные платья, – добавила она, – такой шрам было бы видно даже через кружево.

Ральф рассмеялся.

– О, как вы тщеславны, кузина! Могу поклясться, вы охотно вытерпели бы вдвое сильную боль, только бы ваша кожа не пострадала! Признайтесь, ведь самая сильная боль для вас лучше, чем самый маленький шрам на лице?

Аннунсиата нахмурилась.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – обиженно проговорила она. – Вовсе я не тщеславна! Я отлично знаю, что тщеславие – это грех, и...

– И отлично понимаете, насколько вы красивы. Иначе почему вы встали рядом с моей сестрой в зале? Почему вы всегда встаете так, чтобы лучи солнца блестели на ваших волосах? Нет, не двигайтесь – мне нравится смотреть на вас. Кто это прислал вам розы?

– Кит, – ответила Аннунсиата, пытаясь удержаться от улыбки.

– Так вы, наконец, стали добрее к нему?

– Разве это доброта – принять цветы в подарок?

– Конечно, и любой другой подарок тоже. Не спорю, всех нас учили, что блаженство в том, чтобы отдавать, а не брать, но уметь принять подарок элегантно и вежливо – это великое искусство. И я пригласил вас сегодня сюда, чтобы дать вам возможность усовершенствоваться в этом искусстве.

– У вас есть подарок для меня?

– О, как просияло ваше личико! Вам нравится получать подарки – а почему бы и нет? Красивые вещи должны принадлежать красивым людям. Делать подарки – это наслаждение, и ваше желание принять их может сослужить отличную службу, как сказал бы Эдуард. Да, я припас для вас подарок – маленький знак признательности за вашу помощь.

Он дотянулся до высокой полки над камином и снял оттуда кедровую шкатулку, открыл ее и протянул Аннунсиате. Девушка подошла поближе, заглянула в нее и смущенно подняла глаза на Ральфа.

– Да, достань их. Это для тебя.

Аннунсиата вынула из шкатулки одно из пары украшений для уздечки, подняла его так, чтобы украшение осветило солнце, и начала осторожно поглаживать и перебирать его пальцами. Украшение представляло собой золотой диск, который подвешивался на крючке, подобно сережке, а с диска спадали три золотые цепочки, на которых через равные промежутки помещались крупные бордовые коралловые бусины.

– Какая прелесть! – воскликнула Аннунсиата. – Я никогда не видела ничего подобного!

– Они принадлежали маме, – ответил Ральф. Он называл так Мэри Эстер, найдя приятный компромисс между словами «мадам» и «матушка». – У мамы была стройная гнедая кобыла – ее звали Психея, и я хорошо помню, как эти цепочки плясали и подрагивали, когда Психея неслась галопом. Мама говорила, что эти бусы похожи на грозди спелой малины. Мой дед подарил их маме, а я дарю вам. Такое украшение должно принадлежать красивой женщине.

– Они так прекрасны, – вздохнула Аннунсиата, доставая из шкатулки второе украшение и любуясь ими вместе. – Я еще не видела такой искусной работы, – она думала о том, как замечательно иметь такое богатое украшение из настоящего золота и настоящих кораллов. Внезапно по лицу девушки проскользнула тень беспокойства, и она подняла глаза на Ральфа. – Но ведь... – начала она.

Ральф усмехнулся.

– Не беспокойтесь, я имею право подарить их. Нам пришлось продать почти все фамильные драгоценности, но некоторые мне удалось сохранить. К примеру, черный жемчуг, аметистовое ожерелье, королевские изумруды и персидские браслеты, и еще некоторые из вещей мамы. Я не в силах отдать их в чужие руки, но драгоценности нужно носить, иначе они тускнеют. Мама была бы рада, что теперь эта вещь принадлежит вам.

– Благодарю вас, – произнесла Аннунсиата, чувствуя, что такой благодарности недостаточно. Она положила украшения в шкатулку, Ральф закрыл крышку и протянул шкатулку девушке.

– Теперь остается подарить вам хорошую лошадь. Вам уже давно пора ездить на настоящей лошади, а не на старом пони. Представьте себе, как вы будете выглядеть на одном из моих гнедых, с этими украшениями, сверкающими на солнце!

Аннунсиата мгновенно вообразила себе эту картину – она была действительно великолепна. Эдуард будет восхищен, когда она прогарцует мимо него, отправляясь вместе со всеми на охоту. Ральф с удивлением заметил, что девушка вдруг погрустнела.

– Наверное, мама не позволит мне, – с сомнением произнесла она.

– Я уговорю вашу матушку, – ответил Ральф. – Чтобы не задеть ее гордость, я предложу обмен: скажу, что Нод нужен мне для работы на мельнице, или придумаю еще что-нибудь.

Бедный старый Нод! Аннунсиата совершенно позабыла о нем, но теперь живо представила его умную голову и смирные, доверчивые глаза, в которые ей так нравилось смотреть. На пони она училась ездить верхом, на нем же совершила бесчисленное множество поездок и охотилась, полагаясь на крепкие короткие ноги Нода. С пони она провела много одиноких прогулок по знакомым полям, останавливаясь на холмах и с удовольствием оглядывая окружающие земли. Аннунсиата представила, как Нод будет возить мешки или без конца ходить по кругу, вращая мельничные жернова, и тяжело вздохнула. В короткой борьбе ее привязанность одержала верх над тщеславием.

– Нет, благодарю вас. Я буду ездить на Ноде – он меня вполне устраивает.

– Но вы же не сможете воспользоваться украшениями – на старом пони они будут выглядеть не к месту, – мягко напомнил Ральф.

Он сказал правду – украшения выглядели бы нелепо на старом смирном пони, а Аннунсиата ни в коем случае не хотела выставлять своего Нода на посмешище. Она вновь вскинула головку.

– Я понимаю, – гордо ответила она. – Тогда я пока не буду использовать эти украшения. Но все равно спасибо вам.

– Как вам угодно, – ответил Ральф. – Итак, нам пора присоединиться к остальным.

Аннунсиата вышла за ним, испытывая легкое смущение. Она ожидала, что ее отказ от подарка обидит Ральфа, но он только улыбался каким-то своим мыслям. Чем же так порадовал Ральфа их разговор, не переставала удивляться она.

Глава 5

Быстро мелькали длинные, жаркие летние недели, и вот уже подоспела пора собирать урожай – зерно, фрукты, косить сено. Работа была и трудной, и приятной. Занят оказался каждый человек. Мужчины дома Морлэндов снимали камзолы и работали наравне со своими слугами; школы закрывались, потому что детям тоже приходилось помогать в поле – во время сбора урожая ни одни руки не оставались праздными. Всем приходилось объединиться, чтобы вовремя собрать щедрые дары земли и надежно спрятать их, пока не переменилась погода. Во время сбора урожая даже юные леди могли на время забыть о своем утонченном достоинстве и выполнять какую-нибудь несложную работу, находя в этом для себя своеобразное развлечение.

Ральф очень любил такое время – ой мог каждый день проводить на свежем воздухе, занимаясь тяжелым физическим трудом. Часто он сбрасывал рубашку, оставаясь, подобно своим слугам, обнаженным до пояса, так что его кожа вскоре приобрела оттенок чистого меда, а волосы выгорели на солнце, став совершенно белыми. Эдуард предпочитал наблюдать, как складывали сено в стога – ему нравился такой созидательный труд и некий род творчества, когда из ветвей сплетали круглую основу, на нее укладывали охапки сена так, чтобы дождь не промачивал стог, и чтобы из стога можно было брать сено, не рискуя развалить все сооружение. Немало удовольствия доставляло и созерцание миловидных селянок, работающих рядом с мужчинами или приносящих им обед, состоящий из хлеба, мяса, пива или пахтанья. Как говорил Эдуард Ральфу, «сенокос оказывает невероятное влияние на девичью скромность – она никогда не подводит».

Урожай собирали сообща, и на время его сбора забывались даже самые давние распри. Крестьяне Морлэндов помогали Макторпу, и наоборот, и бок о бок работали на полях других землевладельцев. Голод был общим врагом, а неубранный урожай грозил голодом на всю долгую, суровую зиму.

Кэти и Элизабет, подоткнув юбки, с радостью помогали селянкам на току, сгребая золотистое зерно в корзины, а затем высыпая его в сусеки. Конечно, от такой работы портились руки, но сознание общего дела заставляло забыть об этом. В обеденное время они усаживались рядом с остальными, поглощая хлеб с сыром, огромные ломти яблочного пирога и запивая все пахтаньем, которое оставалось холодным, так как кувшины опускали в глубокий колодец. Было так приятно рассматривать деревенских девушек вместо вечно хмурых слуг, ибо даже самые хорошенькие из этих веселых, веснушчатых селянок считали Кэти и Элизабет воплощением элегантности и изящества. Деревенские парни были не менее забавны – боязливые, неловкие, спешащие избавиться от беседы за работой. Они без устали махали своими тяжелыми цепами, а мышцы играли под их кожей. В первый день они слишком стеснялись, чтобы снять рубашки, но к концу недели стали раздеваться до пояса и обращаться с барышнями почти так же свободно, как со всеми этими Долли, Бетти и Молли.

Дети предпочитали работать на полях, подбирая колосья и помогая старшим что-нибудь приносить или уносить. Мэри, у которой вскоре должны были начаться роды, появлялась только ближе к полудню, когда приносила обед мужчинам. Ральф настаивал на этом из-за своего непоколебимого убеждения в благотворном влиянии солнца и свежего воздуха. Когда Мэри приходила, он откладывал в сторону вилы или грабли, находил для жены удобное место, чтобы присесть, расстилал там свой камзол и устраивался у ног Мэри, жадно поглощая еду и беседуя о делах. Во время обеда замок Морлэндов стоял опустевший и молчаливый под ярким солнцем, подобно огромному брошенному кораблю. Даже кошки и собаки прятались в тень где-нибудь под замковой стеной; голуби и павлины скрывались в тени деревьев, только лебеди грациозно скользили по зеркальной поверхности пруда, и рябь на воде разбивала их белоснежные отражения.

Аннунсиата не считала нужным помогать на уборке урожая в Шоузе, и в этом нежелании Эллин была ее верной союзницей, поскольку гордилась Аннунсиатой не меньше, чем она сама гордилась собой. Однако когда все ушли на поля Морлэндов и рабочих рук стало не хватать, отсиживаться в тени с книгой оказалось невозможно. Аннунсиата отказалась присоединиться к Кэти и Элизабет в работе на току, не желая потратить потом два месяца на залечивание рук. Кроме того, девушка отлично знала, что Кэти и Элизабет не нравится ее общество, да и она не слишком стремилась к ним, когда рядом не было мужчин, которых предстояло очаровать.