Синтия Хэррод-Иглз - Черный жемчуг

– Да где же все? – сердито воскликнула Аннунсиата. Она не хотела оставаться одна рядом с мучающейся женщиной. – Эй, кто-нибудь!

Мэри почти согнулась пополам и уже не сдерживала себя, забыв о скромности. Они подошли к лестнице и начали карабкаться по ней, когда наконец появились двое слуг – старик и старуха, и молча застыли у подножия лестницы. Аннунсиата чуть не расплакалась от облегчения.

– У хозяйки начались роды, вы должны помочь, – проговорила она. Старики непонимающе смотрели на нее. – Да не стойте, как столбы, делайте же что-нибудь! – Аннунсиата пришла в ярость. – Позовите кого-нибудь или сами помогите мне!

Старики продолжали молча смотреть – белесыми, испуганными глазами на морщинистых, древних лицах, покорные и тупые, как волы. Мэри застонала, и Аннунсиата поняла, что не дождется помощи. Она взяла себя в руки и принялась отдавать приказания, которые могли бы понять эти двое:

– Принесите горячей воды и чистых простынь, – почти прокричала она. – Принесите их в большую спальню, – больше она ничего не могла вспомнить.

Наконец они с Мэри поднялись на верхнюю ступеньку лестницы – никогда еще ступени на ней не казались столь многочисленными. Вдоль коридора они добрели до большой спальни. Аннунсиата отпустила Мэри, чтобы отдернуть занавеси у постели – они были так тяжелы, что девушка чуть не вывернула себе запястья. Затем она помогла Мэри взобраться на кровать и, не зная, что предпринять дальше, начала стаскивать с нее туфли и чулки.

– Слишком рано, – пробормотала Мэри, заставив Аннунсиату застыть в изумлении, прежде чем она поняла, о чем идет речь. – Должно быть только через месяц... Только бы он не умер! Я не хочу, чтобы он умер!

Аннунсиата промолчала. Бросив чулки на пол, она взялась за пуговицы. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, при стонах Мэри ее бросало в дрожь. Наконец, Аннунсиата услышала звук, которого ждала уже давно – шаги на лестнице, торопливые, быстрые шаги; она повернулась к двери и почти закричала от облегчения, увидев, как входит ее мать.

Бросив на дочь взгляд, в котором перемешались изумление и ободрение, она поспешила к постели.

– Лия уже едет сюда, Эллин тоже. Я подумала, что лучше опередить их, – говорила Руфь, положив руку на живот Мэри. – Я села на первую попавшуюся лошадь и пустилась галопом – что это была за скачка!

– Воды отошли еще на поле, – прошептала Мэри. – Я пыталась сдержать схватки.

– Правильно, – ответила Руфь и повернулась к дочери: – Здесь есть еще кто-нибудь?

– Только двое стариков – они бесполезны. Я приказала им принести горячей воды и простыней.

– Иди и поторопи их, заодно захвати острый нож – самый острый, какой найдешь. И немного гусиного жира. Только побыстрее!

Аннунсиата убежала, радуясь, что может хоть что-нибудь сделать. Когда она вернулась, в ее руках было несколько простыней и горшок с гусиным жиром. Ее мать застелила кровать простынями и подняла платье Мэри. Рукава Руфь были засучены до локтей, она выглядела обеспокоенной.

– Они сейчас придут, – выдохнула Аннунсиата, – и принесут воду и нож. С ней все в порядке?

– Молодец, – отсутствующим тоном заметила Руфь. – Это жир? Давай его сюда.

– Зачем? – спросила Аннунсиата, переводя взгляд с матери на Мэри.

– Чтобы вынуть ребенка. Когда отходят воды, внутри становится слишком сухо. Ты должна помочь мне, – Аннунсиата непроизвольно отшатнулась, и Руфь сердито взглянула на нее: – Не дури, – прикрикнула она. – Держи горшок! – около двери послышались шаркающие шаги, и Руфь встала так, чтобы заслонить Мэри от двери. – Поставьте тазы с водой на пол, а нож положите на столик. Теперь уходите и не пускайте сюда никого, кроме Лии или Эллин, – приказала она.

Как только дверь закрылась, Руфь погрузила руки в гусиный жир и сунула их под нижнюю юбку Мэри. Аннунсиата, стоящая достаточно близко, чтобы все видеть, судорожно сглотнула, когда из тела Мэри показалась головка ребенка. Аннунсиате еще никогда не приходилось видеть роды, и ей это совсем не понравилось, но она завороженно следила, как пальцы Руфь скользят, смазывая сухую кожу Мэри и довольно большую головку.

– Все в порядке, Мэри? – спросила Руфь неожиданно ласковым голосом. Аннунсиате иногда случалось слышать, как таким же голосом мать обращалась к больному коню или рожающей кобыле. – Когда все будет готово, тужься. Он уже почти вышел.

Мэри пошевелилась и тут же издала протяжный, болезненный крик, заставляя себя потужиться. Пальцы Руфь вновь пробежали вокруг головки ребенка, Мэри резко вскрикнула, и головка вышла полностью вместе с целым потоком крови. Ребенок лежал лицом вниз, и Руфь быстро раскрыла ему ротик, чтобы он не захлебнулся.

– Вытри ему лицо, – резко приказала она Аннунсиате, которая наблюдала эту сцену со смесью ужаса и любопытства. Она поспешила выполнить приказ, и как только она осторожно прикоснулась к личику ребенка, тот открыл глаза и, как показалось девушке, попытался отвернуться. Аннунсиата пришла в восторг. Ребенок был жив! Чудо рождения захватило ее – новое, живое существо возникло там, где только что ничего не было!

– Это мальчик или девочка? – спросила она у матери.

Руфь бросила на нее рассерженный взгляд.

– Откуда я могу знать, глупышка? Как ты, Мэри?

– Ничего, – пробормотала Мэри, – только ужасно хочется пить.

– Потом мы дадим тебе воды, а сейчас надо закончить с этим. Ты можешь тужиться? – Мэри кивнула. Руфь обратилась к Аннунсиате: – Поддержи головку, пока ребенок будет выходить.

Аннунсиата неохотно подложила ладонь под головку – она оказалась мокрой и скользкой от крови, а Аннунсиата не любила пачкать руки. Руфь высвобождала шейку ребенка, а затем, когда Мэри потужилась еще раз, помогла пройти плечикам. Еще одно усилие, и ребенок выскользнул наружу вместе с очередным потоком крови.

– Девочка, – произнесла Руфь. – Прекрасная крупная девочка, Мэри.

– Кровь растеклась по всей постели, – пробормотала Аннунсиата, не зная, что сказать.

– Подержи ребенка, – приказала Руфь, подавая его дочери. Боязливо Аннунсиата держала крохотное тельце, пока мать перевязывала и отрезала пуповину, действуя спокойно и уверенно. Поймав перепутанный взгляд Аннунсиаты, Руфь слегка улыбнулась: – Почти то же самое, что и рождение жеребенка – разве что немного потруднее, – произнесла она. – Эти простыни уже ни на что не годятся – кровь ничем не отстираешь.

– А почему так много крови? – спросила Аннунсиата.

– Так угодно Богу, – равнодушно откликнулась Руфь. – Перестань задавать вопросы и смотри, не урони ребенка! Заверни его и покажи Мэри.

Запеленутый в кусок ткани, ребенок стал более симпатичным на вид, и Аннунсиате сразу расхотелось отдавать его. Ребенок выглядел сонным и спокойным. Аннунсиата поднесла его к Мэри, но та устало отвернулась.

– Я хочу пить, – еле проговорила она. Руфь кивнула Аннунсиате.

– Иногда бывает и хуже, – спокойно произнесла она. – Если, по Божьей воле, ребенок умирает, матери не приходится мучаться так долго.

– Я хочу пить, – снова повторила Мэри.

– Я дам тебе попить, когда выйдет послед. Ну, поднатужься...

Аннунсиата отошла, не желая смотреть на стонущую женщину и залитую кровью постель. Поднеся ребенка к окну, она внимательно осмотрела его. Ребенок был странно молчаливым.

– Разве он не должен плакать? – беспокойно спросила она. – Я думала, первые несколько недель дети только и делают, что орут.

Ребенок открыл глаза и невидяще уставился в лицо Аннунсиате, сразу очаровав ее. Девушка никогда прежде не видела, как проходят роды у людей – только у животных. Новорожденные животные были прелестны, но до сих пор девушка считала, что человеческие новорожденные выглядят гораздо хуже. Но эта девочка! Аннунсиата сразу почувствовала к ней привязанность, как будто это была ее дочь, тем более что сама мать отвернулась от нее. Аннунсиата уже забыла о муках и крови, ужасных разрывах Мэри и отвратительном запахе. Ребенок открыл ротик и сладко зевнул, и Аннунсиата улыбнулась, испытав прилив любви к этому беспомощному существу.

– Интересно, как они назовут тебя, – пробормотала она.

Несколько дней спустя младенец был окрещен Марией-Маргаритой.

– Это имя немного великовато для девочки, – пошутил Ральф, – не думаю, что ее когда-нибудь будут звать полным именем: она останется Дэйзи – маргариткой.

После своего поспешного и необычного появления на свет Дэйзи вскоре приобрела довольно приятную внешность. Одежду для нее пришлось покупать готовой, однако множество детских вещиц осталось еще от старших детей. Друзья и соседи постоянно навещали крошку, благословляя ее и восхищаясь, подолгу разговаривая с ее матерью, потягивая горячий, пряный напиток кодл. Гости приносили множество подарков, так как все любили новорожденных, и никто – от самых богатых до бедняков – не осмеливался явиться с пустыми руками. Людям доставляло радость, когда женщина разрешалась от бремени здоровым ребенком. Однако обряд крещения совершался тайно, после наступления сумерек; слуги охраняли все двери, и на церемонии не присутствовали посторонние, так как обряд проводился в домовой церкви по старым обычаям. Эдуард сказал, что это безумие, но Ральф только беспомощным жестом воздел руки к небу и спросил:

– Как же я мог отказать Мэри? Разве я мог окрестить свою дочь иначе, чем остальных детей?

Церковь украсили цветами – садовыми ромашками и маргаритками, осветили свечами, отбрасывающими маленькие снопики света среди бархатистой, напоенной ароматом курения темноты. Аннунсиата сидела среди памятников своим предкам, устремив глаза на высокий алтарь и собравшуюся вокруг него группу. Она чувствовала себя умиротворенной, исполненной спокойной радости, полностью причастной к тому, что происходило сейчас. Она не утратила своих чувств к девочке, которая так тихо лежала сейчас на руках у Руфь, пока священник произносил над ней древние слова, причисляя новорожденную к сообществу детей Божиих.

Крестные, Руфь и Эдуард, прокляли дьявола и все его дела ради ребенка. Отец девочки, Ральф, дал ей имя. Мэри наблюдала за таинством издалека, полускрывшись в тени, и на ее лице лежала печать усталости и удовлетворения. Ее пурпурное платье почти сливалось с чернотой неосвещенного угла, так что лицо и шея казались белыми, таинственными и как будто висящими в темноте. Ожерелье из черного жемчуга на ее шее создавало впечатление, что шея Мэри отделена от плеч. Аннунсиата сердито отбросила эту страшную мысль. Не следовало думать ни о чем, кроме хорошего, на крестинах Дэйзи, крошки Дэйзи, которой она помогала появиться на свет. Аннунсиата чувствовала себя так, как будто не Мэри дала девочке жизнь, а она сама. Мэри равнодушно отвернулась от ребенка. Аннунсиата смотрела, как крупная фигура Ральфа вырисовывается в свете свечей на алтаре, когда он брал ребенка из рук священника своими сильными, уверенными руками так легко, как брал бы новорожденного ягненка. Ральф был отцом, Аннунсиата матерью. Ее передернуло от такой мысли, и девушка начала шептать молитву, недовольная собой.

Когда таинство было окончено, Ральф подошел к ней и сказал:

– Вероятно, мне вновь придется благодарить вас, кузина. Если вы будете постоянно продолжать приходить мне на помощь, я окажусь в неоплатном долгу.

– Вы ничего не должны мне, – ответила Аннунсиата. Неестественным было бы уклоняться от его взгляда, но внезапно ей захотелось так сделать, хотя девушка не понимала, почему. Она знала Ральфа всю свою жизнь, он стал для нее почти старшим братом – насмехающийся, поддразнивающий, но балующий ее и помогающий в трудную минуту – так почему она неожиданно почувствовала испуг?

– Нет, это не так, – ответил Ральф. – Кроме того, я счастлив оказаться в долгу перед вами.

Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку – это был дружеский, почти братский поцелуй, но он довершил смущение Аннунсиаты, и еще долго после этого она ощущала, как горит на ее щеке отпечаток губ Ральфа – как будто они были настолько горячи, чтобы опалить ее кожу.

Подошло время готовить сидр. Мэри постепенно оправилась, но на этот раз наотрез отказалась носить новорожденную на животе. По каким-то причинам она была настроена против девочки и совершенно не интересовалась ею. Лия просила Ральфа не беспокоиться – такое иногда случалось.

– Так иногда бывает с животными, осмелюсь заметить, хозяин. Тут уж ничего не поделаешь.

– К счастью для бедной крошки Дэйзи, у нее есть ты, – ответил Ральф. – Ты сможешь присмотреть за ней.

– Конечно, оставляйте ребенка со мной и возьмите хозяйку с собой на охоту. Так и должно быть. Мне будет легче не видеть, как хозяйка таскает малышку с собой повсюду.

Ральф усмехнулся.

– Тебе никогда не нравились ее варварские манеры, ведь так, Лия? Что ж, это нам подходит – я рад, что жена вновь будет со мной. Я уже соскучился.

Он устраивал пикники и охоты на молодых осенних оленей. Стояла теплая ясная осень, и Ральф радовался, что Мэри много времени проводит вне дома, так как она не совсем оправилась после родов. Ральф думал, что Мэри лучше всего было бы съездить домой, в Нортумберленд – она всегда страдала от тоски по дому – но времена были неподходящими для такой поездки. Огромная регулярная армия, которую Кромвель собрал за время своего правления, пребывала в состоянии возбуждения, ибо солдатам ничего не платили уже больше года, и по всей стране ходили слухи, что солдаты не слушаются командования, творя грабежи и насилие. В эти неспокойные времена и при отсутствии сильного правительства так же не было недостатка в жуликах и бродягах, поэтому дороги оставались небезопасными для путников.