Синтия Хэррод-Иглз - Черный жемчуг

Эдмунд понял, о чем думает его брат.

– Конечно, ты попадешь на небеса, Друид, и будешь рядом с мамой, и... – он не смог продолжать. Эдуард кивнул.

– Ты не хочешь попросить Гидеона вывести нашего коня во двор? Мне бы хотелось увидеть его.

– Конечно, – Эдмунд вскочил. – Я подведу его прямо к тебе, и ты дашь ему соль, – мальчик побежал через двор, и щенки кинулись за ним, думая, что начинается игра. Гидеон дал Эдмунду соли, отвязал Торчлайта и передал мальчику повод. Тот осторожно вывел жеребца из полумрака конюшни на солнечный двор, где сидел Эдуард. Копыта жеребца громко стучали по булыжнику, по земле тянулась тень. Эдмунд остановился перед братом и хотел пересыпать ему в руку соль.

– Дай ему ее, Друид, – произнес он. – Торчлайт полижет соль, и станет еще сильнее. Протяни РУКУ.

Эдуард не шевельнулся, и хотя его глаза были открыты, казалось, он ничего не видит. Минуту Эдмунд в недоумении смотрел на брата, а потом его ноги задрожали и рот приоткрылся в беззвучном крике. У ног Эдуарда спала Ферн, вяло отгоняя хвостом мух; уставший от ожидания Торчлайт тронул губами голову Эдмунда и ударил копытом по камню.

Еще долго Аннунсиата лежала, испытывая недоумение, почти смущение; Эдуард осторожно перекатился на спину. Он притянул ее голову к себе на плечо и нежно поцеловал, отводя волосы с влажного лба почти материнским жестом. Аннунсиата испустила долгий прерывистый вздох, и Эдуард сильнее прижал ее к себе.

– Ты прелесть.

– Это было совсем по-другому, – наконец проговорила она.

– По сравнению с чем? – с улыбкой переспросил он. – С тем, что ты себе представляла? Разве ты думала об этом, Нэнси, несколько лет назад, когда кокетничала со мной в Йоркшире?

– Не совсем, – протянула она. – Не знаю, впрочем. Я никогда не думала о таком…

– Знаю. А я думал. Все случилось точно так, как я себе представлял – ни малейшей разницы, если не считать, пожалуй, того, что в действительности все оказалось намного прекрасней, – увидя, что она пытается повернуть голову, Эдуард приподнялся и взглянул Аннунсиате в глаза. Она выглядела такой смущенной, явно не знала, как себя вести, и Эдуард успокаивающе улыбнулся.

– Ну, так что же было по-другому? Аннунсиата смутилась. Она имела в виду различие между любовью Эдуарда и Хьюго. Теперь она обнаружила, как отличается любовь опытного мужчины. Они с Хьюго любили друг друга, и все было замечательно. Но с Эдуардом все было отлично по совершенно другим причинам. Вместо ответа она спросила:

– Ты любишь меня, Эдуард?

Он тихо засмеялся – Аннунсиата почувствовала, как приподнимается его грудь.

– Ты спросила это совершенно по-женски, моя дорогая. А как ты считаешь?

– Не знаю. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой... Но про тебя я ничего не могу сказать. Когда-то я была уверена, что ты влюблен в меня – ты ведь так настойчиво пытался отбить меня у Кита. Но теперь...

– Вероятно, у нас с тобой совершенно разные представления о любви, – заметил Эдуард. – Знаешь, за всю свою жизнь я любил только одну женщину.

– Кого? – спросила Аннунсиата, в первую очередь думая о себе. – Это была Мэри?

– Мэри? Боже милостивый, как это могло прийти тебе в голову? Нет, Нэнси, милая моя, это была не Мэри. Ты не знаешь, или, вернее, не помнишь ее.

– Мы с ней встречались? Эдуард кивнул.

– Давно, когда ты еще была совсем малышкой. Она нахмурилась.

– Так это была твоя мать? – Он кивнул. – Но ведь это совсем другая любовь?

– Конечно, другая, – подтвердил Эдуард. – А теперь мне пора идти, милая, пока не вернулся Хьюго.

Он поцеловал ее в бровь и выбрался из постели. Аннунсиата наблюдала, как медленно он разбирает смятый ворох своих вещей. Его тело очень приятно на вид, думала Аннунсиата, – хорошо сложенное, ловкое и очень сильное, с гладкой шелковистой кожей. Хьюго был смуглым и волосатым – совсем другим. Аннунсиата вспомнила, как приятно проводить пальцами по гладкой коже.

– Эдуард!

– Да, Нэнси?

– Хьюго твой лучший друг, правда? Ты любишь его?

– Конечно, – Эдуард перестал одеваться и удивленно взглянул на нее, как будто зная, о чем она думает, прежде чем она сама поняла собственную мысль.

– Тогда почему же... Я хочу сказать, почему ты не противился? Ведь он бы осудил тебя?

– Разумеется, осудил – только ведь ты не собираешься признаваться ему, и я тоже.

– Почему же ты сделал это, зная, что поступаешь дурно?

– Ты хочешь знать, почему он спит с другими женщинами, если любит тебя? – спросил Эдуард. Аннунсиата кивнула. Эдуард присел на край постели и поцеловал ей обе руки. Его серые глаза казались очень ясными, как весенние ручьи. – Не думаю, что он делает это тебе назло, дорогая. Для него подобные поступки не имеют значения – так уж он воспитан. Вероятно, всякая любовь может быть оправдана. В конце концов, ты же сама занималась со мной любовью назло ему?

– Нет, – нахмурясь, ответила Аннунсиата. – Сначала я думала об этом, но все равно не была уверена, а теперь...

Эдуард улыбнулся.

– Твоя честность способна обезоружить любого. Именно за это я люблю тебя. Да, девочка, я люблю тебя. И теперь докажу это, уехав прежде, чем нас кто-нибудь застанет вдвоем, – он поднялся и быстро оделся, вновь наклонился поцеловать ее на прощание. – Я пробуду здесь целую неделю, Нэнси. Могу ли я вновь увидеться с тобой?

– Конечно. Приходи завтра. Хьюго утром уйдет играть в теннис и останется обедать в компании своих друзей. Ты придешь?

– Да, – пообещал Эдуард. – Могу ли я надеяться повидаться с вами, когда я в следующий раз буду в Лондоне, миледи?

В ответ Аннунсиата рассмеялась, а Эдуард шутливо поклонился и ушел. Шарлемань визгливо залаял ему вслед.

На протяжении целой недели они встречались каждый день, дважды Эдуард ужинал с Аннунсиатой и Хьюго, и Аннунсиата почувствовала радость, когда сидела за столом, почти касаясь ногой колена своего любовника и стараясь ничем не выдать, что между ними что-то есть. Аннунсиата начинала понимать, почему все придворные дамы обожают любовные интриги и заводят любовников. В конце недели Эдуард вернулся в Йоркшир, к своим обязанностям. В июне Аннунсиата обнаружила, что она снова беременна.

Аннунсиата ожидала, что Хьюго примет новость с холодным изумлением или циничным равнодушием, поэтому оказалась совершенно не готовой к его ярости.

– От кого? – закричал он. – Чей это ребенок?

– Чей он может быть? – пожала Аннунсиата плечами, отворачиваясь от него. – Вы ведь мой муж.

Хьюго схватил ее за плечи и повернул к себе, немилосердно крича ей в лицо:

– Вы чертовски хорошо знаете, что ребенок не может быть моим!

– Вы мой муж. По всем законам это ваш ребенок, – твердо повторила Аннунсиата, стараясь сдержать дрожь.

– Вы хотите, чтобы я дал свое имя чужому ребенку? – воскликнул Хьюго.

Она попыталась высвободиться, но его пальцы впились ей в плечо.

– Пустите меня, мне больно, – она с ненавистью взглянула на мужа, и тот ослабил хватку, но не опустил руки. – Видите ли, милорд, я думала, что в обычае у придворных щеголей – награждать друг друга детьми.

– Чертова шлюха, я задушу тебя, – прошептал он.

Аннунсиата почувствовала прилив ярости и с силой вывернулась из его рук.

– Задушите? За что? За то, что вы сделали сами, не задумываясь ни минуты? Странная справедливость, милорд! Если бы мужчины беременели, вы бы уже преподнесли мне дюжину младенцев!

Он смутился – это Аннунсиата поняла по его лицу. Хьюго прищурился, как делал всегда, когда не мог подобрать английское слово, и пробормотал:

– Что? Что вы имеете в виду? Вы несете чушь, и сами это знаете.

Аннунсиата воспользовалась случаем отойти подальше от него, села за стол и начала бесцельно перебирать свои драгоценности.

– Вы считаете, что это чушь? Ваше право. Вы изменили мне с другой женщиной в то время как я рожала ваших детей.

– Так вот почему вы сделали это – назло мне? Ну что же, надеюсь, вам это пришлось не по вкусу. Я никогда не признаю вашего ребенка своим.

– У вас нет выбора, – холодно ответила Аннунсиата.

– Я узнаю, кто это был, чертова шлюха! – вновь взорвался Хьюго. – Узнаю, и тогда!.. – он направился к двери.

– Куда вы идете? – ледяным тоном осведомилась Аннунсиата. – Вам пора переодеваться к ужину у его величества.

– Найдите себе другого провожатого, – бросил через плечо Хьюго. – Отца вашего ребенка – если вы знаете, кто он такой!

И он вышел, хлопнув дверью.

Аннунсиата смотрела на закрытую дверь до тех пор, пока не поняла, что он не вернется, и только тогда смогла успокоиться. Ее перестала бить дрожь.

Устроив скандал дома, Хьюго собирался пойти прямиком к одной из своих любовниц, но когда он вышел на улицу, мысли его прояснились, и внезапно он понял, что не желает видеть женщин. Боже, если бы только Эдуард был здесь, в отчаянии думал он, почему он должен жить так далеко от двора? Наконец Хьюго обнаружил, что он находится близ «Геркулесовых столбов»; мгновенное желание побудило его войти. Здесь подавали отличный эль, но Хьюго был слишком раздражен, чтобы пить эль. Он заказал бренди, и обжигающая жидкость помогла ему приглушить ярость и спрятать боль.

Он чувствовал себя обманутым. Как могла его жена так поступить? Он любил ее, а она приняла его любовь и беспечно втоптала ее в грязь. Хьюго всегда знал, что любит жену сильнее, чем она его, и это сознание постоянно тревожило его. Он никогда не был полностью уверен в ее чувствах – даже в то идиллическое лето, когда они повсюду ездили вместе, словно братья. Это было прекрасное время, тогда они зачали замечательных детей – мальчика и девочку, выросших вместе в одном чреве, как живой символ любви между Хьюго и Аннунсиатой. А потом она изменила ему и, хуже всего, пыталась оправдать себя, вспоминая о его собственных любовницах.

Им опять овладело беспокойство. Хьюго вышел и направился в Сити, время от времени заходя в пивные и засиживаясь там до тех пор, пока беспокойство не гнало его дальше. Наконец он очутился у «Головы короля» на Друри-лейн.

Здесь Хьюго был постоянным гостем, ибо заходил в эту таверну каждый раз, собираясь играть у его величества; хотя в зале было много народу, хозяин заметил состояние Хьюго и встревожился. Конечно, ему было привычно видеть лорда Баллинкри в нетрезвом виде, но поскольку он был один и не в подобающей одежде, очевидно, что-то стряслось.

– Чем могу служить, милорд? Игра недавно кончилась – вы не подходили, пока я был занят?

– Боб, принеси мне бренди, – покачиваясь, приказал Хьюго.

– Бренди, милорд? Я только что открыл бочонок такого эля, который вам никогда не случалось отведать. Я бы не смог смотреть вам в лицо, если бы позволил вам упустить такой случай. Он как жидкое золото, милорд, и...

– Я хочу бренди, а не эль, – свирепо перебил Хьюго.

– Зачем же так волноваться, милорд? – сочувственно сказал хозяин. Хьюго коротко, резко рассмеялся – кому-то он показался взволнованным! Хозяин заметил странное поведение гостя. – Милорд, в задней комнате много ваших друзей. Почему бы вам не посидеть с ними, а я принесу вам что-нибудь поесть. Вы еще не ужинали? Сегодня чудесно удалось жаркое – ягненок со шпинатом и миндалем, или, может быть, немного рыбы...

Не дослушав, Хьюго повернулся и направился в заднюю комнату, стараясь не шататься. Хозяин смотрел ему вслед, а затем позвал из кухни своего подручного мальчишку.

– Эй, Джек, беги со всех ног в дом его светлости, найди его слугу Жиля и приведи сюда. Скажи, что с его светлостью что-то неладно. Иди же, не стой!

Мальчик бросился бежать что есть духу, а хозяин покачал головой, взял флягу и несколько кружек, поставил на поднос и пошел в заднюю комнату.

Пренебречь приглашением короля было значительным нарушением этикета, и Аннунсиата почувствовала волнение, направляясь на ужин к его величеству. Она объяснила отсутствие Хьюго его внезапной болезнью – кажется, он немного переел. Общество, собравшееся на вечеринке, с оттенком подлинного сочувствия и некоторого злорадства потребовало подробно рассказать о печальном событии, и Аннунсиата подчинилась их просьбе, волнуясь все сильнее, пока в разговор не вмешался король, решительно сменив тему. Королева только вертела головой, как зритель при игре, ибо ее английский был еще недостаточно хорош, чтобы она могла следить за быстрой болтовней придворных. Наконец-то, как с удовольствием заметила Аннунсиата, королева решилась сменить безобразные, тяжелые, неудобные одежды ее родины на милое платье из розового шелка с кружевом у ворота. Глаза королевы следили за мужем с выражением понимающего обожания; она не знала, что ее поведение служит предметом жестоких насмешек дерзких придворных дам.

Должно быть, так же они насмехались надо мной, думала Аннунсиата, когда прошлым летом я была влюблена. От этой мысли ей стало тошно. Как все переменилось, и как изменилась она сама! После бездумного, счастливого флирта она стала невинной любящей женой, похожей на бедняжку королеву. Казалось, только одна королева не знала о любовных увлечениях своего мужа. Точно так же и я последней узнала о том, что делал Хьюго, пока я рожала, подумалось Аннунсиате. Женщина, которая любит и доверяет – просто дура. В то же время она гадала, где может быть Хьюго, и немного тревожилась. Он был в таком бешенстве. Если он узнает об Эдуарде – неужели он сделает что-нибудь ужасное? Но он не сможет узнать, об этом никто не знает. И все же...