Здесь же ждали дети – Ральф-младший, довольно здоровый на вид, но не такой шумный, каким его запомнил Кит – видимо, из-за потери брата; Мартин, в свои пять лет еще в детском платьице, остался таким же хрупким, смуглым и непохожим среди своих белобрысых братьев. Мартин держал за руку сестру Марию-Маргариту, и Кит изумился тому, как быстро подросла малышка Дэйзи. В три года она была такой же рослой и крепкой, как Мартин, и выглядела гораздо здоровее его. Она уже казалась довольно привлекательной, унаследовав тонкие черты и серо-золотистые глаза Ральфа, ее волосы были настолько светлыми, что казались серебристыми. Дэйзи с откровенной смелостью разглядывала гостей – вероятно, ее интересовало все окружающее, и все-таки Мартин выглядел как ее защитник, а не наоборот. Кит подумал, что вскоре дети могут поменяться ролями, и видимо, это наступит настолько быстро, что домашние ничего не заметят.

На следующий день Кит отправился навестить Кэти. Он просил Руфь составить ему компанию, но она наотрез отказалась.

– Скажи ей, что я приеду в другой раз, если она не против. Пусть передаст с тобой свои новости.

Подъезжая к дому Макторпов, Кит опять задумался о жестоком равнодушии семьи, и постепенно в нем росло возмущение. Кит помнил о терпеливой доброте Кэти, о том, как она постоянно защищала Элизабет, как бескорыстно помогала Лии вести хозяйство, как приветлива была с ним, когда Аннунсиата отвергала его. Это просто чудовищно – так пренебрегать Кэти только за то, что ради блага семьи она вышла замуж за сущее животное.

Дом казался тихим, пустынным, и Кит насторожился. Остановив коня во дворе, он обвел взглядом окна, ища признаки жизни и ожидая, что вот-вот кто-нибудь выйдет во двор встретить его. Но все оставалось тихим и безжизненным. Где-то в доме залаяла собака. Удивленный и встревоженный, Кит спешился и привязал коня к кольцу, ввинченному в стену. По дороге он попробовал, легко ли выходит из ножен его шпага, внезапно вспомнив о том, какую длительную вражду вел Макторп с Морлэндами.

Он потянул за железное кольцо звонка и услышал, как где-то в доме зазвенел колокольчик. Спустя немного Кит позвонил еще раз, а затем подступил к стене, чтобы заглянуть в окна. Он надеялся увидеть, как в одном из них промелькнет белое пятно – лицо или рука, но тут раздался скрежет запоров на обитой железом двери. Очевидно, дверь была крепко заперта. Кит слышал, как кто-то с трудом поднимает из петель тяжелый дубовый засов, и удивился, к чему такие предосторожности в мирное время. Дверь медленно открылась. На пороге стояла Кэти.

Кэти выглядела как обычно, только ее одежда была немного растрепана, как будто она оделась несколько дней назад и с тех пор не ложилась спать. Кэти похудела, и ее простое, широкое лицо было таким бледным, что веснушки на нем напоминали сыпь. Прежде чем пригласить Кита в дом, она пристально оглядела двор за его спиной.

– Кит, – растерянно проговорила она. – Заходите скорее.

Он переступил порог, а Кэти закрыла за ним дверь и вновь начала закладывать засов.

– Кэти, что случилось? Почему вы запираетесь, как при осаде? Почему вы сами открываете двери – неужели у вас нет слуг?

– Вы один? – спросила она.

– Да, Руфь сказала, что приедет в другой раз, если вы захотите ее видеть. Так что же случилось?

Она закончила запирать дверь, а потом, вспомнив обязанности хозяйки дома, заставила себя улыбнуться и протянуть Киту руку.

– Как любезно с вашей стороны! Я рада видеть вас. Хорошо ли вы доехали? Как идут ваши дела – надеюсь, успешно?

Не давая ей возможности переменить разговор, Кит взял ее за обе руки.

– Где ваши слуги? – мягко, но настойчиво повторил он.

Она нахмурилась.

– Остались только двое. Некоторых прогнали, остальные разбежались сами, – она неожиданно вздрогнула и покачнулась.

– Вам нездоровится? – обеспокоенно спросил Кит.

– Я голодна, – ответила она. – У меня не было времени поесть...

– Нужны вино и хлеб, – решительно заявил Кит. – Где у вас кухня?

– Мне надо вернуться к мужу, – возразила Кэти, отстраняя его руки. – Если вы найдете Тиб, она принесет вам вина.

– Вино нужно не мне, а вам. Ради Бога, Кэти, что здесь происходит?

– Джон... то есть мой муж болен. Он умирает от чахотки, умирает уже очень давно. Его управляющий и другие, которые ненавидят меня, как и всех Морлэндов, думают, что я его отравила. Они пытались меня убить, но Джон подоспел вовремя и выгнал их из дома. Мы боимся, что они могут вернуться, поэтому и запираем двери. После этого разбежались остальные слуги, кроме Тиб и Мэри. Они все перепугались.

– Чего же вы боитесь, если они вернутся? Кэти вновь вздрогнула.

– Они поклялись поджечь дом вместе со мной. Кит встревожился.

– Мы во что бы то ни стало должны увезти вас. Я заберу вас в замок Морлэндов, там вы будете в безопасности. Они никогда не отважатся преследовать вас, а если даже они...

– Я не могу бросить своего мужа.

Кит взглянул на ее решительное, бледное лицо, и его сердце заныло от жалости.

– Тогда мы заберем его с собой. Если Ральф откажется его принять, я уверен, что Руфь...

– Нет! – воскликнула она, упрямо и зло глядя ему в глаза. – Нет, я не увезу его туда, где все будут презирать и ненавидеть его. Он мой муж, а вы все хотите забыть об этом!

– Я не забываю, – возразил Кит, – но вы же видите...

– Говорю вам, он умирает! – отчаянно воскликнула она. – Он будет мертв через один-два дня – тут уже ничего не поделаешь. Я не хочу, чтобы он закончил жизнь среди чужих, среди врагов. Пусть умрет с миром – здесь, в своем доме. Это все, что я могу сделать для него.

– Но Кэти, – умоляюще продолжал Кит, – чем вы обязаны ему, если рискуете ради него собственной жизнью?

– Он мой муж, – ответила она, отвернулась и начала подниматься по лестнице. Кит смотрел ей вслед с жалостью и раздражением, а затем принял решение. Он повернул по коридору налево, и после двух неудачных попыток нашел кухню. Она оказалась грязной и запущенной, как будто слуги, не отличавшиеся чистоплотностью, торопливо ушли из нее. Огонь не горел, нечищенная посуда валялась повсюду, нигде не было и признака пищи. Кит обследовал кладовую и решил, что слуги унесли с собой все запасы. Через некоторое время ему удалось разыскать немного хлеба и полкруга сыра, еще довольно свежего и неплохого на вкус – очевидно, его кто-то спрятал, надеясь вернуться в дом. Нашлась и бутылка вина. В углу стоял мешок овсяной муки, внизу которого мыши прогрызли дыру. Захватив хлеб, сыр и вино, Кит начал подниматься по лестнице. На полпути он услышал сдавленное восклицание и, заглянув под лестницу, обнаружил замызганную служанку, скорчившуюся в углу. Она смотрела на него полубезумными глазами, слишком испуганная, чтобы закричать.

– Все в порядке, – успокоил ее Кит. – Я не трону тебя, – протянув руку, он вытащил служанку из ее убежища, поставил перед собой и слегка встряхнул. – Я кузен твоей хозяйки, приехал помочь тебе. Не бойся. Стой, не уходи. Как тебя зовут? – она молчала, видимо, не совсем понимая вопрос. – Ты Тиб? – Она покачала головой. – Значит, ты Мэри.

– Ага, сэр, – прошептала служанка, и Кит облегченно вздохнул – если она могла говорить, значит, могла понимать Приказания.

– Мэри, ничего не бойся: я здесь и помогу тебе и твоей хозяйке, чтобы никто вас больше не тронул. Понимаешь?

– Ага.

– А теперь ступай в кухню, там есть овсяная мука. Разведи огонь в печке, принеси воды и свари кашу. Вам всем надо поесть чего-нибудь горячего. Ты знаешь, как варить овсянку? – служанка кивнула. – Молодец. А теперь иди. Свари, а когда каша будет готова, принеси ее хозяину и хозяйке, и поешь сама вместе с Тиб. А пока покажи, где комната твоего хозяина?

В спальне было полутемно, окна здесь были крохотными, мебель старой, тяжелой и запыленной, обитой бордовым бархатом. В комнате стоял тяжелый запах болезни и смерти, и Кит с трудом заставил себя войти. Кэти сидела у постели, держа за руку мужчину, обложенного валиками. Макторп всегда был крепким, но болезнь и неподвижность так изнурили его, что кожа свисала складками, будто одежда. Его лицо стало зеленовато-бледным, оно лоснилось от пота, глаза лихорадочно горели в темных запавших глазницах. Тяжелое дыхание звучно разносилось по комнате, этот звук немного напоминал конский храп. Кэти держала его правую руку в ладонях, Макторп неотрывно смотрел на нее, как будто боялся отвернуться даже на минуту. Он цепко держался за жену, надеясь, что она спасет его от холодного дыхания могилы.

Кэти подняла глаза на Кита, и он сказал:

– Я нашел для вас немного еды. Мэри ушла готовить овсянку – больше ничего нет, только вот еще бутылка вина, – Кит положил еду на стул перед Кэти. Она взяла бутылку, приподнялась и уронила несколько капель в рот мужу. Макторп проглотил вино и закашлялся, и Кэти дала ему выпить еще, а потом отпила немного сама. Макторп судорожно цеплялся за ее руки, движимый отчаянным порывом. Кэти мягко отстранила его и с жадностью набросилась на хлеб с сыром.

Кит удивился, почему Кэти не дает поесть мужу, и уловив его вопросительный взгляд, она пояснила:

– Он не сможет это есть. Может быть, он поест овсянку, если Мэри приготовит ее. Сходите к ней, Кит, я не могу оставить его, – Макторп ловил каждое ее движение.

– Он знает, что я здесь? – тихо спросил Кит. Кэти покачала головой.

– Нет. Ему очень плохо, он почти ничего не понимает, только замечает, здесь я или ушла. Ему уже недолго осталось, – она проглотила остаток хлеба и вновь села на край постели, подав руку мужу, который сразу благодарно вцепился в нее. Кэти оглянулась на Кита, стоящего позади ее, и смущенно облизнула губы.

– Я рада, что вы здесь, Кит. Я была бы благодарна вам, если бы... если бы вы остались здесь, пока все не закончится. Не думаю, чтобы это затянулось.

– Я останусь, – заверил ее Кит. Ее бледное и худое лицо показалось ему прекрасным, настоящим источником добра и света в полумраке комнаты. – Я останусь с вами, Кэти. Я никуда не уйду, пока вы сами не захотите этого.

Она долго смотрела ему в глаза, не улыбаясь, и что-то в ее взгляде подсказало Киту – она никогда не попросит его уйти.


На следующий год Эдуард вновь появился в Лондоне. Аннунсиата приняла его у себя дома, полулежа в свободном вишневом бархатном платье на шезлонге, новом приобретении, выписанном из Франции за бешеные деньги.

– Дорогая, я не знал, – начал Эдуард, заметив округлившийся живот Аннунсиаты и склоняясь над ее рукой. – Когда это должно случиться?

– Через месяц, – спокойно ответила Аннунсиата и покраснела. – По крайней мере, он...

Эдуард сухо улыбнулся и опустился на стул рядом с ней.

– Понимаю. Вы теперь графиня – именно это я и предсказывал вам давным-давно, помните, Нэнси? Значит, я был прав.

– Вы никогда не говорили, что осмелитесь заниматься любовью со мной, – раздраженно добавила она, – и в этом вы тоже были правы.

Эдуард нахмурился.

– Я слышал о Хьюго. Вы же знаете, я любил его так же сильно, как вы.

– И доказали это весьма странным способом, – заметила Аннунсиата.

Эдуард сжал ей руку.

– Мы оба любили его и совершили наш поступок по взаимному согласию. Он не уничтожил нашу любовь.

– Интересно, что бы сказал на это Хьюго? – с любопытством спросила Аннунсиата. – Ничего не понимаю.

– Мы с вами, Нэнси, неисправимые негодяи. Мы оба эгоистичны до мозга костей, мы не страдаем излишней щепетильностью, за это люди и любят нас. Но можем ли мы любить других? Вероятно, только тех, кто похож на нас.

– Вы пытаетесь сказать, что любите меня?

– Разве вы не хотите это слышать? Я думал, мы хорошо понимаем чувства друг друга, – улыбнулся Эдуард, а Аннунсиата бросила на него проницательный взгляд.

– Нет, я так не считаю, – ответила она, и Эдуард не решился возражать.

– Почему вы не написали мне?

– О Хьюго или о ребенке?

– Конечно, и о том, и о другом – оба важны для меня. Я бы сразу приехал помочь вам. Вам не следовало оставаться одной в такое время.

– Людям постоянно приходится в одиночку справляться с трудностями, – сердито перебила она, а затем задумчиво продолжала: – Кроме того, обо мне позаботился король, и Берч сделала немало хорошего. Незачем было посылать за вами.

– И потому вы вышли замуж за графа, – иронично заключил Эдуард. – Какой он?

– Он очень добр и любит меня.

– Бедняга! И он не будет возражать против наших отношений? Конечно, когда у вас родится ребенок, – добавил Эдуард.

Аннунсиата ударила его веером по руке.

– Не надо, вам это не к лицу. Джордж не беспокоит меня, и это его главная добродетель. У нас брак по соглашению, Эдуард, как вы сами понимаете, – она вздохнула и задвигалась на своем ложе. Шарлемань толкнул дверь лапой и вошел в комнату; недовольно обнюхав ноги Эдуарда, он прыгнул на шезлонг и свернулся клубком, как котенок, рядом со своей хозяйкой.