— Отравление угарным газом. Она едва не сгорела заживо.

Глаза Аверина потемнели. Голос упал:

— Я хочу увидеть дочь. Никаких дальнейших переговоров, пока этого не случится.

Ставр мог бы сказать, что Валерий находился сейчас не в том положении, чтобы ставить условия, но… Не стал. Старому волку будет трудно прогнуться. Невозможно даже. Слишком заматерел на своем, казалось бы, недосягаемом уровне.

— Я хочу поговорить с дочкой. Наедине, — повторил он.

Ставр взвесил все «за» и «против». Кивнул, вышел из кабинета. Дал отмашку парням, которые топтались под дверью. Прошел по коридору, не оглядываясь. Знал, что Аверин идет следом. Открыл дверь в палату, и отступил. Таким образом признавая право отца на приватный разговор, и не желая обострять ситуацию ещё больше.

Тем временем в палате Люба распахнула сонные глаза:

— Папа? — Тихо, робко, как в детстве, когда боялась лишний раз оторвать отца от дел, но все же так хотела его внимания! Или похвалы?

— Как ты могла спутаться с этим человеком? Разве ты не знаешь, что все только и думают, как меня подвинуть? Разве не понимаешь, что ты лишь средство в достижении целей?!

Обида накрывает. Любе больно, просто до слез. Потому что вместо «здравствуй» — «как ты могла?», а вместо «что случилось?» — «средство достижения целей»… Всхлип рождается в горле, но она не позволяет эмоциям прорваться наружу. Сводит сосредоточенно брови, проводит по волосам. Обгоревшим, и пропахшим гарью.

— А то, что меня могут просто любить? Тебе… в голову не приходит?

— Любить? — Валерий с неким удивлением перекатывает на языке это слово, будто бы оно ему не знакомо вовсе. Или забыто давно… — Любить… — опять повторяет он, а потом резко переключается. — Что ты вообще знаешь об этом человеке? Тебе известно, кто он?! Чем занимается?

Люба растерянно качает головой, которая болит, и, наверное, от этого мысли разбегаются. И не находится слов…

— Чувства здесь не при чем. У него есть четко поставленная цель. А ты лишь средство ее достижения.

Слова отца для Любы ничего не прояснили. Она только ещё больше растерялась. Этому смятению существовало множество объяснений: и пренебрежение родителя, и его откровенные намеки, которых женщина совершенно не понимала, и все усиливающаяся головная боль… Но главное — отсутствие Ставра. Без него Люба чувствовала себя потерянной и беспомощной.

— Я ничего не понимаю, папа. Давай потом поговорим, хорошо?

— Потом будет поздно. Ставший… Он работает на правительство. Выступает в качестве переговорщика. Знаешь, кто эти люди? — Люба растерянно покачала головой из стороны в сторону. — Ладно… Оно и не надо тебе! Знать. — Валерий зарылся рукой в густые кудрявые волосы и без каких-либо переходов продолжил. — Ты, наверное, слышала, какие ходят слухи вокруг нашего банка.

— Папа, я в этом совсем не разбираюсь… — прошептала Люба, абсолютно не понимая, к чему ей сейчас вся эта информация. Она настолько плохо себя чувствовала! При чем здесь бизнес? При чем здесь банк? Отца, что, совсем не интересует, что с ней случилось? Даже не дрогнуло ничего в этом сильном большом мужчине — ее папке? Он ведь раньше не был таким. Он дул ей на коленки, когда маленькая Люба падала, он рисовал ей зеленкой смешные мордочки на свезенных ладошках, он залезал под кровать и веником выгонял оттуда всех ее чудовищ — она так отчетливо это помнила… Где же ты, папа?

— Ты не разбираешься, а он — очень даже! Он использовал тебя, чтобы подобраться ко мне! Чтобы отжать мой бизнес! Ты не нужна ему, Люба, и даром. Цель — банк!

— Я тебе не верю. — В носу защипало, и бороться со слезами стало практически невозможно. И сил спорить с отцом не было тоже. На голом упрямстве Люба прошептала последние слова и отвернулась к стенке.

— Мне выкручивают руки. Со дня на день банк отойдет государству, а я, как ты понимаешь, не горел желанием делиться! Очнись! Думаешь, почему я здесь? На переговорах, Люба! На чертовых переговорах!

А она думала, отец здесь потому, что с ней случилось несчастье… Глупая, глупая Люба! А Ставр? Отец говорил правду? Он действительно ее использовал? Глупости. Он даже не знал, что она приедет к нему на базу. Люба и сама не знала, где остановится, практически до последнего. Глупости-глупости-глупости. Или нет? А если эта база ему даже не принадлежит? Что, если это тоже часть плана? Любу атаковали сомнения и навязчивые слова отца:

— Ты должна вернуться домой, не выставляй себя еще большей дурой! Он получил то, что хотел. Отыграл свою роль на «отлично», подорвал весь мой бизнес…

Отец говорил что-то еще. Но Люба его уже не слышала. В один момент она лишилась всех чувств… Она оглохла, ослепла, практически умерла! В этой агонии женщина будто бы со стороны увидела, как приоткрылась входная дверь, и в палату заглянул Ставр.

— Вам пора. Любе нужен покой, — произнес с нажимом.

Люба моргнула. Раз, другой, все-таки загоняя слезы поглубже. Нет, она не станет сейчас делать выводы. Только не в таком состоянии, не в таких растрепанных чувствах. Она отдохнет, и все решит завтра. Как Скарлетт О'Хара, практически. Горький смешок сорвался с губ, отец удивленно на нее уставился, а Ставр удивляться не стал. Только подошел ближе, озабоченно на нее поглядывая:

— Что-то случилось? — спросил он и взял холодную ладошку в свою большую теплую руку.

— Ей нужен хороший врач! — вмешался в разговор Аверин. — Я заберу Любу домой.

— Ты хочешь вернуться? — Спрашивает тихо, потому что его вопрос предназначается исключительно ей одной. А она не знала, что сказать. Просто всматривалась в родные, знакомые до боли глаза, и молчала… — Ты хочешь вернуться, милая? — терпеливо повторяет мужчина. И что-то такое есть в его тоне… Нет! Она не хочет возвращаться в то место, которое отец называл домом. Она, возможно, многого не понимает. Возможно, ее в жизни ждет еще одно больше разочарование, но… Это будет потом. Сейчас она просто не в силах…

— Я останусь здесь. — Ответ Любы звучал настолько твёрдо, насколько это было вообще возможно. Когда горло саднит от гари, когда душа саднит от слов… Говорить в принципе очень трудно.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — Голос отца не предвещал ничего хорошего, но Любовь этого не заметила. Или попросту пропустила мимо себя. Ей достаточно было уже того, что этот голос посеял в ней зерна сомнений. Эти зерна упали в плодородную почву её комплексов, и теперь грозили разрастись буйным цветом. Но, к сожалению, не все цветы хороши. Не все цветы приносят радость. Цветы огня опаляли тело, цветы сомнений ранили душу…

— Вот с этим, — Аверин протянул папку Ставру, — делайте, что хотите. Но Любу… Любу ты не получишь!

Что ж… Ставр знал, что Аверин не станет сражаться за банк. Он уже выкачал из него все, что мог. Вывел сотни миллионов под кредиты, якобы выданные сторонним фирмам. На деле эти компании принадлежащим ему же, и создавались под весьма конкретные цели. Все было просто. Огромные суммы выдавались под совершенно смешные залоги, которые и на треть бы не покрыли сумму долга, в случае обращения на них взыскания. Так, что, да, сейчас Аверину было выгодно избавиться от банка. В предстоящей сделке были заинтересованы все. Другое дело — Любовь. В вопросе дочери Валерий не собирался идти на какие бы то ни было компромиссы, что ясно дал понять.

— Пожар, в котором пострадала Люба, случился с подачи Баумана, — напомнил Ставр, неторопливо шагая по серому унылому больничному коридору.

— Ты так уверенно об этом говоришь? У тебя есть доказательства?

— Скоро будут. То, что дом подожгли, было видно невооруженным взглядом.

— Бред! Сашка никогда бы не рыпнулся в сторону Любы. Кишка тонка, и меня бы побоялся. Да и смысла в этом нет никакого. Он бы ничего не выиграл от ее смерти.

— Скорее всего, так и есть. Подожгли мой дом. Не думаю, что ему было известно о факте нашего совместного с Любой проживания. Впрочем, это никак его не оправдывает. Он — труп, если вы понимаете, о чем я. Не думаю, что вам стоит рисковать бизнесом ради трупа.

— Не тебе давать мне советы, — бросил Аверин и, кивнув охране, стремительно пошёл к выходу из отделения.

Глава 21

То, что Люба пропустила мимо ушей, для Ставра послужило толчком к решительным действиям. Было очевидно, что Аверин так просто не сдастся. Даже угроза бизнесу не была для него достаточным доводом сделать это. Он закусил удила и пер напролом, не считаясь ни с чьими интересами. Что ж, значит, нужно играть на опережение. Ставр примерно понимал, на что тот станет давить, поэтому первым делом мужчина добился развода Любы. Решение суда было у него на руках уже на следующий день. Тогда же поступил сигнал о том, что Аверин обратился в суд о с заявлением о признании дочери недееспособной. К этому Ставр также был готов. Допускал такую возможность, как и его юристы, которые моментально включились в процесс. Ребята хорошо подготовились — уже с минуты на минуту им должны были выдать заключение экспертизы института психиатрии, которое бы подтвердило то, что Люба абсолютно здорова. Ставру пришлось подключить все свои связи, чтобы государственная машина сработала настолько оперативно, но он не жалел, что пришлось просить и обрастать долгами, которые, рано или поздно, придётся возвращать. Плевать! Плевать, что будет потом…

Те дни в больнице были очень странными. Аверин вернулся, и они сидели со Ставром у палаты Любы ночь напролет, ни словом не обмолвившись о том, что происходило за стенами больницы. Каждый думал о своем. Или делал вид, что думал. На самом же деле, между ними начались самые настоящие боевые действия. Только полем битвы была Любовь, а оружием — сосредоточенная в руках власть, и связи. А потом появилась Любина мать. Ставр как раз вертел в руках новенькое свидетельство о браке, выданное ему пару минут назад, когда она появилась в больничном коридоре. Точная Любина копия. Мужчина застыл. На секунду ему показалось, что это она и есть, но потом чары развеялись.

— Господи, Валера, что здесь произошло?! — с тревогой поинтересовалась она у мужа.

— Отойдем, — коротко бросил тот.

Ставр проводил пару взглядом, прикидывая в уме, на чьей стороне в разворачивающемся конфликте будет Любина мать. Догадаться было нетрудно. Вряд ли она сможет выступить против супруга, даже если интересы дочери будут идти вразрез с пожеланиями ее отца. Сколько он видел таких женщин? Тех, которые терпеливо сносили любые выходки супруга, в стремлении сохранить семью и удержаться у кормушки? Тех, кто терпел любые унижения во имя жизни на Олимпе? Что-то ему подсказывало, что Мария Аверина из таких… Он не слышал, о чем говорили Любины родители. Он даже не смотрел в их сторону, задумавшись.

— Ставр… Я не ошиблась? — Вдруг раздалось за спиной.

— Нет. Все верно.

— Любочка рассказывала мне о вас. Совсем немного, но все же… — Женщина запнулась, отерла нервным жестом руки о подол юбки, выдавая свою неуверенность. — Знаете, я бы очень хотела вас попросить не препятствовать переводу Любочки в столичную клинику. Не знаю, в курсе ли вы, но у нее большие проблемы со здоровьем, и случившееся несчастье может запросто все усугубить. Понимаете?

Ставр отвел взгляд от взволнованной женщины и посмотрел на ее мужа. Тот, не в пример жене, был абсолютно невозмутим. Но это только с виду…

— Понимаю, — кивнул головой Ставр, возвращаясь к женщине взглядом. — Только Люба сама не хочет в столицу.

— Глупости! Она серьезно больна, мы не можем потакать ее капризам.

— Любе намного лучше, Мария. Вы можете в этом лично убедиться.

— Хорошо… — растерянно кивнула женщина.

— Она прямо за этой дверью, — скупо улыбнулся Ставр.

Дождавшись, пока мать Любы скроется в палате дочери, мужчина пошел посмотреть, как там Дашка. А то в прошлый раз неловко вышло — Любовь спросила о состоянии девочки, а он… Черт, если говорить откровенно, он даже забыл о ней. Отдав еще при поступлении в стационар все необходимые распоряжения, в том числе и в отношении Дашки, в дальнейшем о ней он даже не вспоминал. И Люба это поняла. По крайней мере, Ставр заметил какую-то тень в ее глазах. И эта тень ему очень не понравилась.

Дашка не спала. Лежала на постели и пялилась в потолок. Чистая, кстати сказать. Видимо, ей помогли с душем — сразу же после пожара она была порядком закопчена.

— Привет. Ну, рассказывай, как ты?

— Нормалёк. А Люба? Почему мне ничего не говорят про нее? Это что — государственная тайна?!

— Никаких тайн. С Любой все хорошо. Она в соседней с тобой палате. Возможно, скоро вас обеих выпишут.

Дашка понятливо кивнула головой. Скривилась, потому что места ожогов, которые она все же получила, противно ныли, и зачем-то сказала:

— Люба меня спасла. Если бы не она, я бы сгорела в том доме… — Осознать, насколько хрупка и непредсказуема человеческая жизнь, было по-настоящему страшно. Особенно в возрасте Даши. Девочка всегда думала, что впереди у нее целая вечность, а на деле оказалось, что та может оборваться в любой момент. Мечты так и останутся мечтами, а планы никогда не осуществятся. И от тебя ничего не останется — даже памяти. Ну, серьезно, кто станет вспоминать Дашу Иванову?