– Ну как? – Элеонор повернулась в Дирку. – Что скажешь? Как я выгляжу? – Она покрутилась перед трельяжем, завороженная своим собственным отражением.

– Потрясающе. – Дирк медленно вошел в комнату, в глазах сверкали искорки. – Просто потрясающе.

– Ну спасибо, дорогой, для тебя это целая речь. Блин, я так нервничаю, что готова сгрызть все ногти. – Она похлопала копну волос и закусила нижнюю губку.

– Зачем тебе нервничать, мой ангел? Хочешь, чтобы я тебя успокоил? – мягко спросил он.

– Вообще… да, – выдохнула она густо накрашенными губами цикламенового цвета. – Только, Дирк, пожалуйста, будь осторожен, ты не должен ничего… нарушить.

– Будь спокойна, – прошептал он, уверенно становясь напротив.

Осторожно, будто доставая драгоценные яйца из гнезда, он вынул одну грудь, потом вторую. Одну он ласкал рукой, вторую – поднаторевшими в этом деле губами. Откинув голову назад, но, не забывая о массивном белокуром парике, она начала тихонько постанывать. Рука Дирка юркнула в разрез на юбке. Сразу выяснилось, что трусиков на ней нет, загорелые бедра голые, только шелковые чулки и кружевные белые подвязки. Его пальцы быстро принялись за дело. Ему приходилось этим заниматься так часто, что он точно знал, что нужно, чтобы удовлетворить ее.

На этот раз она побила рекорд, даже для нее самой. Не прошло и минуты, как ее спина выгнулась и она тоненько вскрикнула, что означало, что она достигла оргазма. Дирк аккуратно вернул искусственные груди на место и протянул ей пачку бумажных салфеток.

– Теперь лучше? – спросил он, заметив, как вытянулось ее лицо, когда она не смогла обнаружить у него признаки эрекции. – Нет времени, дорогая. – Он игриво взял ее ищущую руку и поцеловал в ладонь. – После, когда мы победим. Готова?

– На все сто, – улыбнулась Элеонор.

* * *

Церемония присуждения премии собрала как никогда блестящую публику: толпу старлеток в платьях с вырезами до пупка; агентов с фальшивыми улыбками; жен боссов Беверли-Хиллз в платьях, расшитых бусами, увешанных настоящими драгоценностями миллиона на два долларов на каждой; десятки газетчиков и обилие телевизионных камер.

Когда Катерин появилась из своего длинного белого лимузина, ее вид произвел сенсацию – черная паутина по вроде бы голому телу. Раздался дружный вопль восторга.

– Я обожаю тебя, Джорджия, – взвизгнул Дарин, ее наиболее страстный поклонник, не пропускавший ни одного ее публичного появления, если это случалось в радиусе семидесяти миль от Лос-Анджелеса.

Он рванулся вперед, несмотря на сдерживающую цепь полицейских, и протянул ей прекрасную желтую розу. Однажды в интервью Катерин вскользь заметила, что любит желтые розы. С той поры в ее дом и на студию постоянно доставляли желтые розы, по большей части от Дарина. К настоящему времени Катерин уже тошнило от вида желтых роз, но она сделала вид, что с удовольствием понюхала цветок, и затем широким жестом швырнула его в центр орущей толпы.

За красным шелковым канатом потела шеренга полицейских, сдерживающая вопящую толпу. В лицо Катерин, подобно головкам змей в яме, уставились микрофоны, стоило ей остановиться, чтобы ответить на вопросы.

– Вы рады, что получили номинацию?

– Что это событие для вас значит?

Рядом с Катерин находился порозовевший от жары Кингсли Уорик, ее пресс-агент. Он отмахивался от вопросов и тащил Катерин вперед. После неофициальных репортеров и самодеятельных фотографов у входа в театр, потом толп поклонников подошло время встретиться лицом к лицу с огромным количеством профессиональных фоторепортеров.

На церемонии присутствовало человек двести пятьдесят, представляющих практически все издания мира. Катерин приходилось принимать разные позы, одновременно пытаясь продвигаться дальше, пока каждый обладатель объектива не сделал свой снимок. Некоторые менее профессиональные фотографы начали толкаться, кричать друг на друга и продираться вперед, стремясь сделать наиболее удачный снимок Катерин и Тони.

Завтра в светской хронике ее имя обязательно свяжут с Тони, в этом можно было быть так же уверенной, как в том, что омлет делают из яиц. Но какая разница? Он хорош собой и мил. К тому же голубой, что сильно портило его имидж телевизионного секс-символа. Ему было полезно показаться с одной из самых фантастических женщин города. Катерин это тоже устраивало, поскольку в ее жизни никого не было. С Тони она чувствовала себя в безопасности, знала, что он не станет прижиматься к ее бедру вставшим членом или умолять пригласить его выпить по последней на сон грядущий.

Не успела она решить, что с фотографиями покончено, как раздался еще более громкий приветственный вопль. Кингсли быстро отвел ее в сторону.

– Элеонор приехала, пресса требует фотографий, – прошипел он.

– О Господи, это обязательно? – шепотом спросила она.

– Боюсь, что да, иначе завтра в прессе появятся всякие паскудные домыслы.

– Слушаюсь, босс, где же потрясная дива?

– Вон она, – сообщил Кингсли, и как по свистку появилась Элеонор.

– Догогая Китти! – протянула она с фальшивым английским акцентом, который ей удалось сохранить, несмотря на тридцать пять лет, прожитые в Штатах. – Ты выглядишь волшебно, дорогая.

– Ты тоже. Хорошенькая, как картинка.

Две женщины изобразили поцелуй на расстоянии в десять дюймов от намазанных щек, одновременно ревниво разглядывая туалеты друг друга. Фотографы как с ума посходили. Не часто удавалось сфотографировать двух ведущих див из популярного телевизионного сериала вместе, так что эти фотографии обязательно появятся по меньшей мере на восьми журнальных обложках в Европе.

Актрисы представляли собой резкий контраст – как ночь и день, белое и черное. Катерин с волосами цвета воронова крыла, яркими карминными губами, одетая в черное кружево со стеклярусом, и Элеонор, золотисто-загорелая платиновая блондинка в полупрозрачном белом платье с блестками, с огромной накидкой из светлой лисы.

Защитник прав животных зашипел на нее из толпы, пока актрисы одаривали друг друга сияющими улыбками и надували губки в сторону тысяч вспышек. Затем под стоны огорченных фотографов Кингсли и пресс-агент Элеонор повели своих клиенток в театр.

– Господи, какой бардак! – прошептала Катерин Тони, падая в одно из кресел вокруг круглого стола в огромном бальном зале, где уже сидел весь остальной актерский состав сериала.

Альберт бросил многозначительный взгляд на часы.

– Ты опоздала, – рявкнул он. – Шоу начинается через три минуты.

– Ну так подай на меня в суд, Альби. Элеонор приехала еще позже. – Игнорируя неодобрительный взгляд Альберта, Катерин закурила сигарету.

Она мило улыбнулась ему и выдохнула идеальное колечко дыма в его направлении. Он фыркнул и демонстративно задрал нос.

– Давно бы уже пора запретить курение, – проворчал он.

– Да брось, Альби, я-то знаю, ты любишь порой побаловаться сигаретой. Я же видела все эти старые кадры из фильмов сороковых годов. Там ты всегда с сигаретой.

Тони ухмыльнулся и тоже закурил.

– Ну как тебе нравится наша дружная семейка? – прошептала Катерин ему на ухо. – Мы обожаем друг друга, правда?

За соседним столом болтали Стивен и Мэнди, но, заметив Катерин, Стивен немедленно поднялся и подошел, чтобы поцеловать ее.

– Если ты, детка, станешь еще более потрясающей, на тебя придется наложить запрет.

– А это откуда? – спросила Катерин, глядя на него смеющимися глазами. У нее сегодня было хорошее настроение, адреналин гулял по жилам. Все кинематографические церемонии обычно затянуты и скучны, но Катерин вообще любила вечеринки и умела превратить даже самое занудливое мероприятие в удовольствие для себя.

– Это, милая дама, из уст самого Стивена Лея. Оригинальный bon mot,[9] сотворенный в твою честь.

Катерин улыбнулась. Почему ей не удалось встретить кого-то типа Стивена? Обычный, приземленный парень, забавный, симпатичный, лишенный зазнайства. Она взглянула на Мэнди, погруженную в разговор с Максимилианом, судя по всему так уверенную в любви мужа, что ее никогда не беспокоили его рабочие отношения с женщинами.

Стивен и Катерин погрузились с головой в разговор. Через четыре столика от них человек по имени Жан-Клод Вальмер любовался смешливым выражением прекрасного цыганского лица Катерин.

– У этой женщины самый красивый рот, какой мне когда-либо приходилось видеть, – обратился он к своему спутнику, маленькому мужчине с лицом доброй лягушки.

– У кого? Китти Беннет? Так скажи ей это. Или ты у нас робок?

– Робок – moi?[10]

Черные брови дугой поднялись над глазами такого ярко-зеленого цвета, что по сравнению с ними глаза Катерин показались бы бесцветными.

– Я уже говорил ей, что она прекрасна, но она не знает, кто я.

Жан-Клод вытащил из кармана фрака черный блокнот из крокодиловой кожи, обрамленный золотом, и ручкой с золотым пером от Картье написал черными чернилами: «Мисс Беннет, у вас самый красивый рот на земле».

Пока Билли Кристал разогревал аудиторию, официант принес записку Катерин. На вопрос, от кого она, официант жестом показал на угловой столик, откуда Жан-Клод все еще наблюдал за ней.

Катерин вгляделась, и сердце ее забилось чаще. Даже издали она могла разглядеть этого великолепного мужчину с удивительными глазами. Заметив ее взгляд, он отсалютовал ей бокалом шампанского. Она приподняла бокал в ответном жесте. «Почему бы и нет?» – подумала она. Где он был всю ее жизнь? Такие замечательные экземпляры не растут запросто на деревьях в центре Голливуда. Затем шеренга официантов скрыла от нее мужчину. Они ставили перед каждым первое блюдо, а когда она снова подняла глаза, его уже не было видно. Она почувствовала разочарование.

«У вас самый красивый рот на земле». Катерин улыбнулась и еще раз перечитала фразу, потом свернула записку и аккуратно положила ее в украшенную драгоценностями minaudiere от Юдифь Либер.

«Что же, мистер красавчик, – подумала она, – ты и сам весьма ничего».

Актеры сериала «Семья Скеффингтонов» уже знали, что победили. Гейб известил их, что Альберт Эмори примет желанную статуэтку от имени всех. Это устраивало всех, особенно Катерин, ненавидящую произносить речи.

Один за другим назывались победители по другим номинациям, которые поднимались на сцену, зачастую спотыкаясь, поскольку уже либо напились, либо накурились наркотиков. «Семья Скеффингтонов» оказалась победителем самой важной премии, и под восторженные крики аудитории Эмори повел всех десятерых участников сериала на сцену.

С этого момента все пошло вкривь и вкось. Блондинистая старлетка со статуэткой прошла мимо Альберта Эмори и Элеонор Норман, стоящих первыми, и вручила драгоценную награду Катерин, восторженно прошептав:

– Поздравляю, мисс Беннет, вы ее заслужили.

На секунду Катерин замерла, пораженная ошибкой девушки, но тут же сказалась ее театральная закалка, и, наклонившись к микрофону, она искренне проговорила:

– От имени всей нашей группы я хочу поблагодарить вас за эту огромную честь. А теперь я хочу вручить эту награду нашему бесстрашному предводителю.

Она протянула золотую статуэтку Альберту, но тот покачал головой, отказываясь принять награду из ее рук. Затем, без своего обычного savoir-faire,[11] прорычал в аудиторию:

– Мне нечего сказать, она уже все сказала.

– Послушай, Альберт, возьми ее, пожалуйста. Тебе полагалось ее получить. – Катерин поспешила за взбешенным стариком, направившимся прочь со сцены и теперь идущим по проходу, держась неестественно и напряженно. Не глядя на нее, он прошипел, скривив рот.

– Не выйдет. Ты эту проклятую штуку хотела, вот и держи ее сама.

– Я видела, как ты в нее вцепилась, – поддержала его Элеонор. – Уж больно ты лезешь вперед, Катерин.

Тони Бертолини сжал руку Катерин и прошептал:

– Не давай им себя достать, девочка. Я все видел. Ты выглядишь расстроенной… Не надо… Остынь. Держись спокойно.

– Как я могу быть спокойной, Тони? Ты же видел, что произошло? Эта малолетняя идиотка сунула приз прямо мне. Что я могла сделать, бросить на пол эту проклятую штуку?

– Ты все сделала, как надо, крошка, все нормально, – утешал он ее. – Теперь выпрямись и забудь обо всем. Нам надо встретиться с прессой, так что сиськи вперед и пусть этот стеклярус сияет; настал судный день, детка.

Душный вестибюль был битком набит сотнями фоторепортеров и таким же количеством журналистов. Катерин сунула статуэтку девушке из пресс-отдела, которой удалось уговорить Эмори взять ее, пока все вокруг улыбались и позировали.

– Эй, повернитесь сюда, пожалуйста.

– Ребята, взгляните в эту сторону. Улыбайся, Китти, улыбайся, Альберт. Спасибо, дамы и господа, большое спасибо. Спасибо, и всего вам хорошего.

Наконец-то все было позади. Катерин не могла дождаться того момента, когда можно будет выбраться из этого дурдома.