Она все еще не могла уйти. Она была убеждена, что у нее нет ни малейшего шанса, но ей надо было дождаться, когда объявят победительницу конкурса на самую любимую телевизионную актрису. К этому моменту она должна быть на своем месте и улыбаться.

Поговаривали, что победительница получит шанс сыграть роль Эммы Гамильтон в новом мини-сериале, который собиралась ставить студия. Агент Катерин верил, что у нее есть шанс и что студия заинтересована в ней. Однако все ждали результатов сегодняшнего конкурса, чтобы окончательно решить, кто будет играть эту роль.

Наконец наступил торжественный момент и Дон Джонсон, с великолепным загаром и в смокинге, объявил фамилии пятерых претенденток на звание лучшей актрисы.

Элеонор достала пудреницу, слизала помаду с зубов, снова щедро намазала губы и глубоко вздохнула. Самая молоденькая актриса, Пэтти О'Рурк, отпила глоток вина и хихикнула, повернувшись к своему приятелю, одному из «шайки», не удосужившемуся надеть на себя ничего более официального, чем черная майка, кожаный пиджак и красный платок на засаленных кудрях. Волосы Пэтти были заплетены в маленькие косички по всей голове. Она не была накрашена, под ее белым атласным платьем четко вырисовывались соски, на ногах – тяжелые ботинки от Дока Мартена.

Донна Миллс была довольна. Она знала, что не победит, поскольку завоевала этот приз в прошлом году, но приятно получить номинацию, тем более наряду с такими блестящими актрисами. Знаменитая нью-йоркская актриса Джесика Брэндон отпила маленький глоток вина и улыбнулась Гарольду Брэндону, уже пятьдесят лет бывшему ее мужем.

– Удачи, – произнес он одними губами.

Катерин поймала взгляд Жан-Клода Вальмера, который теперь сидел всего в трех столиках от них. Он снова поднял бокал, салютуя ей, и она вдруг почувствовала, что краснеет, как школьница.

– И победительницей в этом году стала…. – Катерин затаила дыхание, – Элеонор Норман. – Она беззвучно выдохнула.

– Да ладно, всех премий не завоюешь, – попытался утешить ее Тони, после того как Элеонор прошествовала на сцену и произнесла семиминутную речь.

– Неважно. Будут другие возможности.

Получи она этот приз, ее карьера была бы надолго обеспечена. Теперь уж ей никогда не сыграть Эмму Гамильтон. Несмотря на теплую ночь, она почувствовала озноб. Дули ветры перемен, и у нее не создавалось впечатления, что они несут ей удачу.

После присуждения последней премии лучшему актеру все стали расходиться, не дожидаясь осевшего шоколадного суфле и теплого кофе. Унося букеты со своих столов – ярко окрашенные незабудки и поникшие красные розы – богатые и знаменитые люди Голливуда потянулись к двери, хотя Билли Кристал все еще произносил свои заключительные остроты. Спешили так, будто бежали из Алькатраса.[12] Катерин затолкали в толпе, задергали взбесившиеся поклонники, а она все искала глазами великолепного блондина с зелеными глазами. Но так и не нашла.

– Вечно мне не везет, – печально призналась она Тони, когда они с облегчением опустились на заднее сиденье лимузина. – Мистер Красавчик просто растворился.

– Да он к тому же, скорее всего, голубой, – жизнерадостно утешил ее Тони. – В этом городе большинство красивых блондинов голубые, сама знаешь. Он или гей, или официант, или актер.

Катерин сморщила нос.

– Благодарю покорно, мне еще один из таких ни к чему. Большинство актеров не способны дарить любовь, потому что они отчаянно стремятся получить эту любовь от публики, поклонников, хоть от кого-нибудь.

– Да, я согласен с тобой, что все они эгоисты, не способные любить сами. А актрисы как, по-твоему?

– У всех свои недостатки, дорогой. Каждый из нас получает удовольствие от аплодисментов, даже если открыто в этом не признается. На самом деле – глупая профессия. Марлон был прав.

– Брандо определенно на ней неплохо заработал, что бы он там ни говорил. Еще пара недель этого дерьма, Китти, и ты будешь на пути в прекрасный Париж. Я уверен, что ты получишь огромное удовольствие от поездки, милая.

– Я тоже надеюсь, дорогой, еще как надеюсь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На следующее утро на студии первое, что услышала Катерин, был голос матери по радиотелефону, упрекающий ее за то, что проиграла «этой потрепанной английской сучке-кокни», а первым, что она увидела, – связка шаров, подвешенная над тортом в форме приза, на котором две руки соединились как бы аплодируя. Трудно было не позавидовать.

Потом навалились фотографы. Сначала Элеонор со всей труппой, чтобы отметить победу сериала. Затем с Элеонор в центре, чтобы отметить ее личный успех. Из женщины, которую работники на съемочной площадке старались всячески избегать и даже прозвали Британской Щелью, она вдруг превратилась в королеву-мать, нежную и ласковую, самого верного друга для каждого.

Она попала в струю и понимала это. В обед позвонил ее агент и завопил:

– Все получилось, сладкая ты моя, мы добились. Ты будешь играть Эмму Гамильтон, радость моя. Еще раз поздравляю!

Катерин же во время обеденного перерыва узнала крайне огорчительные новости. Она жевала рисовую лепешку с белым мясом индейки в своей спартанской уборной и повторяла с Брендой диалог, когда зазвонил ее личный телефон.

– Мам, это ты, мам?

То был расстроенный голос Томми.

– Что спуталось, милый? В чем дело?

Она услышала, как ее сын пытается подавить рыдания и заговорить.

– Мам, это папа. Я только что разговаривал с ним по телефону, и он… и он…

– Томми, Томми, пожалуйста, перестань плакать, хороший мой, и скажи мне, в чем дело.

– Это папа… он мне сказал… у него… ему сказали…

– Что? – обеспокоено спросила Катерин, бросая взгляд на часы. – Томми, пожалуйста, скажи мне.

Без пяти два. О Господи, почему все несчастья в ее семье и вообще в жизни происходят обязательно в конце обеденного перерыва, когда в любой момент может послышаться этот ужасный стук в дверь?

– Томми, ты должен сказать мне, что тебя так расстроило.

– У папы рак, – прорыдал он. Трубка в руках Катерин затряслась.

– Рак? О Господи, дорогой, ты уверен? Папа уверен?

– Конечно, я уверен. – Рыдания слегка поутихли, разделив груз, он почувствовал облегчение. – И он уверен.

Бренда подняла голову от груды почты и увидела белое лицо Катерин.

– Расскажи мне все, дорогой.

– Я утром собирался в школу, но тут позвонил папа. Сказал, что должен со мной встретиться. Очень важно, так он сказал. Я напомнил ему, что опаздываю в школу, но он сказал, это важнее, чем школа. Я тебе звонил, мам, – добавил он с упреком, – но не застал.

– Я, скорее всего, была на съемочной площадке, дорогой. – Черт бы все побрал, почему она не может быть со своим ребенком, когда он в ней нуждается?

– Ну, я пошел на квартиру к отцу. Уф, ну и конура. Ты ее видела?

– Да, дорогой, видела. Я знаю, тебе тяжело, но продолжай, пожалуйста.

– Папа сидел в кресле, вроде бы пьяный немного, так мне показалось. Глаза, знаешь, такие остекленевшие.

– Да, – мрачно кивнула она, – знаю.

– Ну, он меня усадил, дал мне банку кока-колы и рассказал, что был сегодня у врача и этот мужик сказал ему, что у отца рак.

– Где? Где у него рак?

– Не знаю, – ответил Томми пустым детским голосом. – Он не сказал. Он был пьян, мама, и, наверное, еще и накурился. Что мы будем делать? У него нет денег, он говорит, у него не хватит на лечение. Он говорит, нужна операция. Он сказал, это будет стоить, блин, забыл, но тысячи и тысячи долларов.

– Разве у него нет медицинской страховки? – Катерин заранее знала ответ, но в этот момент раздался стук в дверь и крик:

– Через пять минут на площадку, Китти.

– Ладно, – крикнула она в ответ.

– Теперь слушай, Томми, слушай как следует. Не надо так расстраиваться. Во-первых, в наше время рак лечат, ты же знаешь.

– Разве, мам? Ты точно знаешь?

– Разумеется, я знаю точно. – Она постаралась говорить с оптимизмом, которого не испытывала. Если у Джонни рак, то, скорее всего, рак легких. Ничего удивительного, если учесть количество сигарет, выкуренных им за последние двадцать лет. Когда она начала сниматься в шоу, он увеличил свою дозу до невероятных трех пачек в день. Она перестала к нему приставать с этим. Это его жизнь, так ведь? Вряд ли что хорошее его теперь ждет, особенно с раком, но она должна попытаться помочь ему ради их сына.

– Томми, не волнуйся ни о чем. Сейчас два часа. Разве у тебя сегодня нет баскетбола?

– Есть.

– Так вот, иди и играй. Неважно, что ты сегодня утром пропустил школу. Скажи учителям правду. Скажи, что твой отец заболел. Теперь мне надо самой позвонить ему и пообещать сделать все, что смогу.

– Правда, мам, ты сделаешь?

– Конечно. Ты знаешь, я сделаю все, что в моих силах.

– Слушай, мам. – В голосе Томми снова зазвучало беспокойство. – А папа умрет?

– Да нет же.

– Ну, если он умрет, ты уж позаботься, чтобы с тобой ничего не случилось, – предупредил он ее. – Обещаешь?

– Не волнуйся, дорогой. – Послышался новый стук в дверь. – Я в отличной форме.

– Давай тащи свою задницу на площадку немедленно, Китти, – завопил заведующий производством. – Сей секунд. Все тебя ждут.

– Слушай, пошел ты на хрен, – неожиданно озлилась Катерин. – У меня тут срочные семейные дела, Бен.

– Надо же, какие новости, – съязвил Бен. – У тебя этих срочных дел больше, чем блох у собаки. Говори это Гейбу Хеллеру. Нам до конца съемок надо снять восемь минут пленки, и все теперь ждут только тебя.

– Ладно, ладно, – закричала она. Затем тише сказала Томми: – Со мной ничего не случится, Томми, обещаю.

– Чудесно, мам, а ты к ужину домой придешь?

Как часто бывает с молодыми, Томми уже был в хорошем настроении.

– Я не пропущу ужин с тобой ни за что на свете.

Джонни тупо уставился на обои в желтых пятнах; сверху обои ободрались, как раз там, где за плохо покрашенными лепными украшениями угнездилось тараканье семейство. Он уныло следил, как сначала один таракан, потом другой спустились по стене. Он знал, куда они направляются, – к протекающей трубе под разбитой раковиной в углу, где еще целая армия тараканов проживала под гниющими досками пола.

– Мне нет абсолютно никакого гребаного резона продолжать жить, – пробормотал он настолько громко, что один таракан решил на всякий случай спрятаться до лучших времен.

Джонни уставился на комод, где стояло несколько фотографий в дешевых рамках. Серебряные рамки, которые они с Китти поделили поровну, давно были заложены, но некоторые фотографии, свои самые любимые, он сохранил. Их свадебное фото. Он не смог от него избавиться, на нем, сидящие в черной машине с открытым верхом, они выглядели детьми, такие молодые, такие счастливые, такие влюбленные.

– И такие беременные, – цинично добавил он и взял фотографию. Потом вытащил ее из рамки и порвал пополам, потом на четвертинки и, наконец, на восьмушки, которые, подобно конфетти, разбросал по комнате.

Да, она уж точно была тогда беременна, эта прекрасная, жизнерадостная цыганка с волосами цвета воронова крыла, на которой он женился. Да и то сказать, ничего удивительного, если учесть, как часто и подолгу они любили друг друга. Они были бедны, как те самые церковные мыши, и жили в норе, еще худшей, чем эта, где, кстати сказать, и тараканов было куда больше. Китти тратила кучу времени на их изничтожение, но их количество не уменьшалось.

Они были актерами, но тогда больше работал он, она же довольствовалась домашними делами и растила живот. Джонни тогда играл роли подростков, репетировал в новой пьесе, шедшей вне Бродвея. Его агент сулил ему блестящее будущее, и даже критики отзывались о нем благосклонно.

Сколько бы сейчас было тому ребенку? Он взглянул на вчерашний номер «Лос-Анджелес таймс» – 16 июня 1988 года. Китти была беременна в феврале 1968-го. Значит, их ребенку было бы сейчас двадцать лет. Тому ребенку, которого она уничтожила.

Джонни закурил первую за день сигарету и поднес к губам бутылку виски. Разумеется, она говорила, что не губила ребенка. Говорила, что это просто несчастный случай, что она упала на сцене. Он уговаривал ее не браться за ту роль, она уже была на четвертом месяце беременности; он настаивал, но она тряхнула черными кудрями и рассмеялась ему в лицо.

– Дорогой мой Джонни, – сказала она, обнимая его. – Это же всего на полтора месяца. А давай признаемся, деньги нам пригодятся для маленького. – Она похлопала себя по еще плоскому животу и ухмыльнулась. – Я хочу этого ребенка, Джонни, правда хочу.

Он тогда пожал плечами, особого выбора у него не было. Если Китти решала что-то сделать, немногие могли остановить ее – по сути дела, никто не мог. И она решила играть в этой дерьмовой пьесе, триллере какого-то жалкого писаки, и в день генеральной репетиции за что-то зацепилась на сцене, упала и сломала руку. Идиот-продюсер не мог позволить себе дублершу, поэтому она появилась в день премьеры на сцене с рукой в гипсе. Она металась по сцене, пряталась за буфетами, прыгала в сундуки, изображая женщину, затерроризированную шайкой бандитов, ворвавшейся в дом. Все это было дикой чушью, его трясло от этой бредятины, хотя он должен был признать, что держалась Китти молодцом. И, разумеется, это случилось. Через три дня после премьеры она потеряла равновесие, выбираясь с одной рукой из сундука, упала перед тремя сотнями зрителей, и позднее в тот же вечер у нее открылось кровотечение. На следующий день ребенка уже на было.