Машина остановилась у главного входа, Сэм выскочил и открыл ей дверцу.

– Вы мне сегодня больше не понадобитесь, Сэм, спасибо. – Катерин так устала, что с трудом выбралась из машины. Несмотря на то что она несколько дней почти ничего не ела, тело казалось тяжелым, будто налитым свинцом.

– Слушаюсь, миссис Беннет. Приятного вам вечера. Я искренне рад, что все сегодня закончилось для вас благополучно.

– Спасибо, Сэм. Нам повезло.

Педро открыл ей черную парадную дверь, с которой, как заметила Катерин, уже начала облезать краска. Когда они переехали сюда два года назад, дверь была покрыта таким толстым слоем лака, что, казалось, его хватит навечно. Вот вам и климат в Лос-Анджелесе.

– Томми? – позвала она, проходя через широкий, отделанный мрамором холл и входя в сияющую белизной гостиную. – Томми, ты дома, милый?

– Томми отправиться на баскетбол с Бренда, мисс Беннет.

Одним из наиболее ценных качеств Бренды было то, что она обожала баскетбол.

Появилась верная Мария, экономка, вытирая натруженные руки о фартук.

– Они сказать, что после игры где-нибудь перекусить, так что не стоит вам их ждать.

Катерин кивнула. Оглядела комнату. От ледяной белизны толстого ковра, шелкового Дамаска стен и бархатной обшивки дивана и кресел почти что резало глаза. Ничего общего с уютом; скорее стерильный снежный дворец, созданный специально для Катерин в ее модных туалетах; оформление для бесконечных фотографий, появляющихся на глянцевых обложках журналов.

Лучи заходящего солнца бликами отражались от ее золотых с бриллиантами часов. Всего шесть вечера.

– Когда подать, вам ужин, senora!– спросила Мария.

– Да я что-то не голодна сегодня. Сварите мне яйцо и поджарьте тост к семи часам, пожалуйста.

Мария исчезла в кухне, откуда слышались взрывы смеха. Там работал телевизор, и звуки, доносившиеся оттуда, напоминали семейный дом. Катерин пожалела, что не может пойти туда и посидеть за чисто надраенным столом из сосновых досок – с Педро, Марией и Сюзи, ее хорошенькой дочерью-подростком, помогавшей Катерин с ее одеждой и при надобности упаковывающей ей вещи. С ними наверняка болтают оба садовника, а Сэм, потягивая пиво «Будвайзер» из банки, рассказывает о событиях дня. Да, в доме Катерин шла нормальная жизнь, но ее собственное существование представляло собой большой остров пустоты.

Она прошла по покрытым белым ковром ступенькам в главную спальню. Развод с Джонни дался ей нелегко. Хотя пьянство и наркотики его сильно изменили, ей было неприятно слушать, как в суде говорили о нем как о патологическом лгуне и жалкой развалине. Ей необходимо было покончить с этим браком в целях самосохранения. Джонни постоянно ставил ее в неловкое положение – падал пьяный в ресторанах или на вечеринках в Голливуде, сочинял про нее нелепые истории, попадающие на страницы прессы. Но хуже всего было смотреть на страдающее лицо Томми, наблюдающего за тем, как отец превращается в пьяницу-шута. Джонни когда-то был вполне приличным актером, но потом совершенно спился, и все эти собрания анонимных алкоголиков и клиники не помогли ни на йоту.

Именно Джонни пришла в голову идея устроить из их развода спектакль. Его пройдоха-адвокат, известный своей удачной защитой насильников и других завзятых преступников, просто истязал Катерин в суде, тогда как Джонни едва на нее смотрел. Только некоторая шаткость походки во время каждодневных перерывов показывала, что он все еще не отрывается от бутылки, да и от наркоты тоже.

Ну что же, теперь все позади. Двадцать лет брака и двадцать пять лет взаимоотношений разрушены сначала алкоголем и наркотиками, а затем неделей ненависти в зале суда. Теперь Катерин следовало собраться для завтрашней работы, хотя она все еще не пришла в себя от этого тяжелого испытания.

– Спать хочу, – прошептала она. – Если бы я могла как следует выспаться.

Она открыла дверь в спальню и еще раз подумала, что ее дом олицетворяет все, что ей ненавистно в Голливуде. Давящий, претенциозный, в стиле, любимом нуворишами. В спальне вполне мог разместиться небольшой реактивный самолет, да еще нашлось бы место для парочки вертолетов. Как и остальные комнаты в доме, она была белой. Травленое стекло и зеркальные панели чередовались с белыми стенами, обтянутыми тафтой, по обе стороны огромной круглой кровати – толстые ковры из медвежьих шкур, кровать покрыта шелковым атласным покрывалом с их инициалами – Д. и К. От этого надо будет избавиться, подумала Катерин и скорчила гримасу, глядя в зеркальный потолок над кроватью.

По поводу этого потолка она яростно сражалась с Джонни и их декоратором. Джонни настаивал на возможности похотливо ухмыляться в зеркало во время их нечастых занятий любовью, и именно это переполнило чашу ее терпения. Она не могла сказать, что тому виной – алкоголь или наркотики, но ее душевный, умный муж превратился в бесчувственного развратника, получавшего сексуальное удовлетворение от дешевых извращений. Как многие другие женщины, Катерин относилась к извращением холодно. Она догадывалась, что некоторые женщины соглашаются на все, чтобы угодить мужчине, она тоже, вероятно, могла бы притворяться, не будь Джонни постоянно в таком улете. Катерин просила, умоляла, даже угрожала, пытаясь заставить Джонни бросить пить и употреблять наркотики, но он не хотел или не мог.

В свое время они, оба умеренно преуспевающие нью-йоркские артисты, находились в одной и той же лодке, умудряясь существовать вполне безбедно, играя в спектаклях вне Бродвея, озвучивая радиорекламу и изредка появляясь в маленьких ролях на телевидении. Затем, когда Катерин совершенно неожиданно – как гром среди ясного неба – получила роль Джорджии в сериале «Семья Скеффингтонов», их жизнь перевернулась.

«Семья Скеффингтонов» – мыльная опера, передаваемая в самое удобное время по каналу Эй-би-эн. В ней рассказывалось о богатой, но безалаберной семье, живущей в Лос-Анджелесе и владеющей половиной виноградников и спиртоводочных заводов в Южной Калифорнии. Три главных героя – Чарльз Скеффингтон, суровый, много раз женатый патриарх и отец многочисленных потрясающих детей, Кандайс Скеффингтон, третья жена Чарльза и самая святая из телевизионных героинь после Донны Рид, и Джорджия, бесцеремонная вторая жена Чарльза и архизлыдня.

Джорджия была второстепенной ролью по сравнению с Чарльзом Скеффингтоном, которого играл Альберт Эмори, и Кандайс в исполнении Элеонор Норман, но за три с половиной года Катерин в этой роли стала одной из самых популярных и любимых актрис на телевидении; ее называли женщиной, которую публика обожала ненавидя. В течение года имя Катерин было на слуху у всех, а Джонни за это же время окончательно спился, и она ничего не могла поделать, разве что чувствовать себя виноватой. Таков мир шоу-бизнеса. Она – классический случай появления новой звезды, он – типичный вариант неудавшейся карьеры.

В порядке компенсации она позволила ему купить эту груду мрамора и малахита, чего они не могли себе позволить, и Джонни проводил время, любовно все переделывая и переставляя, вместе с их декоратором Трайси, бутылкой виски и один Бог знает каким количеством белого порошка. Вскоре к ежедневной бутылке присоединилась вторая, и, в то время как дом близился к завершению, их брак окончательно распадался.

Катерин сбросила пиджак и туфли и принялась вышагивать по громадной комнате, яростно затягиваясь сигаретой. Все, с ним покончено. Навсегда.

До последнего времени им было хорошо вместе. Разумеется, наблюдались взлеты и падения, но разве без этого обходится брак? Но они хорошо относились друг к другу, и еще они оба любили Томми. Катерин поежилась, хотя в комнате было жарко. Она предпочла бы, чтобы Джонни все еще был с ней. Только тот, старый Джонни, а не чурбан, в которого он превратился.

Ей также хотелось, чтобы Томми был дома. Несмотря на его подростковые проблемы, она души в нем не чаяла. Она знала, что он огорчен разводом, и последнее время он довольно грубо с ней обходился. Но, хотя теперь его больше тянуло к Бренде и ему, казалось, не нравилось даже находиться в одной комнате с матерью, Катерин любила его всем сердцем.

Она загасила сигарету, прошла в гардеробную и нажала кнопку на автоответчике. Только две записи. Одна от матери из Нью-Йорка: Вера Гриббенс приехала в Штаты из Англии, будучи невестой военнослужащего, рано овдовела и теперь делила свое время между поеданием шоколада и телевизором. Никто не выразил большего восторга по поводу успеха Катерин, чем Вера, но никто и не критиковал ее так усердно. Катерин научилась терпеть доброжелательные, но порой весьма ядовитые замечания, от которых ее мать не могла удержаться. В особое расстройство та пришла, прочитав в «Стар» о грядущем разводе дочери.

– Как ты можешь с ним развестись, Кит-Кэт? – Она всегда называла свою единственную дочь так, потому что та в детстве обожала эту еду. – Он такой mensch.[4] – Подружившись с семейством Гольдштейнов, владеющим продовольственным магазином рядом с ее домом, Вера завела привычку пересыпать свою речь еврейскими выражениями.

Катерин устало рассказала все про поведение Джонни, но, поскольку Вера об этом не читала, она на слова дочери внимания не обратила. Теперь она говорила:

– Юбка слишком длинная. У тебя великолепные ноги, Китти. Тебе надо их показывать. И мне ужасно не понравился цвет твоей помады, дорогая. Такую выбрала бы себе Шер. Перезвони мне, Кит-Кэт.

Следующее послание было от Стивена Лея, сценариста «Семьи Скеффингтонов», ставшего одним из самых близких друзей Катерин, с которым она делилась всем.

В эти последние недели Стивен оказывал ей огромную поддержку. Он понимал проблемы Катерин и давал ей дельные советы.

– Привет, Китти. Видел новости. Говорил же, что ты выиграешь, мы ужасно за тебя рады. Давай отпразднуем. Ты не могла бы пойти к «Мортону» в понедельник вечером? Самое время показать этому городу свое личико. И я обещаю тебе две вещи: я угощу тебя редкостным бифштексом с кровью и правдой, встречающейся еще реже…

Катерин улыбнулась. Стивен верен себе, всегда можно положиться на то, что он найдет подходящую цитату.

– Готов поспорить, ты не знаешь, откуда это. Перезвони, если догадаешься.

Катерин задумалась. Никогда нельзя сказать, что происходит за закрытыми дверями чужого брака, но, на взгляд постороннего, брак Стивена и Мэнди Леев казался нерушимым. Никто не знал никаких подробностей о Мэнди, которая по большей части сидела дома, возясь с детьми, тогда как Стивен по пятнадцать часов торчал в студии, но создавалось впечатление, что она полностью удовлетворена работой по дому, готовкой, стиркой и уходом за их двумя дочерьми.

Катерин расстроилась, что на автоответчике обнаружились лишь два послания. Она избегала тех непостоянных отношений со знакомыми, которые в Голливуде считались дружбой, а ее настоящие старые друзья остались в Нью-Йорке. Но даже некоторые из них в последнее время не чувствовали себя уютно с Катерин. Когда она звонила, их голоса звучали по-другому, настороженно, как будто они полагали, что, став звездой, Катерин не захочет иметь с ними ничего общего. Разумеется, это было неправдой, но Китти не могла притворяться, что она обычный человек, тогда как стоило ей высунуть нос из дому, хотя бы для того, чтобы заглянуть в ближайший магазин, и ее окружала толпа, требующая автографа.

Большинство артистов именно к этому и стремились – немедленное узнавание и постоянные аплодисменты, и Китти покривила бы душой, если бы утверждала, что ее тоже не привлекают некоторые аспекты ее положения звезды. Это означало ее немедленное приобщение к миру богатых и удачливых; это значило, что в ее распоряжении было все лучшее – от полетов в специальных самолетах до подарков от ведущих домов моды. Все дело было в том, что она скучала по некоторым обыденным вещам в своей жизни, которые раньше принимала за само собой разумеющиеся.

У Катерин хватало сообразительности понять, что только те, кто родился в Голливуде, имеют там настоящих друзей. В этом монополизированном городе каждый общался с людьми своего социального уровня. У нее имелась группа друзей – Джонсоны, Хауны и Ласкерсы, – с которыми она встречалась, но Катерин чувствовала, что они не слишком сожалеют о ее разводе, хотя и нельзя сказать, чтобы они активно желали ей плохого. Так что, по сути, Стивен и Бренда были, возможно, единственными друзьями, кому она могла полностью доверять.

У импресарио и пресс-агента Катерин наверняка оборвут телефоны с просьбами об интервью, приглашениями на благотворительные гала-мероприятия, на которых она ощущала себя одинокой, как ночью в пустыне, сочувствиями фанатов. С ними быстро разберутся, чтобы не беспокоить Катерин. Но сегодня вечером ей хотелось, чтобы ее побеспокоили.

Она уставилась на это зеркальное, задрапированное шелком помещение, где она испытывала клаустрофобию, и видела свое отражение во всех ракурсах: она могла разглядеть все мельчайшие недостатки лица и тела сорокатрехлетней женщины, те недостатки, которых публика не увидит никогда. Катерин хотелось завизжать. В спальне было жарко, поэтому она щелкнула выключателем кондиционера, запоздало вспомнив, что тот не работает. Она позвонила Марии.