Закончив повествование, она едва не расплакалась. Прижалась к Жан-Клоду, а он обнимал ее и утешал.

– Ни о чем не беспокойся, cherie, я тебе помогу, моя дорогая. Я решу за тебя все твои проблемы. Обещаю.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На следующий день у Катерин состоялась встреча с Гейбом и Лютером. Как обычно, она в их присутствии чувствовала себя капризной школьницей.

– Вы что, всерьез решили со мной разделаться? – спросила она.

Гейб вертел в руках нож из слоновой кости и малахита для разрезания бумаги.

– Ты же знаешь, рейтинг сериала стремительно падает. Нам надо что-то предпринять, чтобы его поднять.

– Да, это всем известно. – Катерин сама прекрасно знала все сложности телевизионных крысиных бегов. Постоянная война между каналами, непрерывное соревнование между передачами с лучшим рейтингом. Одну неделю они могут держаться на первом месте по рейтингу, а на следующей скатиться на девятое или десятое место. Некоторые так и прыгают постоянно то вверх, то вниз, как попрыгунчики.

– На той неделе мы здорово обошли «Супербоул», а три недели до этого – тот неплохой мини-сериал.

– Знаю, знаю. Но в некоторые из тех недель нам даже не удавалось подняться на второе место. – Голос Гейба был раздраженным.

– Но почему надо жертвовать именно мною? – Катерин дрожащими руками закурила сигарету.

– Потому что это пойдет на пользу сериалу, дорогая Катерин, – огрызнулся Лютер. – А только это в конечном итоге и имеет значение.

– Но я служила вам верой и правдой, несмотря на все те небылицы, которые сочиняли газеты. Я просто поверить не могу, что вы станете обращать внимание на все эти грязные газетенки. – Она смотрела на них, но они отводили глаза. – Вы что, на самом деле верите всему этому дерьму?

– Сейчас не о том речь, – отрезал Лютер. – Сейчас самое главное – повысить рейтинг. Ты знаешь, как повлияла на рейтинг «Далласа» попытка убийства главного героя? Вот то же самое мы хотим сделать и у нас в сериале.

– А если рейтинг не поднимется? – спросила Катерин. – Обо мне писали не только много плохого, но и много хорошего. Например, что без меня в вашем сериале и смотреть не на что. – Она увидела, как в глазах Гейба промелькнул гнев, и поспешно поправилась: – Да нет, я не хочу сказать, что уж совсем не на что. Конечно, сериал останется замечательным, но… другим… А, да что тут говорить. Значит, меня приносят в жертву, так?

Они дружно кивнули, а Гейб добавил:

– Чтобы ты не так уж расстраивалась, Китти, я хочу тебе сказать, что мы собираемся отснять другой вариант концовки, где ты не умираешь. Но… – он многозначительно понизил голос, – мы сделаем это втайне, возьмем у всех обещание молчать.

Катерин, которая уже давно начала подозревать, что многое из того вранья, что печатали газеты, исходило от Элеонор, спросила:

– А остальной состав будет об этом знать?

У Гейба были такие же подозрения, но он не попытался положить этому конец, потому что предполагаемая свара между Катерин и Элеонор благоприятно влияла на рейтинг.

– Из актеров знать об этом будешь только ты, Китти. – Он пододвинул к ней пару листочков через стол. – Прочитай, лапочка, думаю, тебе понравится.

Китти бегло просмотрела страницы и улыбнулась.

– Это другая концовка? Он кивнул.

– Угу.

– И от чего конкретно зависит выбор?

– Мы устроим опрос. Все зависит от них, от зрителей. Если они пожелают, чтобы Джорджия умерла, так и будет. Если нет…

– Она остается? – спросила Катерин.

– Ага. – Гейб взглянул на часы. – Но мы узнаем результаты только через две недели после того, как передача выйдет в эфир.

– И что будет со мной эти две недели? Лютер хитро улыбнулся.

– Ты немного отдохнешь, дорогая. Разумеется, с оплатой.

– И что случится, если зрители пожелают, чтобы Джорджия умерла?

– Этот вопрос, радость моя, нам придется обсудить с твоим агентом, – заявил Гейб.

Катерин проглотила комок в горле. Господи, ведь не врут, когда говорят, что жестоки сердца в Голливуде. У этой парочки сердца – кремень. И глаза под стать. Холодные, гранитные глаза без капли теплоты или доброты. Им на нее глубоко плевать. Они забыли, что благодаря ее популярности сериал поднялся так высоко по рейтингу и держался там более двух лет. Им безразлично, что, если потеряет эту роль, она опять скатится на самый низ. Ее держала только эта постановка.

– Ладно, Китти, пора работать, дорогуша, – сказал Гейб.

– Приятного дня, милая. – Лютер улыбнулся, показав желтые, как клыки, зубы.

– Да, спасибо, Лютер. Постараюсь. – Катерин улыбнулась сквозь сжатые зубы и вернулась к работе. – Как говорит всегда моя дорогая, старая мамочка, шоу должно продолжаться.

Когда она рассказала обо всем Халу, своему агенту, он не выразил особого сочувствия.

– Ну что же, придется нам подождать, лапочка.

– И это все, что ты собираешься делать? Ждать и смотреть, что получится?

– А что еще мы можем сделать?

Агентство Хала представляло не только Катерин, но и Альберта Эмори, Гейба Хеллера и Лютера Иммермана. Актеров и актрис в любой момент можно заменить. Крупных продюсеров – нет. Катерин, вне сомнения, пользуется популярностью, но ее активная жизнь явно заканчивается, и пруд пруди молодых актрис покруче, жаждущих занять ее место. Хал не занимался благотворительностью. По сути дела, он, как и многие в Голливуде, презирал всех актеров и актрис. Ну уйдет Катерин из сериала и его агентства, и что? Таких, как она, несть числа. Навалом.

Когда Катерин рассказала обо всем Жан-Клоду, он пришел в ярость.

– Эти гребаные мерзавцы. Как смеют они так с тобой обращаться? Ты – одна из самых знаменитых женщин в мире. Во Франции, в Европе, в Африке – везде крутят эту постановку, все тебя великолепно знают, а они так с тобой обращаются?

– Если смотреть в корень, дорогой, то я всего лишь небольшой винтик в очень большом колесе, и далеко не самый важный. Они могут от меня избавиться, стоит им захотеть, им это проще, чем выбросить пару старой обуви. Если начальство желает поднять рейтинг, а моя смерть на экране, по их мнению, это сделает, тогда именно так и произойдет.

Они лежали, прижавшись друг к другу, при мерцающем свете телевизионного экрана со старым фильмом Спенсера Трейси.

– Китти, ты доверишь мне ввязаться в это дело? – спросил он, поглаживая ее волосы.

– Что ты можешь сделать?

– Ну, у меня уже есть кое-какие идеи. Я всего три года был в шоу-бизнесе, но у меня довольно хорошее деловое чутье, к тому же я верю в твой талант, а они, судя по всему, нет.

– И что ты собираешься делать?

– Посмотрим. – Он поцеловал ее в лоб и погладил голые плечи. – Тебе пора отдохнуть, моя драгоценная дива. Ты завтра должна хорошо выглядеть. Ведь тебе вставать в пять, n'est-ce pas?[22]

– Да. – Она улыбнулась и закрыла глаза. Трудно представить, что может сделать Жан-Клод, чтобы вытащить ее из этой заварухи, но ей нравилось ощущать, что он на ее стороне.

– Спокойной ночи, дорогой, – прошептала она.

* * *

В течение следующих недель Катерин и Жан-Клод мало думали о чем-то другом, кроме самих себя. Она нашла в нем все, к чему стремилась, и все время, свободное от работы, они проводили вместе. С сексуальной точки зрения он был ненасытен и неутомим, а его явная к ней привязанность и обожание делали узы между ними все крепче и крепче. Они вели себя как самые настоящие любовники: ходили на долгие прогулки в дикие места в холмах за каньоном Бенедикт, смотрели фильмы в «Юниверсал синеплекс», жевали попкорн, ели хотдоги и шлялись из одного кинотеатра в другой, пока им не надоедало. Для этих путешествий Катерин старалась изменить внешность – надевала джинсы, майки, кроссовки, темные очки, а поверх бейсболки повязывала шарф. Не всегда срабатывало, но все-таки им не слишком мешали, а ей только это и было нужно.

– Этот маскарад недостаточно убедителен, – шепнул он ей однажды ночью, когда за ними от кинотеатра тащилась целая толпа, размахивая листками бумаги и ручками и умоляя Катерин об автографе. – Тебе надо придумать что-то получше, если хочешь, чтобы тебя не узнавали, cherie.

Катерин добродушно усмехнулась, радуясь прикосновению его рук.

Иногда они ездили в его черном БМВ с открытым верхом в Малибу или Санта-Монику на пляж. Катерин нравилось чувствовать ветер в своих волосах, смотреть, как он взлохмачивает волосы Жан-Клода, пока они неслись по шоссе вдоль Тихого океана. Солнце стояло высоко, а из стереомагнитофона доносились голоса или Сары Вон, или Эллы Фицджералд.

Несколько раз он просил ее поехать с ним в деловую поездку в Лас-Вегас, но она всегда умоляла его не настаивать.

– Дорогой, ты же знаешь, я не выношу эти толпы. Я поехала туда два года назад, так меня едва не задавили у карточного стола. – Она пригладила его волосы, чувствуя, что он разочарован.

– Почему бы тебе не надеть свою бейсболку для камуфляжа?

– Дорогой, все равно не срабатывает, ты сам знаешь. И мне хотелось бы, чтобы меня узнавали, когда я выгляжу нормально, как Катерин Беннет, а не как какая-то бродяжка.

Он театрально вздохнул.

– Ладно, но не думай, что мне это нравится.

Джорджию Скеффингтон застрелили в пятницу вечером где-то около семи. Потом, когда все разошлись на выходные, Катерин, дюжина техников и режиссер вернулись на съемочную площадку, в присутствии Гейба и Лютера подписали договор о неразглашении, и сняли сцену с забинтованной Катерин на больничной койке, поправляющейся от ран. Теперь ей оставалось только ждать.

Через полтора месяца после переезда в ее дом Жан-Клод сделал ей предложение.

– Но я же только что развелась, – неуверенно возразила Катерин. – Не слишком ли мы торопимся?

– Если люди любят друг друга так, как любим мы, я считаю, они должны пожениться. Почему бы и нет? Я хочу прожить остаток моей жизни с тобой, Китти. Мне кажется, я это понял сразу, как тебя в первый раз увидел. Я тебе уже говорил, что, если бы я верил в существование души, я бы решил, что наши знают друг друга давным-давно. Это так, Китти. Нам судьбой предопределено быть вместе, и ты это тоже знаешь.

Катерин промолчала, наматывая прядь волос на палец и глядя на него.

– Я в самом деле люблю тебя, Жан-Клод. Но я еще не готова взять на себя такие обязательства.

– Почему? – спросил он, крепко сжав ее руку и поглаживая палец, на котором носят обручальное кольцо. – Я хочу, чтобы ты стала мадам Жан-Клод Вальмер.

– Да, возможно, когда-нибудь, но мы так мало знаем друг друга, и к тому же нужно подумать о моей карьере. Какая она ни есть.

Она старалась поменьше думать об эпизоде «Кто виноват?», который скоро должны были показывать по телевизору. Скоро ее профессиональная судьба решится. Вместо обещанных двух недель отпуска студия отправляла ее в рекламное турне по стране, во время которого она могла бы узнать, что думает публика о Джорджии Скеффингтон.

– Мне кажется, им хочется проверить, могу ли я еще общаться с разлюбезной публикой, – сказала она Бренде.

– Я буду просить тебя стать моей женой, пока ты не согласишься, – настаивал Жан-Клод. – Я не отступлю, поскольку не вижу причины, почему бы нам не пожениться.

– Дети, – объяснила она. – Ты же знаешь, что, скорее всего, у меня уже не будет детей; врачи сказали мне это после рождения Томми, да и вообще я чересчур стара.

– Мне не нужны дети, я их и не очень люблю, к тому же у нас уже есть Томми. Мне нужна ты, Китти.

Она промолчала, задумчиво глядя в окно.

– Cherie, я же тебя понимаю и хочу, чтобы ты всегда была моей. Я ни с кем не был так счастлив, как с тобой, и я знаю, что ты тоже счастлива со мной. Только ты и я, всегда вместе, смотрим телевизор, ездим повсюду, любим друг друга.

– Все произошло так быстро, Жан-Клод, мне нужно время, чтобы подумать. Ведь я совсем недавно развелась.

Его лицо омрачилось.

– Мне в конце недели надо ехать в Вегас, посмотреть новую гостиницу. Я хочу показать ее тебе. Поедешь со мной?

Она отрицательно покачала головой.

– Дорогой, прости меня, но я не могу. Томми участвует в баскетбольном матче и хочет, чтобы я на нем присутствовала.

– Прекрасно. Тогда я буду в Лас-Вегасе одиноким холостяком.

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватой, Жан-Клод, пожалуйста. Мне трудно быть одинаково справедливой в отношении всех.

Он, улыбаясь, покачал головой, но она чувствовала, что он огорчен.

– Ну что же, если ты не хочешь быть моей женой, ты будешь моей главной любовницей, как вы тут говорите.

– Но я уже твоя любовница. – Хотя идея замужества и привлекала ее, она знала, что не может так скоро снова связать себя после двадцати лет брака с Джонни. Последние четыре года были сущим адом, так что при мысли о замужестве ей иногда хотелось бежать без оглядки.