Чем ближе к центру Венеции, тем менее угрюмыми и более изящными становились строения. Ярко-голубые и белые навесы резко контрастировали со старым камнем и средневековой резьбой в стиле барокко на парадных дверях. На некоторых балконах росли ярко цветущие кусты. Каждое здание могло похвастать своим собственным стилем, но все были великолепны и величественны.

В ресторанах на открытом воздухе, опутанных плющом, припозднившиеся посетители потягивали напитки и любовались серыми волнами канала. Канал пересекали маленькие арки мостов, на главных перекрестках гондольеры в традиционно бело-синих полосатых майках с трудом пробирались между трамваями и катерами. Иногда Китти на глаза попадались женщины, как ей казалось, из другой эпохи – элегантно одетые, безукоризненно причесанные, под зонтиками. Может быть, старомодные видения – призраки, которыми славилась Венеция, или ей это просто кажется? Они проплыли мимо дома, где когда-то жил Байрон. Отсюда он каждый день плавал завтракать в бар «У Гарри». Бар славился лучшими завтраками в Италии, но сегодня никто уже не рискнул бы отправиться вплавь по загрязненным водам Гранд-Канала.

Такси наконец остановилось у маленького узкого входа; вдали виднелся купол собора Санта-Мария дела Салуте, напоминавший огромный, покрытый глазурью торт.

– Я полагала, мы направимся прямиком в палаццо Альбруцци, – обратилась Катерин к Фабрицио.

– Да, si! si! signora, разумеется. Здесь два входа, но у главного в это время столпотворение. Задний вход во дворец ниже по этой улице. Немного проходить пешком, signora, совсем немного. Scusi.

Компания решила, что Катерин не захочется, чтобы ее беспокоили туристы, и предложила ей на выбор гостиницу или палаццо. Они время от времени будут снимать в этом дворце, так что директор решил, что жить в палаццо ей будет удобнее.

Фабрицио быстро шагал через Кампо делла Пескариа, шумный фруктовый и рыбный рынок, что-то время от времени шепча в свой портативный передатчик. То там то сям на складных стульчиках сидели художники, стараясь запечатлеть вид, о котором можно только мечтать. Здания были окрашены в типичные для Венеции цвета: желтая охра, янтарный, красновато-коричневый. Освещенная неоновой вывеской мясная лавка предлагала на продажу все сорта мяса. В магазинах продавали porcini, гигантские грибы, соседствующие с ярко-зеленым базиликом; огромные тыквы лежали рядом с ящиками с финиками и яркими желтыми перцами. Сочный запах спелых персиков, свежей рыбы и чеснока пропитывал воздух.

Рынок кончался узенькими улочками и домами с высокими куполами и магазинами, где на витринах недорогая одежда была выставлена рядом с дешевыми безделушками, крошечными гондолами из окрашенного олова, кожаными сумками, рамками для фотографий и великолепными венецианскими зеркалами всех размеров. В магазинчике, торговавшем масками, в витрине красовались маски джокеров, шутов, вакхических сатиров, маски с огромными носами Пиноккио, злобные и ангельские, трагические и комические, а также изящные серебряные и золотые маски со страусовыми перьями.

– Слушай, мам, мне надо будет купить одну для маскарада, – усмехнулся Томми.

Фабрицио выбрался в улочку настолько узкую, что жители на противоположных сторонах могли пожать друг другу руки из окон, и зашагал быстрее. Хотя было всего шесть часов, уже темнело и становилось удивительно тихо, так что звук их шагов по булыжнику казался слегка зловещим. Фабрицио повернул налево, потом направо, затем вроде бы засомневался на перекрестке, где переулки расходились в разные стороны. Он стоял, почесывая голову.

– A sinistra? A destra[38]? О, простите, signora, здесь, я думаю, налево. Иногда палаццо так трудно находить. Si, si, сюда. Следуйте за мной, signora.

Обветшалое палаццо Альбруцци стояло на маленькой, мощенной булыжником площади, где деревья были даже выше, чем здания. Массивная входная дверь – черного дерева, вся в резьбе, изображающей ухмыляющиеся лица арапов. Фабрицио нажал кнопку звонка, звук которого громким эхом отозвался на площади.

Дверь со скрипом приоткрылась, и древний дворецкий спросил:

– Что вам угодно?

– Ciao, – поприветствовал Фабрицио старика. – Ciao, Alessandro. Ессо la Signora Bennet e suo figlio[39]. Signora, это дворецкий Алессандро. А я теперь ухожу. – Он поклонился, улыбнулся, продемонстрировав золотые зубы, и собрался уходить. – До свидания, дорогая signora.

– Но разве вы не должны остаться здесь, со мной? – удивилась Катерин.

– Ah nо, signora. Scusi. Фабрицио будет с signora, только когда signora работать. Когда signora жить в палаццо, Фабрицио не будет с signora.

– Но разве компания не поручила вам охранять меня постоянно?

– Нет, signora, они не просить. Если бы они просить, signora, я, разумеется, бы оставайся. Scusi, signora. – Фабрицио бросил взгляд на часы. – Мне пора уходить.

У меня другая работа в министерстве через полчаса. Scusi. Arrivederci, signora. Он приложил руку к воображаемой шляпе, рявкнул несколько слов по-итальянски в микрофон и исчез в сгущающихся сумерках.

– Ну что же, – пожала плечами Катерин. – Время для приключений.

– Все будет тип-топ, – заверил ее Томми. – Слушай, мам, а это местечко жутковатое, но клевое. Хорошо бы, если бы мы с Брендой тоже тут остановились.

Дворецкий пробормотал что-то нечленораздельное, жестом велел им следовать за собой и повел в длинный темный коридор, где со стен практически слезла краска и виднелись голые кирпичи. Их шаги странным эхом отдавались от мраморного пола. Единственным освещением была крошечная лампочка в огромном чугунном фонаре. В холле становилось все темнее, и Катерин охватило странное чувство, как будто в воздухе пахло смертью. Она слышала рассказы, будто по палаццо бродит привидение прекрасной графини, обезглавленной своим мужем в припадке ревности четыреста лет тому назад. Шагая по темному коридору, Катерин старалась выбросить эти мысли из головы.

В темных углах стояли вазы с засохшими цветами, а со шкафов и полок смотрели на нее мраморные бюсты хмурых аристократов.

– Эй, а это что? – Томми показывал на герб, на котором на одной половине был изображен рыцарь пятнадцатого века, а на другой – рука в перчатке с обнаженным мечом.

Старик ответил ему на исковерканном английском.

– Это есть герб семьи Альбруцци, которая жить в этот палаццо пятьсот лет.

– Что случилось с потомками? – поинтересовалась Катерин.

– К сожалению, signora, последний граф Альбруцци, он пострадать, несчастный случай, двадцать лет назад… у него не есть детей… так что… – Алессандро пожал плечами. – С семьей Альбруцци есть покончено – che peccatto – fu una tragedia enorme.[40]

– Здесь здорово неуютно. Сколько лет этому дворцу, мам, как ты думаешь? Наверное, не меньше тысячи лет.

– Возможно, несколько меньше, – ответила Катерин. – В восемнадцатом веке его, вероятно, реконструировали.

Они последовали за Алессандро по широкой осыпающейся каменной лестнице, покрытой выношенным красным ковром. Окна со свинцовыми стеклами на первой лестничной площадке выходили в темный двор, где переплетенные ветви деревьев боролись за каждый луч солнца. В конце лестницы обнаружилась необычно широкая и длинная комната с мраморным полом в черную и белую клетку и потолком, изрезанным изображениями каменных арапов и путти.[41] Из нее вели несколько резных деревянных дверей.

– Это быть бальный зал, – гордо сказал Алессандро. – Каждый год семья Альбруцци здесь иметь карнавал. И здесь мы устроить карнавал для ваш фильм, signora, так, как когда-то было.

Катерин кивнула, восхищаясь роскошью комнаты в стиле барокко и картинами на стенах. Алессандро провел их по маленькой винтовой лестнице в спальню. Смежные комнаты уже были заняты Блэки и Моной, готовящимися к завтрашней съемке.

Во всех комнатах стоял запах сырости, и окна их выходили в маленький темный двор. В комнате Катерин на окне висели красные занавески, и свет уличного фонаря слегка пробивался сквозь них. На высоком потолке были нарисованы нимфы, пастушки и странного вида дьявол, который взирал на них сверху с задумчивым выражением.

– Слушай, мам, прямо как в фильмах ужасов. Тебе обязательно жить здесь?

– Угораздило же тебя попасть сюда, милая. – Мона повесила роскошное бальное платье восемнадцатого века на перекладину. – У меня от этого места мурашки по коже.

– И я слышал, здесь привидения. – Блэки поднял бровь. – Не то чтобы я в это верил, разумеется. Ведь я же парень из Лос-Анджелеса, верно? Тут надо волноваться только по поводу землетрясений. Но неужели ты здесь одна останешься?

– Да, но мне это не слишком улыбается. – Катерин посмотрела на занавески кровавого цвета. – Странная окраска занавесей для спальни.

– Странное местечко, если хотите знать мое мнение, – согласился Блэки. – Я разговаривал с этим сморщенным слугой, так он говорит, что здесь уже четыреста лет бродят привидения.

– Да прекрати ты, Блэки, – одернула его Мона. – Ты напугаешь ее до смерти.

– Мы же знаем, что все это чушь собачья. – Блэки раскладывал карандаши и кисти в боевом порядке на складном туалетном столике. – Но я видел портрет женщины, которую здесь убили, она вполне реальное существо, не просто портрет маслом, уверяю вас.

– Где он? – нетерпеливо спросила Катерин. – Я хочу посмотреть.

– В столовой, – ответила Мона. – И можешь считать меня идиоткой, но я определенно считаю, что ты не должна оставаться здесь одна, Китти. Это небезопасно.

Катерин взглянула на древнюю кровать под балдахином с пыльными красными занавесями.

– Я не верю в духов и всю эту ерунду, Блэки.

– Не говори так, – сказала Мона. – Дразнить их – плохая примета. Давай примерим это новое платье, посмотрим, подходит ли оно.

В спальне становилось все темнее, а слабый электрический свет начал мигать. Катерин почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Хоть я и не верю в привидения, мне страшно думать, что ты останешься здесь одна, Китти, – сказал Блэки.

– Я чувствую, что кто-то еще есть здесь, в этой комнате, а вы? – добавила Мона и суеверно поежилась. – У меня все волосы на руках встали дыбом.

– Ладно, ладно, кончайте с этим, ребята. Полагаю, вы правы. Вы победили. Я попробую заставить компанию найти мне номер в гостинице. Но это не значит, что вы сегодня должны здесь оставаться, слышите? – Китти задорно улыбнулась, в зеленых глазах плясали искорки.

– Ни за что, – вздрогнула Мона. – Я лучше улягусь спать на площади Святого Марка.

Франко, итальянский директор картины, нашел Китти номер в «Киприани», где жили Бренда и Томми. Он извинился, что не может достать ей номер там, где Жан-Клод уже устроил свой офис.

– Синьор Вальмер уверил меня, что signora пожелала остановиться в палаццо Альбруцци, – сказал Франко. – Он сказал, вы хотите побыть одна. Я прошу прощения.

– Не волнуйтесь, Франко. Но я довольна, что мне не придется там спать. Скажите мне, вы действительно верите, что там бродит привидение убитой графини?

– Я не верю в привидения; с другой стороны, я и не не верю в них. Но я удивился, почему Жан-Клод настаивал, чтобы вы остановились в палаццо.

Катерин пожала плечами. Муж вел себя настолько странно, что задумываться о причинах не имело смысла. Теперь же ей было необходимо не допустить его на съемочную площадку. Ей было плевать, в каком он настроении, она не желала его видеть и не собиралась с ним встречаться. Она поделилась этой проблемой с Франко.

– Но, Китти, он же исполнительный режиссер, как я могу не пустить его на площадку? Я тридцать лет в этом деле варюсь и ни разу не слышал, чтобы режиссера не пустили на площадку.

– Франко, ты хочешь, чтобы я закончила этот фильм живой и невредимой? Гляди. – Катерин сняла шифоновый шарф, прикрывающий синяки и кровоподтеки на шее.

– Это Жан-Клод сделал? Она кивнула.

– Если хочешь, я скажу об этом Джо Гаване, но ты же знаешь, какой он вспыльчивый и сумасшедший. Если Джо увидит эти синяки, он, возможно, попытается измордовать Жан-Клода, а ведь осталось всего два дня съемок, мы не можем себе такого позволить, верно?

– Совершенно определенно не можем. – Франко уже беспокоился по поводу графика, погоды и его работы со следующей американской компанией, которая приедет на съемки в Италию. Они и так вышли из бюджета и не могли себе позволить ни единой задержки в последние два дня.

– Я бы хотела, чтобы ты поставил охрану у каждого входа в палаццо и он не смог бы туда проникнуть. Я хочу, чтобы ты ему позвонил и сказал, что я не желаю его видеть и что ему запрещено появляться на съемочной площадке.

– О Господи, попросила бы чего-нибудь полегче. – Франко явно расстроился.