— Это я горжусь тем, что вы, четыре ярчайших светоча, данные Господом нашему веку, чтобы указать путь истинной веры, который церковь почти забыла, соединились здесь, перед скромными орудиями моего труда.

Затем он обернулся к Маргарите, которую знал по портрету Тициана.

— Синьора, кажется, что Господь явил свое величие, наделив вас такой чистейшей красотой, какую только он способен создать на нашей несчастной земле. И моя Ночь сияла бы ярче солнца, если бы я встретил вас раньше и сделал ее похожей на вас.

Маргарита улыбнулась, удивляясь волнению, что сжало ей горло. Семидесятилетний Микеланджело, почитаемый в мире за бога земного, привел ее в замешательство той до грубости простой манерой, с которой он говорил и двигался в своем поношенном черном кафтане. Она силилась представить, какое место мог бы он занять в Риме, кроме как среди своих лесов и стен, расписанных фресками. Для определения этого человека ей не хватало слов, людей такой породы она раньше не встречала. Он не обладал ни плотью, ни полом, ни властью. Но в его хрупком теле и сверкающих глазах был сосредоточен свет, какого она не чувствовала ни в одном из множества знакомых мужчин.

Пока шел обмен любезностями, с лица Урбино не сходила наглая, насмешливая гримаса, словно он был уверен, что дамы его не видят. Но Рената не сводила с него глаз, все больше проникаясь ненавистью к этой карикатуре, которую расценила как воплощение отвратительной непочтительности. Сама не отдавая себе в этом отчета, она принялась сверлить парня взглядом, все более и более напоминавшим обращающий в камень взгляд Медузы со щита Персея. И ее гнев, материализовавшись таким образом, настиг Урбино на другом конце зала. Тот поднял глаза и сразу испуганно наклонил голову.

Пока парень отступал, Рената почувствовала на плече легкую руку Джулии и услышала, как та шепнула ей на ухо:

— Микеланджело — не первый мужчина, который стал рабом своих страстей. Но старик очень одинок, и этот бездельник при нем как плот, за который он цепляется, чтобы не утонуть в своей меланхолии. Из любви к нему негодяя терпит даже Папа.


Не заметив безмолвной дуэли между Ренатой и наглым мальчишкой, Виттория на глазах менялась в присутствии Микеланджело.

— Я думала, что знаю ее лучше, чем кого-либо, но никогда не видела в таком возбуждении, — шепнула Джулия Элеоноре, которая сама была настолько выбита из колеи, что еле могла ее слушать.

В веселом, приподнятом расположении духа Виттория снова обратилась к Микеланджело, в уверенности, что подруги только и мечтают, чтобы послушать их диалог.

— Микеланджело, я знаю, что вы приняли предложение расписать новую капеллу Папы Павла потому, что здесь должно собраться ближайшее заседание конклава, и вы надеетесь, что изберут нашего сэра Реджинальда. Теперь, увидев ваши фрески, я уверена, что так и будет. На этих стенах вы придали форму духу новой веры, и никто не посмеет воспротивиться избранию человека, который более других воплощает в себе глубокую веру первых христиан. Реджинальд Поул послан Богом, чтобы вытащить церковь из той пропасти, куда ее вовлек человеческий эгоизм, а вы посланы, чтобы содействовать этому вашей божественной живописью. Никто не сможет избежать влияния написанных вами фигур, настолько они полны чувства и одухотворенности. Святой Дух, который должен снизойти на конклав, наконец нашел в этих стенах место для перехода. Вы начертали простоту первоначальной церкви, без мишуры и предрассудков теперешней символики. Церковь держится только на вере, никакой роскоши, никакого богатства. Вы облекли в форму живую веру в Христа и безграничное сострадание к его мукам.

Произнося эти слова, Виттория медленно шла вдоль стены с изображением обращения святого Павла, уже свободной от лесов. Композиция и фигуры этой сцены только внешне напоминали традиционные, принятые за последние два века. Павел[26], ослепленный на пути в Дамаск светом веры, падает с лошади; ему приходят на помощь перепуганные товарищи по оружию. Все разворачивается на фоне пустынного пейзажа, где ничто не отвлекает от духовной реальности, ибо главным действующим лицом повествования здесь является дух.

Святой Павел стар, он устал, и столб небесного света из-под руки летящего Христа повергает его на землю, позволяя убедиться, какой силой может обладать дух.

Старость святого Павла сделала более интимной сцену обращения, которое здесь мыслится как плод глубины его духовного опыта. На небе маркиза увидела Христа, прекрасного, как Аполлон, летящего в окружении не только голеньких ангелочков без крылышек, которых уже раскритиковал кардинал Карафа на фреске Страшного суда в Сикстинской капелле, но и благочестивых мужских и женских фигур, составляющих круг избранных. Ни на одном из традиционных изображений обращения этих фигур не было.

Маркизу испугала безрассудная отвага Микеланджело: осмелиться на такое революционное решение здесь, в самом сердце церкви, куда на конклав соберутся все кардиналы!

— Микеланджело, все эти мужские и женские фигуры — кто они? Что они означают? Простите мое невежество, но я не встречала их ни на изображениях «Обращения», ни на других картинах с фигурой Христа на небе.

Микеланджело повернулся к столу, где лежала кожаная сумка, обвязанная потертыми шнурками. Он осторожно открыл сумку и вынул из нее маленькую книгу.

Это была Библия, которую Антонио Бручоли, его друг еще во времена Флорентийской Республики, перевел с латыни на итальянский. Своим переводом он страшно обозлил церковные авторитеты, усмотревшие в таком свободном обращении со Священным Писанием посягательство на свое право посредничества между людьми и Богом. Бручоли был вынужден уехать в Венецию, где его надолго приютил Микеланджело, потом во Францию. Библия же его ходила по рукам по всей Италии, как, впрочем, и остальные запрещенные инквизицией книги, которые было невозможно обнаружить в типографиях вне пределов Рима.

Старый художник раскрыл книгу и нашел то место, которое вдохновляло всех художников на написание сюжета «Обращения».

— Я ничего не выдумал, маркиза, это сам Иисус сказал Павлу: «И спасешься, и спасутся с тобой те, кто верует в меня». Эти люди спаслись, веруя в него. Именно поэтому церковь никогда не желала, чтобы их изображали. Их присутствие показывает, что вера в Иисуса спасает гораздо лучше, чем предрассудки и высокомерная мысль о том, будто спасение можно заслужить, купив его пожертвованиями и молитвами.

Виттория окаменела от этих слов, а Джулия, напротив, не смогла сдержать возглас восхищения.

— Микеланджело, как это справедливо, что Господь зажигает самые яркие светочи в душах тех, кто истинно верует! Мы столько раз читали эту историю, но нам никогда не приходило в голову, что она подтверждает то, на чем Павел настаивает в других частях Нового Завета. Спасение в самой вере, а не в предрассудках и не в почтении к законам церкви. Уже одного присутствия этих избранных достаточно, чтобы явить истину, которую мы нынче без труда признаем. Не сомневайтесь, критики найдутся обязательно. По счастью, мир настолько уверен в вашем величии, что никто не осмелится открыто выступить против вас. Особенно после того, как Поула изберут Папой благодаря вашему искусству.

Микеланджело убрал Библию в сумку и ответил так, словно все дело было пустяковым, стараясь скрыть, чего ему стоил этот отважный выбор:

— Они не смогут ни критиковать Священное Писание, ни трактовать его иным образом, чем того требует здравый смысл.

Потом обернулся к Урбино, который после испепеляющего взгляда Ренаты держался в стороне.

— Урбино, позови двух стражников, пусть отодвинут леса: я хочу показать дамам распятие святого Петра.

Подруги дружно вскрикнули от удивления.

— Спасибо, Микеланджело, мы этого не ожидали, но не будет ли затруднительно передвигать тяжелые леса только для того, чтобы показать фреску женщинам, которые вряд ли сумеют оценить ее по достоинству?

В улыбке Микеланджело сквозила ирония.

— Никаких затруднений. Немного движения только пойдет на пользу этим парням, что целыми днями стоят столбами у дверей. Да и моему слуге тоже.

И он бросил на Урбино укоризненный взгляд, на самом деле блеснувший нежностью.

— Он развлекает их своими прибаутками, пока я работаю.

Урбино сделал вид, что не понял, и побежал звать стражников, которые рады были сделать что-то существенное и хоть на время отвлечься от своей монотонной службы. Чтобы не мешать маневру, дамы отбежали к центру капеллы, где возвышался алтарь. Под суровым взглядом Микеланджело двое стражников отодвинули назад двухъярусные леса, приспособленные для того, чтобы доставать до верхней части стены. Чтобы они легче двигались, по полу провели две мыльные полосы. Под конец каждого дня Микеланджело велел отодвигать леса, чтобы еще раз издали осмотреть результат работы.

Дамы бросились к свободной от лесов стене. На ней дышал благоговением суровый, пустынный пейзаж, словно сама природа склонилась перед человеческой драмой. Суровый взгляд Петра предостерегал и напоминал, что смерть его не была напрасной. Его окружала толпа подавленных первых христиан, избранного Богом народа, обращенного в веру проповедями Петра. Все они выглядели так бедно и смиренно, что походили на нищих.

Одежда их была так подчеркнуто проста, что стоящие перед фреской женщины застыдились своих роскошных нарядов. Фреска не содержала ни намека на церковь с присущими ей украшениями. Вся ее правда и сила сосредоточились в сердцах и вере молча застывших в скорби людей. Это и была истинная церковь, церковь искренне верующих.

Все соответствовало Евангелиям: ни один человек в жреческой одежде не присутствовал при мучении святого Петра. Однако никто из художников не осмелился изобразить эту сцену без малейшего намека на присутствие официального духовенства с его символикой и иерархией. На этой фреске присутствовала только вера. Поняли ли кардиналы это предостережение, этот призыв к простоте одеяний верующих первоначальной церкви? Гневное лицо Петра глядело на них с таким выражением, словно он вопрошал, понимают ли они, зачем у них тонзуры на головах. У Петра тонзура указывала на то, что он избрал для себя бедность и отказался от владения имуществом и богатствами, из-за которых церковь теперь тонула в крови невинно убиенных.

И это тоже был вызов официальной церкви. Микеланджело использовал всю силу своего таланта, чтобы бросить в лицо церковному клиру упрек в безнравственности и спеси, и сделал это именно здесь, в капелле, где, по замыслу Павла III Фарнезе, должны были собираться последующие конклавы. Все в его фреске призывало к чистоте и простоте веры, но в особенности — взгляд Петра, который с трудом выдерживал даже сам художник.

Пять раз он переписывал голову Петра, пять раз счищал штукатурку, пока не достиг абсолютного совершенства в выражении лица. Ни один из художников не смог бы этого добиться, только он, великий, посланный на землю, чтобы сокрушить суетность ее обитателей. Сильнее всех фреска поразила Ренату, ибо в ней содержался важнейший принцип: только истинно верующие могут составить церковь. Три года тому назад это прокричал с амвона в Лукке ее любимый проповедник Агостино из Каррары. За такое опасное в своей искренности утверждение на него донесли в инквизицию, и ему пришлось бежать, чтобы не попасть на костер. Теперь благодаря кардиналу Эрколе Гонзаге, брату Элеоноры, ей снова удалось добиться для него разрешения на служение. Однако кардинал написал ей длинное письмо, в котором призывал быть осторожнее, поскольку проповедник может наделать бед и ей, и ее семье.

Теперь Агостино жил в безопасности в Ферраре и мог спокойно произносить свои проповеди во время ближайшего поста, в то время как Микеланджело рисунками впечатывал те же принципы в самое сердце христианства. Это открытие захлестнуло Ренату такой радостью, что она задохнулась и стала искать глазами какое-нибудь окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха, успокоиться и не расплакаться перед божественным художником и перед подругами. Но в капелле было всего одно окно, сквозь которое проникал тусклый свет, и не чувствовалось никакого дуновения воздуха.

Урбино в это время выпроваживал из капеллы стражников, и, пока он с ними о чем-то шептался, Рената подошла к двери, чтобы вдохнуть воздуха из огромного зала, который должен был стать залом высочайших аудиенций.

Микеланджело вглядывался в лица женщин. Они, как и Рената, старались справиться с охватившим их волнением. Виттория не смогла сдержать слез и прижала к губам платок.

Она медленно скользила взглядом вниз по холму, где распинали на кресте Петра, и вдруг сердце у нее остановилось и колени подогнулись: со стены на нее смотрела она сама. В нижней части фрески четверо женщин утешали друг друга, и одна из них повернулась в сторону зрителей, в тоске и печали от того, что происходило несколькими метрами выше.