— После того, что произошло сегодня, будет еще труднее противостоять Пьерлуиджи. И если как следует подумать, сомневаюсь, что дон Диего сможет нас поддержать. Всего четыре дня тому назад он ушел с крестин, а теперь вдруг принимает приглашение? Странно…

Капелла Сан Брицио с фресками Синьорелли находилась прямо напротив них в глубине церкви. Из больших окон, чередовавшихся с фресками, струился свет. Дамы без особого энтузиазма добрели до поперечного нефа. Вдруг безжалостный луч солнца, выглянувшего из тумана как раз на уровне окон, высветил груду человеческих тел, мучимых дьяволами. Трое женщин остались в огромной пустой церкви один на один с нарисованными фигурами грешников.

— Кажется, слышны их голоса. Они отчаянно молят о пощаде. Нет, я не выдержу, я подожду вас на улице.

Против обыкновения, Джулия дрожала, потрясенная фресками.

— Подожди, я с тобой. Мне тоже не по себе перед лицом таких страданий. Страшное дело: выстроить церковь, чтобы сломить волю людей.

И Рената пошла к выходу вслед за Джулией, не обращая внимания на Маргариту.

— Я догоню вас у монастыря, мне хочется получше разглядеть фрески и скульптуры.

Для Маргариты они ничем не отличались от Дианы Эфесской, только формой и цветом. Она так и не пришла к мысли, что на свете может быть еще какой-то ад, кроме земного.


От монастыря Сан Паоло до епископского дворца, где остановился Пьерлуиджи, было всего несколько сотен метров, но Виттория решила, что они должны ехать в карете, чтобы придать солидности своему появлению. Дворец с зубчатыми стенами и высокими стрельчатыми арками из желтого туфа был, по существу, продолжением апсиды собора. Резчики по камню затейливо украсили его переплетением растительных и геометрических узоров. Джулия помогла Виттории выйти из кареты, за ними вышли Рената, Элеонора и Маргарита. Цвета их нарядов говорили о том, что они собрались на светскую церемонию. Элеонора была в зеленом платье, затканном золотой нитью, Джулия — в переливчато-розовом с черной вышивкой и витым золотым поясом. Виттория и здесь предпочла черное, отделанное по шее и рукавам белым кружевом. Но платье было не простое. По черному шелку, как бы выступая из глубины, шел рисунок из бархата, который был чуть светлее по тону, и от этого платье отливало металлическим блеском.

— Ты носишь это платье с такой величавой элегантностью, что ни одна женщина, даже разодетая в золото, не сможет с тобой сравниться, — сказала ей Джулия, помогая выйти из кареты.

Эта величавая элегантность украшала тело, исхудавшее от молитвы, и огромные лучистые глаза, окруженные морщинами, которые день ото дня становились все глубже.

По лестнице из туфа, с аркадами по сторонам, они поднялись в зал, обставленный с претензией на изящество. У вошедшего создавалось впечатление, что окна вделаны в полосатые стены собора, который находился в нескольких шагах. Супруга Пьерлуиджи казалась довольной визитом и разоделась с такой роскошью и с таким количеством украшений, что трудно было представить себе, какой же длины должен оказаться караван, что привез ее багаж. Королевское достоинство Виттории и Ренаты позволяло им по-домашнему ее приветствовать, и они изобразили на лицах сердечность. Это, против ожидания, смутило жену Пьерлуиджи, и она, чтобы быть на высоте положения, любезно приняла даже Маргариту, на которую попал отблеск светского превосходства. А может, она просто была ей признательна за то, с какой сдержанностью та выстраивала отношения с ее сыном.

Когда все женщины собрались в зале на вершине лестницы, вошел Пьерлуиджи. Он еще больше почернел, еще больше стал нетверд в ногах и сделался похож на огромное насекомое, с трудом держащее равновесие на задних лапках. С обычной развязностью он начал испрашивать у Виттории советов относительно праздничного обеда, который он собирался дать для знати города Пармы. Ясно, что он не ждал от них восторгов по поводу своего назначения. Он намекал на легенды, ходившие об обеде, данном Витторией в римском дворце Колонна, в честь визита Карла V несколько лет назад. Император славился своей ненасытностью как за столом, так и в постели и был способен обладать десятком женщин за ночь. Это привело к тому, что он соблазнил собственную дочь, прижитую с какой-то андалузской крестьянкой. В Риме, богатом куртизанками и знатными дамами, готовыми ублажить властителя, в задачи Виттории не входило об этом заботиться. Но следовало как следует накормить императора. Человек, который на завтрак съедал целого каплуна, запеченного в молоке, а потом весь день занимался поисками еды, представлял собой как гость изрядную проблему. А если еще учесть, что из-за врожденного дефекта нижней челюсти у него не закрывался рот и он не мог как следует ни прожевать еду, ни почувствовать ее вкус, то бедные повара сбивались с ног, изобретая для него кушанья поплотнее и поострее. Оказавшись перед такими сложностями, Виттория создала шедевр гастрономической политики. Она выписала из своих владений в Калабрии всевозможные острые специи, и в первую очередь зеленый сладкий перец, который обычно тушат в молоке, а она велела нафаршировать его маринованной дичью, каперсами и высушенными на солнце оливками. Путь к сердцу императора лежал через его желудок, и теперь Карл вечно будет испытывать благодарность к Виттории и способствовать ее победам гораздо больше, чем успеху ее мужа, который взял в плен французского короля и сдал его императору у стен Павии.

Как только Рената поняла, что Пьерлуиджи собирается использовать Витторию в качестве советника шеф-повара, она тихо подошла к ней, пользуясь полумраком в зале со стрельчатыми сводами.

— Отчего ты ему не скажешь, что единственной приятной на вкус едой для знати Пармы и Пьяченцы будет он сам и его драгоценный папаша?

Виттория опустила веки, кивнув головой, словно ей доверили важную дипломатическую тайну, и начала выкладывать рецепты и советы по хозяйству, как какая-нибудь трактирщица из Эмилии-Романьи. Пьерлуиджи был доволен, а подруги не сводили глаз с Виттории, восхищенные ее театральным талантом и библейским терпением.

Жена Пьерлуиджи, Джиролама Орсини, еще более извращенная, чем он, постоянная соучастница всех его пакостей, обратилась к Маргарите, возлюбленной сына, явно собираясь напомнить ей о ее долге и месте. Видимо, таким образом она испытывала на прочность статус мужа как правителя.

— Маргарита, ты имела заметный успех в Риме, все очарованы твоей красотой и скромностью. Тициана хвалили за отличную модель, а нас за уважение, которое мы оказали художнику, принимая тебя в нашем дворце.

Она не удержалась и бросила взгляд на Витторию и Элеонору, как бы ища сочувствия.

— Этим сытым воловьим взглядом она надеется оградить нашу жизнь от твоей: ведь мы женщины уважаемые, а ты вроде бы обречена с первыми морщинами погрязнуть в жалкой нищете. Она не может понять нашей дружбы и прощупывает почву.

Элеонора прошептала все это на ухо Маргарите неосторожно громко, а может, и стремилась к тому, чтобы реплика достигла ушей Орсы.

Опустив глаза, Маргарита избегала встречаться взглядом с Орсой. Она опять надела красное платье, и с ней снова была ее ужасающая, обтрепанная сумка, против которой так возражала Джулия. Не переставая, Маргарита теребила сумку руками.

Виттория, истолковавшая фразу Орсы точно так же, как Элеонора, по-королевски возмутилась подлым призывом к солидарности. Рената покраснела от стыда, почувствовав, что ее публично приблизили к клоаке, из-за того что замахнулись на Маргариту. Девушку она считала близкой себе, хотя они и принадлежали к разным мирам и их жизненный опыт резко различался.

— Теперь, когда ты последуешь за моим сыном кардиналом в Парму, твоя скромность подвергнется еще более серьезным испытаниям. Парма — город маленький, и там редко встретишь такую красавицу, как ты. Но должна тебя предупредить: ты же знаешь нравы маленьких городов, где нет светских привычек и приличия нарушаются с легкостью. Алессандро молод, красив и горяч, и, конечно же, самые видные городские красавицы будут претендовать на его внимание, пока он в Парме.

Орса говорила, отчеканивая каждое слово, чтобы остаться в уверенности, что ее поняли, и на этот раз выразительно взглянула на мужа, от которого требовалось признание ценности ее вклада в управление новым герцогством.

— Одним словом, Алессандро должен иметь свободу, в Парме, слишком крепкие узы могут только повредить ему и нанести ущерб нам. А наш долг — подчинить себе новых подданных государства, которое провидению было угодно даровать нам, дабы испытать нашу верность церкви и достоинства нашего правления.

Рената с трудом подавила тошноту. Новоиспеченная герцогиня Пьяченцы проверяла, каков эффект от ее первой речи в качестве правительницы, и, кажется, оказалась куда решительнее, чем муж, настроена ломать комедию и настаивать на трансформации обычного грабежа в божественное провидение.

К изумлению подруг, Маргарита вдруг растеряла всю свою обычную гордость. Ее, казалось, не тронуло оскорбительное предостережение. Она признательно улыбнулась новой герцогине Пармы и закивала головой, но Виттория не выдержала: уступить наглости каких-то Орсини, семейства, которое распродало последние остатки аристократического достоинства жадным нуворишам, — это было уже слишком. Виттория резко встала с обитого тканью кресла, где сидела, стараясь не утонуть в его мягкой глубине, подошла к Маргарите и предложила ей правую руку. Тем самым она дала понять всем, и прежде всего супруге Пьерлуиджи, что с этой минуты девушка под ее защитой и любой удар, нацеленный на Маргариту, пройдет сквозь ее тело. Стоя перед Орсой и не отходя от девушки, словно намеревалась ее еще раз представить, Виттория заговорила, глядя мимо своей визави:

— Герцогиня, Маргарита сама решит, как ей себя вести в Парме. Мы достаточно хорошо ее знаем и смогли оценить ее деликатность. Мы полагаем, что этой чертой характера она намного превосходит многих знатных дам даже самого старинного происхождения, ослепленных амбициями. Нам всем известно, сколько бед этот недуг принес человечеству.

Чете новоиспеченных герцогов Пармы и Пьяченцы ничего не оставалось, кроме как отступить.

— Вы как всегда правы, Виттория, — сказал Пьерлуиджи. — Хватит этих нудных разговоров. Стол уже накрыт. В это время в Орвьето выкапывают первые трюфели, да и сыр в этом году на редкость хорош. Их преосвященства кардиналы Поул и Мороне уже поднимаются по лестнице. Музыканты, которых я похитил у Папы, будут счастливы сопровождать наш обед. Позже к нам присоединятся дворяне из Орвьето, которые пользуются случаем засвидетельствовать вам почтение. Нынче мы не уляжемся спать раньше полуночи, ибо в Орвьето такие праздники проходят нечасто.

От удовольствия принимать у себя в новом качестве герцога сливки итальянской знати Пьерлуиджи даже попробовал казаться любезным.

Пока все переходили в соседний зал, Рената и Джулия подошли к Виттории, которая не выпускала руку Маргариты. Они едва сдерживались.

— Ты просто чудо, Виттория, вот увидишь, они даже понятия не имеют, что такое королевское достоинство.

Джулия в тревоге огляделась вокруг.

— Ты ищешь дона Диего или Федерико?

Подмигнув подруге, Рената попыталась настроиться на веселую атмосферу праздника.

— Я ищу графа ди Спелло, я видела его с Пьерлуиджи, а потом он куда-то исчез.

— Наверное, вернулся в сточную канаву, из которой вылез.

Хорошее настроение Ренаты сразу улетучилось.

— Не надейся… вон он! Он встречал новых гостей.

— Ты видела кого?

— Нет.

— Дона Диего и твоего кузена Федерико. Сожалею, но твой несгибаемый друг уступил дипломатическим условностям.

— Он хоть привел бороду в порядок?

— Да, по-моему, он в прекрасной форме.

— Ладно, нам же лучше.

Стрельчатые окна зала, в который вошли женщины, были разделены небольшими колоннами и ажурными арками, что придавало ему мрачноватый вид, как раз под стать паре, которая принимала там гостей.

— По счастью, этот камин может обогреть весь Орвьето.

Джулия решительно направилась к огню, который даже на расстоянии двух метров обжигал лицо. Ее тут же догнал дон Диего, склонившись в изящном и страстном поклоне.

Она холодно ответила на приветствие:

— Дон Диего, я помню вашу твердость в палаццо Мадама и никак не думала, что стану свидетелем вашей капитуляции перед Пьерлуиджи в Орвьето.

Не подавая виду, что обиделся, дон Диего пристально взглянул на Джулию своими бархатными глазами и мягко сказал, поглаживая чисто выбритые щеки:

— Кем бы я был, если бы бросил вас одних в пещере чудовища?

Ослепительная улыбка, с которой он к ней обратился, заставила Джулию вспыхнуть:

— Вы правы, я по глупости не подумала об этом, добро пожаловать, рада вас видеть.