Маргарита снова заговорила:

— Никто не знает женских талантов, потому что никого никогда не заботило, чтобы мы их развивали. Несколько элегантных, манерных строчек, чтобы угодить гостям, но никаких усилий, чтобы постичь глубины жизни. Мы сами себя убедили, что главное для нас — это заинтересовать мужчин прежде всего своей красотой. Но ведь вам знакома поэзия Сафо и картины и скульптуры Проперции деи Росси. И если уж в условиях полного безразличия мира к женщинам, которые рисуют, ваяют или сочиняют, некоторым из них все же удается оставить свой след и превзойти многих мужчин, то представьте себе, сколько смогли бы женщины, если бы мир стал к ним благосклонен хотя бы настолько, насколько он благосклонен к мужчинам.

Рената завороженно слушала: она никогда не думала о таких вещах.

Она приехала из королевского дома Франции двадцать лет назад, чтобы выйти замуж за герцога Феррары Эрколе II д’Эсте и тем самым скрепить клятву верности дома д’Эсте французской короне. Потом Карл V сокрушил всех, кого можно было победить, расстроив все традиционные династические альянсы маленьких государств итальянского полуострова. Он пожаловал Эрколе Павию и территории вдоль реки По, что было гораздо более весомо, чем образованная жена с неплохим приданым, и Рената оказалась супругой врага собственной семьи.

Жизнь ее стала отдаляться от политики, но ее это не обескуражило. Обладая твердым характером и достаточными силами, она сумела соблюсти свои права и достоинство, создав в Ферраре «двор при дворе» и развивая связи между политикой и искусством, что привело ее в конце концов к перемене веры. За десять лет Рената Французская стала одной из главных поборниц Реформации в Италии, посвятив ей не только свой ум и страсть, но и связи, которыми успела обзавестись, пользуясь явными и скрытыми приемами, известными знатным дамам с детства. Рената заняла свою нишу в политической географии, нисколько не мешая планам мужа. Она с такой ловкостью внедрялась во все доступные ее высокому статусу пространства, что вскоре превзошла самого Эрколе в искусстве дипломатии и политического убеждения.

Воинственный темперамент, который помог добиться таких блестящих результатов, был ярко выражен во всем ее облике. Выше среднего роста, с правильными, крупными чертами лица, на котором чуть выдавался подбородок; непокорная грива курчавых волос всегда перевязана крепкими лентами, словно хозяйка стремилась вместе с этой темно-русой массой обуздать собственную порывистость. Голубые глаза широко расставлены и разделены коротким, широким в основании носом. Во всем ее облике было много мужских черточек; гибкой фигурой она походила на подростка, и, когда ей случалось по необходимости переодеваться в мужское платье, она свободно перемещалась по городу и ее никто не узнавал. Даже рот с ярко очерченной верхней губой, казалось, всегда готов был упрямо поджаться, как у мальчишки с едва наметившейся бородкой. Такая двойственность тела стала чертой характера, и когда она теряла над собой контроль, то начинала маршировать взад и вперед по комнате, как солдат.

Прибыв в Феррару в последний день ноября 1528 года, Рената оказалась перед любопытной, возбужденной толпой, которой герцог Альфонсо д’Эсте приказал забыть о бедах и чумной эпидемии, терзавшей страну с самого лета.

Золоченая лодка с юной супругой сына Альфонсо причалила к берегу герцогства сразу после рассвета, когда утренний туман инеем блестел на облетевших ветках вязов.

Трубы взревели, перекрывая крики толпы, и из красной палатки, расшитой золотыми лилиями, вышла Рената. Ростом она была выше трубачей и сильно горбилась, заводя плечи вперед.

Ни серебряная сеточка, обвитая вокруг кос, ни зеленое платье с вышитыми жемчугом цветочками, сверкавшими в тумане, делу не помогли. Ожидания подданных были обмануты.

Крики стали громче, смешки нахальнее. Даже не зная языка, девочка, покинувшая Францию с камнем на сердце, поняла приговор, который ей вынесла Феррара: «Француженка кособокая».

Она так и не смогла покорить подданных женскими прелестями, зато покорила твердым характером и тем, что произвела на свет одного за другим пятерых сыновей, доказав, что дух может дать плоды гораздо более ценные, чем прямая спина или округлые бока. С тех пор ничему не удавалось вывести ее из равновесия. И вот теперь простая пергаментная тетрадь пригвоздила ее к окну палаццо Фарнезе.

Герцогиня сделала движение, чтобы встать, и богатое парчовое платье, казалось, нервно дернулось. Маргарита поняла ее волнение и протянула руки, усаживая ее снова на скамью. Грива Медузы, выбивавшаяся из-под сетки, вернулась на уровень ее глаз.

— Дневник, который вы прочли, это память моей жизни. Я пишу его только для себя, поэтому он написан так просто и грубо. Записанные строки отодвигают страх, и сама жизнь уже не так страшна. В самые трудные минуты мне кажется, что я существую только на этих страницах, и я прижимаю их к сердцу, как ребенка, которого у меня никогда не будет.

При этих словах Рената со стоном ее обняла.

— Ты права, Маргарита, и могу заверить тебя, что сама не раз попадала в незавидное положение. Королева тоже раба своих мужчин: отца, братьев, мужа. На их любовь можно рассчитывать еще меньше, чем на дары молодости и красоты. Забудь мою детскую реакцию на твой дневник и расскажи, что было дальше, что ты не успела записать. Но рассказывай не спеша, словно у нас еще вся жизнь впереди.

— Хорошо, но давайте сядем за стол. Воздух Рима возбуждает аппетит, да и день у нас выдался нелегкий.

Маргарита наскоро отдала распоряжения прислуге, и вскоре пришли две женщины накрыть стол красного гранита.

Рената взяла на себя растопку камина, занимавшего почти половину торцевой стены огромной комнаты, где они находились.

— Цветной мрамор, великолепно пригнанный, и два сфинкса с такими полными грудями, что их хочется потрогать… Чья это работа? Великого Микеланджело? — спросила герцогиня.

— Нет, всего лишь подражателя, одного юноши из Виньолы[9], я с ним познакомилась сразу, как приехала. Он расписывает камины и створки дверей для галереи в саду.

— Расскажи о Виттории, как ты с ней познакомилась и стала близкой подругой. Она такая скрытная, и это после двадцати лет знакомства все еще меня пугает.

Маргарита подошла к Ренате и предложила бокал вина, который вспыхнул темно-красным светом в едва затеплившемся пламени камина.

— Мне ни о чем не надо было спрашивать, потому что я и так о ней все знала. Я была знакома с ней еще до того, как меня ей представили, и не только потому, что прочла все ее стихи. Куртизанке всегда удается выведать все или почти все, что она захочет. После нашей встречи в доме Тициана монсиньор делла Каза успел нанести мне несколько визитов, то ли ради того, чтобы заранее оценить качество только что купленного патроном товара, то ли чтобы почувствовать себя таким же могущественным, как Папа, и первым насладиться моей плотью. Если бы святая инквизиция знала, что способны выбалтывать мужчины за миг наслаждения, она бы забросила все свои раскаленные щипцы и поручила бы сбор информации путанам, которые меньше пачкают и более расторопны, чем тюремщики.

Обе рассмеялись так весело, словно болтали об оригинальных прическах мантуанских женщин.

— В эти дни пылкий папский нунций был увлечен делом Карнесекки, главного нотариуса Флоренции. Того обвинил в лютеранской ереси один заключенный в замок Святого Ангела монах. После трех дней пыток бедняга, среди прочих признаний, начал бормотать что-то об антипапском пасквиле, составленном якобы прямо в доме Карнесекки в Венеции. Признание у монаха вырвал кардинал Карафа, который хорошо знал круг общения Карнесекки, то есть прежде всего Поула, Витторию, вас — уж извините! — Джулию Гонзагу и ее кузину Элеонору, герцогиню Урбино. Карафа тут же отправил по указанному следу всю свору ищеек инквизиции, которая, в свою очередь, требовала немедленной экстрадиции Карнесекки в Рим, чтобы допросить его с пристрастием и заставить выдать своих друзей.

Рената застыла с бокалом вина в руке, не имея сил поднести его ко рту. Она смотрела на девушку так, словно та бросила ей в лицо смертельное оскорбление. По счастью, ее лицо наполовину было в тени, и краска гнева, залившая его, осталась незамеченной.

Герцогиня поднялась, чтобы подбросить еще дров в камин, где уже горело яркое пламя с синеватыми язычками. Как только полено скатилось по железной решетке, пламя поднялось до самых мраморных изображений императоров в овальных нишах на стенах. Маргарита подняла бокал и снова заговорила.

— Витторию предупредили из Венеции, и она предприняла меры, чтобы вырвать из рук Карафы своих друзей и покровителей. Вместе с Поулом и Джулией Гонзагой она активнее всех пыталась войти в окружение кардинала Алессандро. Он единственный в Италии был способен противостоять Карафе и дать указания монсиньору делла Каза в Венеции. Посредством герцога Мантуанского и вашего супруга, герцога Феррары, они оказали сильнейшее давление на Совет Ста в Венеции, чтобы отозвать запрос об экстрадиции Пьетро Карнесекки. Делла Каза был в курсе, насколько тесно Виттория связана с Карнесекки и с Поулом, и имел точные сведения относительно «школы Витербо»[10], как в Италии называли вашу группу. У меня всего лишь хватило терпения его выслушать и ласками помочь избавиться от сдержанности, к которой его обязывало доверие Алессандро Фарнезе.

Рената, прекрасно все это знавшая, сама написавшая не одно послание в Венецию и заставившая мужа писать письма, теперь презирала себя, оказавшись объектом изучения постороннего взгляда, который проникал до дна в тот туман, что все они считали непроницаемым.

— Мерзавец Карафа, — прошептала она. — Не успокоится, пока нас не уничтожит. Я бы сумела заставить замолчать эту тварь, рожденную нести беды и несчастья. К сожалению, мои друзья не хотят, чтобы я действовала по-своему. А я бы могла положиться и на полицию своего мужа, и на феррарских евреев, которые отдали бы жизнь, только бы избавиться от такого чудовища. Как бы там ни было, Виттория и Поул убеждены, что дело можно решить, победив в теологическом споре, и убийство ни к чему. Они обвиняют меня в импульсивности, но, имея такого мужа, как мой, подчас приходится надевать штаны. Если бы вы знали, сколько неприятностей причинил мне этот ядовитый паук Карафа! А ведь я принадлежу к высшей знати и к королевскому дому Франции. Но он ни перед чем не останавливается: по жизни его ведет только ненависть.

Дав Ренате выговориться, Маргарита продолжала:

— Когда вашему другу кардиналу Реджинальду Поулу угрожали смертью наемные убийцы его кузена Генриха Восьмого, Виттория узнала об этом и через кардинала Фарнезе попросила помощи у делла Каза. Тот запросил у меня кое-какую информацию, и я предложила свои скромные услуги. Думаю, Виттория об этом знала. В тот день, когда я познакомилась с маркизой в доме Тициана в Бельведере, мне хватило одного взгляда, чтобы понять, насколько ее очарование превосходит все ожидания, а ей — чтобы поверить, что у куртизанок тоже могут быть достоинства, которые надо признать. Одетая в черное, без украшений и вуалей, Виттория приехала в Бельведер в собственной карете, в той самой, что нынче утром отвозила вас на Авентин. С ней был Микеланджело Буонарроти, который собирался взглянуть на картины старика. Едва оба художника горячо заспорили о рисунке, она взяла меня за руку и увлекла в боковую комнату, где никто не мог нам помешать. Поначалу ее горящий взгляд меня парализовал, но тихий, спокойный голос быстро привел в чувство. Без обиняков она спросила, читала ли я Овидия, словно это был обычный вопрос к едва знакомой женщине в городе, где вряд ли все женщины вообще умели читать и писать.

Рената удивилась, потому что и сама хотела бы задать тот же вопрос.

— И ты читала?

— Конечно! Виттории было достаточно этого ответа. Она взяла мою руку в свои и пригласила меня: «Приходите ко мне, я уверена, что Гомера вы тоже любите и сможете почитать мне стихи Сафо по-гречески». «Охотно», — только и смогла я вымолвить. Когда мы прощались, между нами уже возникла связь. Мы поняли, что за моим золотом и ее скорбным черным цветом скрываются одинаковые темпераменты. Случай сблизиться навсегда представился нам меньше чем через неделю.

Маргарита подошла к камину, чтобы подбросить еще дров, но Рената остановила ее:

— Пожалуйста, рассказывай дальше, камин я беру на себя.

Маргарита улыбнулась:

— Среди моих венецианских знакомых была девушка по имени Луиза. Тринадцати лет от роду ее похитили, продали на турецкую галеру, которая увезла ее в Константинополь, и три года она прожила в серале Сулеймана Второго. Там она научилась любить женщин столь изысканными способами, что у меня после проведенных с ней ночей сложилось впечатление, что я зря тратила время с мужчинами.

Глаза Ренаты расширились. О чем-то таком она давно подозревала, ловя взгляды и жесты своих фрейлин, когда они вышивали вместе долгими зимними вечерами. Но в маленькой Ферраре такие страсти особе королевской крови не подобали, и она держалась от них подальше, полагая, сама не зная почему, что, не дай Бог, у нее имеется какая-нибудь природная предрасположенность. Теперь новая знакомая убедила ее, что так оно и есть.