Жаклин Санд - Честь виконта

Он склонился над виконтом, тот близко видел его горящие, как угли, зеленые глаза.

– Ну, давайте я вас усажу, вот так будет удобнее. Не все ли равно, как умереть. Сидя даже приятнее.

Поджигатель взял его за плечи и рывком усадил; резное лицо святой Кристины на алтаре уперлось виконту в ребра. Головокружение начало проходить, и теперь Сезар видел все гораздо отчетливее. Лежащий на полу мужчина, судя по шевелюре, действительно был Ксавье Трюшоном; и горечь охватила виконта при виде неподвижного лица Ивейн.

– Что вы с ними сделали?

– Ничего страшного. Они скоро очнутся. Я не могу поступить с ними так подло и не дать им увидеть собственную смерть. Очищение должно быть полным. Вы пройдете через страдание, но души ваши возвысятся, и Господь примет вас под свое крыло.

Он говорил убежденно и весело, и оттого становилось еще жутче; обойдя Сезара, отец Демаре взял что-то с алтаря и пошел к скамьям. Оказалось – для того, чтобы полить их чем-то из бутылки, и виконт снова почувствовал резкий запах масла.

Все понятно.

Ему нужно потянуть время. Веревка на запястьях была затянута туго, однако то, что Поджигатель по доброте душевной усадил его, оказалось Сезару только на руку. Медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, он согнул ногу так, чтобы можно было дотянуться до нее кончиками пальцев. Маленький стилет, прятавшийся в секретных ножнах в сапоге, скользнул в ладонь.

– Почему вы это сделали, отец Демаре? Раз уж нам суждено умереть, расскажите. Наши души очистятся, и на небесах нам будет не до того. Потешьте же меня, пока мы на земле.

– Вы понимаете логику, виконт, и оттого мне понравились. – Священник закончил со скамьями по левой стороне прохода и перешел к правой. Голоса разносились в маленькой церкви, как удары колокола, увеличивая и округляя каждое слово. – Вы просите рассказать вам. Что же, у меня есть несколько минут, и этот подарок я вам сделаю. Во мне нет зла, только всепрощение, только жажда Господней справедливости.

Он был убежден в этом – вот что страшно! Виконту и раньше встречались безумцы, однако пока не попадался ни один, так искренне, так легко считающий себя просветленным.

– Сделайте милость.

– Вы говорили мне, что не знаете, что связывало погибших, – сказал отец Демаре, вытряхнул последние капли масла на переднюю скамью и поставил на нее опустевшую бутылку. – Ну а я это знал. И знание это пришло ко мне неожиданно, в виде исповеди баронессы де Менар. Она рассказала мне о том, что участвует в тайных собраниях, а затем поведала, что ей и ее друзьям нужно надежное место, где собираться.

– Я догадался о собраниях. Но что было их целью?

– Не торопите меня, я все расскажу. – Его голос, голос умелого исповедника, казался мягким и успокаивающим. – Всему виною Алексис де Шартье. Этот человек был просто одержим Наполеоном III, к сожалению, в плохом смысле. Он ненавидел нашего нового императора. Мечтал свергнуть его. Все началось задолго до ссылки в Лион – господин де Шартье придумал заговор, но ему требовались деньги и сообщники. В первый раз, четыре года назад, у него не получилось. И нынче то и другое он уже не мог получить законным путем: друзья от него отвернулись, как от прокаженного, никто не желал ссудить его деньгами, а для того чтобы дело имело успех, деньги необходимы. И он придумал, где добыть и золото, и верных союзников, которые не посмеют шагу ступить без его разрешения. За свою революционную деятельность и жизнь в обществе Шартье узнал многое о разных людях, но до поры до времени хранил эти знания в секрете. А когда они ему понадобились, извлек их на свет. И призвал к ответу грешников.

– Он их шантажировал. Так ведь?

– Верно, сын мой. – Казалось, отцу Демаре нравится, что виконт все так хорошо понимает.

– Но я не знаю чем.

– О, у каждого есть за душою грех или слабость. Моя прихожанка, баронесса де Менар, имела незаконнорожденную дочь. Девушка живет в монастыре и ничего не знает о своих родителях, однако Коралина покровительствовала монастырю и часто наезжала туда. Шартье удалось узнать эту тайну. Он угрозами заставил баронессу действовать на его стороне, иначе – он предал бы сведения огласке. Кто желает такого? – В голосе священника слышалось подлинное сочувствие. – Ален де Ратте переписывался с врагами Наполеона, родственниками своей жены-испанки. Это Шартье узнал с помощью своих революционных связей и сумел раздобыть несколько писем. Если бы император увидел хотя бы одно из них – немедля отправил бы добрейшего Ратте на плаху. И так Алексис заполучил второго. Затем был родственник вашей графини, Жюльен де Буавер. Сам он не совершил ничего плохого, однако сын его склонен к мужеложеству, что тщательно скрывалось.

– Патрик… – пробормотал Сезар. – О боже.

– Ну и, наконец, граф де Надо, заходивший в своих развлечениях дальше допустимого. Он был повинен в смерти проститутки – не просите меня рассказывать вам эту историю, но, поверьте, она поистине грязна.

Значит, без проституток тоже не обошлось. Ивейн была права.

– Все эти люди были богаты, все имели доступ в высший свет, кроме самого Шартье, с недавнего времени ставшего там парией. Баронесса де Менар пришла ко мне, чтобы я помог им с местом для встреч. Дело в том, милейший виконт, что под этой церковью расположен обширный подвал; говорят, когда-то отсюда вел ход прямо в катакомбы, но здесь я ничем помочь не мог – если он и имелся, то давно завален. Баронесса умоляла позволить им собираться в подвале, и я согласился.

– Почему вы это сделали?

Отец Демаре усмехнулся:

– Я подумал, что, если они хотят устроить заговор против нашего любимого императора, пускай лучше делают это под моим присмотром. Я всего лишь скромный священник, я не ношу титул, но Господь наградил меня разумом и тягой к справедливости. Господь говорил со мной. Я долго молился, пока не услышал ответ, и ответ пришел – в виде пламени, и тогда я понял, что нужно делать.

Он нервно облизнул языком губы.

– Сначала я полагал, что мне следует сдать их властям, но потом призадумался. Заговорщики не таились от меня, они не воспринимали меня всерьез. Кто я? Просто старый смиренный священник. И я слышал все, что они говорили. Они жаждали крови, Алексис де Шартье заставил их этого хотеть. Они горели ненавистью. Или талантливо притворялись, что еще хуже. И я понял: если они горят, то пламя заберет их. Что правосудие человеческое? Толку от того не будет. К тому же их могут и отпустить, ведь пока они ничего не совершили, только говорили об этом, только говорили. Баронесса созналась мне во всем на исповеди, и я хранил тайну. Но нет тайн между человеком и Богом, нет пределов для правосудия Его. Вот, имя Господа идет издали, горит гнев Его, и пламя его сильно, уста Его исполнены негодования, и язык Его, как огонь поедающий. Пред негодованием Его кто устоит? И кто стерпит пламя гнева Его? Гнев Его разливается как огонь; скалы распадаются пред Ним. – Поджигатель перевел дух; казалось, отцом Демаре с каждой секундой все больше овладевает какая-то сила, коей он не имеет ни возможности, ни желания сопротивляться.

Виконт еще и еще раз провел стилетом по туго натянутым веревкам. Они поддавались, но медленно.

– Все они были грешниками! – выкрикнул священник. – Страшными грешниками! Убийцы, предатели; среди них – мать, бросившая ребенка, отец, покрывающий мужеложца, преступник, не любящий свою страну… Кто мог покарать их, кроме Господа? Ну а я стал десницей Его.

– Как вы это делали? – негромко спросил виконт.

– О, я приходил к ним. Назначал им встречу. И первым я пришел к господину де Шартье. Он был их предводителем. «Вот, все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, – идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами! Это будет вам от руки Моей; в мучении умрете». Они зажгли огонь, хотели поразить Божьего помазанника отравленными стрелами своей ненависти. И первым умер тот, кто затеял все это. Он получил мое послание, но посмеялся над ним. Я пришел к нему. Я дал ему выпить лекарство, что обеспечивает неподвижность. Он видел огонь, но не мог уйти, не мог даже крикнуть.

– Так. А дальше?

– Ален де Ратте понял меня сразу. В присланном письме я намекнул ему, что, если он не согласится принять Господне возмездие, погибнут его жена и дочери; нет, этого он не захотел. И он сам закрыл двери, и загородил их шкафом, и принял яд, а я вознес очищающее пламя, и Господь возрадовался.

– Матерь Божья, – пробормотал Сезар.

– Мадонна тоже одобряла меня, – истово произнес священник, – и святая Кристина словно все время была со мной. Они поддерживали меня, будто два крыла. Ну, а затем я написал Фредерику де Надо. Он уже понял, что творится нечто неладное. Он ездил к баронессе де Менар, но она в тот миг еще списывала все на злой рок, на случайность. А потом я прислал ему письмо о саде Едемском. И он явился сюда и швырнул мне послание в лицо. Он кричал, что я не смею пугать его, что в жизни ничего не докажу, что мне все известно лишь с чужих слов – а подтверждений у меня не руках нет. Это так; но у меня была вера. Граф де Надо ушел, потребовав, чтобы я не смел больше приходить к нему. Но я последовал за ним. У него было назначено свидание в тот вечер, но дама не пришла, и я воспользовался тем, что в доме почти никого не осталось. Проскользнул через кухню. Граф недолго сопротивлялся. К сожалению, пришлось избавиться и от камердинера, он меня видел. Однако это была необходимая жертва, угодная Господу.

Безумец, подумал Сезар, это ведь настоящий безумец. Внутри у него самого кипело пламя – как только не сжигало священника изнутри?

– И огонь охватил его дом. Господь был доволен. Но баронесса пришла ко мне, умоляя, упала в ноги. Я сказал ей, что Бог помилует ее. Она пришла ко мне первой – она должна была очиститься последней. Жюльен де Буавер тоже сам все понял. Он лишь не знал, кто убивает их, но знал, что он – следующий. Самый достойный человек из всех, и если бы не его сын-мужеложец, возможно, я и оставил бы его живым. Однако Господь вел меня, и я прислал Буаверу письмо. «Не уйдет от тьмы; отрасли его иссушит пламя и дуновением уст своих увлечет его». Он принял это со смирением. Он понимал, что если о его сыне станет известно, семья будет изгнана из высшего света. Он желал спокойствия. В ту ночь я пришел, и он впустил меня, он помолился вместе со мной, он взял яд из моих рук и закрыл дверь кабинета. А я выпустил пламя.

Бедный Жюльен. Он и вправду любил свою семью – любил так самозабвенно, что пошел на поводу у безумца, побоявшись за их спокойствие. Ради сына, ради жены, ради дочери. Как же ему, наверное, было страшно.

– Но как вам удавалось приходить и уходить?

– О, у меня имелся помощник. Я нанял его, чтобы он был у меня на побегушках. Падшая душа, конечно же. Ему незачем было знать, зачем все происходит, да он и не жаждал, просто любит деньги. Он носил письма моим заговорщикам и в Сюртэ, он помогал мне открывать двери и возжигать пламя. Мы выпускали огонь и уходили, обычно через черный ход. А потом никто не вспоминал, что дверь была открыта.

Конечно. Когда пытаешься спастись от огня, когда мечешься в дыму и кашляешь, не понимая, где выход, открытая дверь на улицу – это благо, а не преступление. Хотя, возможно, пожарные выяснили эту деталь, потому и заговорили о поджогах.

– И вот оставалась баронесса. Я обещал быть милостивым к ней. Она даже не пыталась мне угрожать – ведь всем им я говорил, что в случае моей смерти все доказательства отправятся прямиком в газеты. Я выждал еще три дня, угодный Господу срок. В это время я следил за вами, уже следил, виконт, вы привлекли мое внимание, прохаживаясь повсюду и расспрашивая. Мне показалось это приятным, и я позволил вам резвиться, сколько захотите. А затем настала очередь баронессы, ее прекрасная и очищающая ночь. О, это было чудесно, похоже на крещение. Я пришел к ней, и мы вместе помолились, и я сказал, что она умрет, зато ее дочь будет счастлива. Конечно, баронесса плакала, но я ее утешил. И тоже дал ей яд, но не тот, что совсем убивает, а лишь тот, что обездвиживает. Потому что каждый из избранных Господом должен прочувствовать смерть в пламени, ощутить, как оно проникает внутрь. Каждый. И вы ощутите.

– Я понимаю, – сказал виконт.

– Я познакомился с вами там, на пожаре. Вы оказались шустрым. И этот журналист, который мне тоже примелькался (признаться, меня весьма веселили его статьи, да и прозвище Парижский Поджигатель было звонким и забавным), – так вот, он добыл мои письма. Этого я не ожидал. Мне стало еще интереснее. И тут уже я не спускал с вас глаз. Но миссия моя была завершена, Господь больше не говорил со мною, и я подумал, что теперь смогу уехать. Только вы беспокоили меня. Вы поклялись, что не остановитесь. Это мне не понравилось. Я решил, что проще всего будет убить вас, ведь вы самый умный в этой компании, и без вас никто ни о чем не догадается. Мой помощник подстерег вас на улице и, к сожалению, промахнулся. Затем я нанес вам визит – но вы даже и не думали останавливаться, о чем прямо мне и заявили. Возвратившись в церковь, я стал думать: чего же Господь желает от меня, если не хочет, чтобы вы погибли? И тут я понял. Эта церковь. Я провел здесь долгие годы. Господь хочет забрать ее, а вместе с нею последнюю жертву. Эта жертва очистит меня самого, ведь все-таки я немного грешен.