Лондон, апрель 1978 года

Я закрываю за собой дверь и облегченно вздыхаю. В последнее время эти полуночные побеги вошли у меня в привычку. После того как все засыпают, я запираюсь в ванной. Зажигаю свечу и наблюдаю, как мое отражение в зеркале изменяется в колеблющихся отблесках огня. Мое лицо, лицо пятнадцатилетней девчонки, мало меня интересует. Мне хочется увидеть то, что скрывается за внешней оболочкой, увидеть свое другое «Я», присутствие которого я так отчетливо ощущаю.

Почти все мои знакомые девочки имеют собственные комнаты и могут уединяться, когда им этого захочется. Я этим благом не обладаю. Если я позволю себе запереться в комнате, которую делю с младшим братом, мама решит, что я спятила. Поэтому я так люблю ванную – единственное место, где можно остаться наедине со своим телом и своими мыслями.

Я снимаю свитер и лифчик телесного цвета, который ненавижу лютой ненавистью. Груди у меня острые, под кожей проглядывают голубые жилки. Мне они кажутся отвратительными. Мало в моей жизни проблем, так еще и это дурацкое вымя. Сегодня утром один мальчишка из нашего класса попытался схватить меня за грудь, сделав вид, что хочет достать книгу с полки за моей спиной. Хорошо, что я пресекла его намерения и в последний момент увернулась. Другие парни, его приятели, заржали. Я догадалась, что это была их совместная выдумка. Они трепались обо мне. О моих сиськах. Когда я поняла это, меня затошнило.

На улице идет дождь. Я смотрю в окно, на мокрые тротуары Лавендер-гроув. Потом снова пялюсь в зеркало. Интересно, как бы я выглядела, если бы родилась мальчиком? Мысль эта приходила мне в голову бессчетное количество раз. Я хватаю карандаш для подводки глаз, расширяю себе брови и соединяю их на переносице. Потом рисую над верхней губой усы. Не тоненькие, едва заметные усики, а здоровенные пышные усы с загнутыми вверх концами. Если бы меня сейчас увидел Искендер, он наверняка покачал бы головой и сказал: «Сеструха, у тебя, похоже, крыша поехала!» Иногда у меня возникает какое-то необъяснимое чувство: мне кажется, что в небесной канцелярии произошла ошибка, из-за которой я оказалась здесь, в семье Топрак, в то время как мой истинный удел поджидает меня неведомо где.

«Знакомьтесь, это моя сестра. Ей нравятся исключительно неудачники» – так Искендер представляет меня всем своим знакомым, в особенности парням.

Это неизменно работает. Парни шарахаются от меня, как от зачумленной. Впрочем, мне на это наплевать. И, надо признать, Искендер не грешит против истины. Как это ни дико, меня действительно тянет к людям, которых никак не назовешь везунчиками. Даже когда я смотрю футбол, мне всегда хочется, чтобы матч закончился вничью, и в результате я начинаю болеть за проигрывающую команду. Мысль о том, как ужасно расстроятся футболисты, разочаровавшие своих фанатов, наполняет мое сердце горячим сочувствием к ним.

– Ты человек-улитка. В этом вся беда, – говорит мама.

Она верит, что в мире существует два типа людей: люди-улитки и люди-лягушки.

В деревне, где мама жила в детстве, дети часто ловили лягушек в ближайшем пруду. Однажды они поймали лягушку невероятных размеров – такую никто из них раньше не видел. Кто-то принес из дома стеклянную миску и накрыл ею несчастную тварь, которая оцепенела от страха. Целый день дети подходили и смотрели на лягушку, с отвращением и любопытством разглядывая ее выпученные глаза и пупырчатую кожу. Какой-то мальчик поймал улитку и подсунул ее под миску. Лягушка немедленно вышла из оцепенения и уставилась на добычу. Улитка меж тем ползла вдоль края миски, не думая об опасности и надеясь выбраться из заточения. Лягушка прыгнула раз, прыгнула другой и схватила улитку. На глазах у десятка визжащих ребятишек она сожрала добычу, и изо рта у нее потекла вязкая слизь.

Мама вспоминает, что все дети поддерживали лягушку, хлопали в ладоши и всячески ее ободряли.

– Но окажись там ты, наверняка переживала бы за улитку, – говорит она. – Поэтому я так за тебя тревожусь.

В самом деле, я ничего не имею против улиток. По крайней мере, они никуда не спешат. Лучше иметь дело с ними, чем с теми, кто живет на бешеной скорости, вроде некоторых девчонок из моего класса. Наша школа разделяется на два лагеря. К первому принадлежат зубрилки вроде меня – девчонки в лучшем случае самой заурядной, а в худшем откровенно страхолюдной внешности. Все мы вкалываем как проклятые, чтобы получать отличные оценки, и никто, кроме учителей, не обращает на нас особого внимания. Ко второму лагерю принадлежат так называемые красотки. Они плевать хотят на учебу и не желают тратить на нее ни минуты своего драгоценного времени. Им не терпится начать жить взрослой жизнью, и они уверены, что образование – это последнее, что может пригодиться им в этой жизни. Самые крутые красотки входят в разряд, который я называю «Барби».

Я давно наблюдаю за представительницами этого разряда, изучаю их поведение и пришла к выводу, что это новый, неизвестный науке биологический вид. Барби никогда не говорят ни о чем, кроме мальчишек, зато могут без конца обсуждать, кто на кого глаз положил, кто к кому неровно дышит, и им это не надоедает. Они замечают, кто с кем словом перемолвился, кто кому улыбнулся, и ведут скрупулезный подсчет этих улыбок. Если парень и девушка встречаются, им непременно надо знать, дошло ли у них до этого самого и сколько раз они этим занимались. Они следят, не растет ли у девчонки живот, ломают себе голову, решая, беременна она или нет, оставит ли ребенка себе или отдаст приемным родителям. Они постоянно влюбляются и остывают, романтические чувства бурлят в них, как кипяток, каждый день они готовы ринуться в пучину страсти, но вместо этого намертво увязают в болоте сплетен.

Самое любимое их занятие – шопинг в компании себе подобных. Когда матери или старшие сестры берут их в универмаг покупать белье, они на седьмом небе от счастья. Несмотря на все уговоры старших, они категорически отвергают скромные подростковые лифчики и требуют купить кружевные – сексуальные и изысканные. На следующий день в школе они хвастают обновкой перед подругами и даже показывают пресловутый лифчик в туалете. Те разражаются восхищенными возгласами: «блеск!», «классно!» и тому подобными. Если что-то приводит Барби в восторг, они всегда лепечут «блеск» и «классно», для всего прочего у них припасено словечко «отстой». Эти три слова они пускают в ход, о чем бы ни шел разговор – о еде, одежде, учителях, родителях, даже о других странах и мировых событиях.

Представительницы разряда Барби постоянно жалуются на болезненные менструации, причем всем, кто окажется рядом: близким и не слишком близким подругам, бойфрендам, матерям, а некоторые даже отцам. Меня лично пробирает дрожь при одной мысли о подобных разговорах. Иногда я размышляю с почти научным интересом, насколько по-разному одна и та же вещь воспринимается в различных семьях. Наверное, все дело в том, что мы представляем разные культуры. Если бы я заговорила с мамой о своих менструациях, она сгорела бы со стыда. Мигом оборвала бы меня и устроила разнос, вывалив на мою бедную голову все наставления бабушки Нази.

Может, учись я в ближайшей школе, с соседскими детьми, все было бы иначе. Может, если бы моих одноклассниц звали не Трейси, Деби и Клер, а Айша, Фара и Зейнаб, я бы лучше с ними ладила. Честно говоря, я так не думаю. Знаю, это звучит слишком самоуверенно, но я предпочитаю делать уроки, читать книги и проводить время в своем собственном обществе. Я рада, что оказалась в этой школе, и горжусь своими успехами. За это, кстати, надо благодарить миссис Пауэлл, мою учительницу в начальной школе. Бедняга! По слухам, ее единственного сына, отпетого балбеса, исключили из школы, после чего он сбежал из дома и скрылся в неизвестном направлении. Миссис Пауэлл находила утешение в том, что всячески помогала встать на ноги детям, которым судьба предоставила не слишком благоприятные стартовые условия. К числу таких детей относилась и я.

Довольно оглядев усы, я принимаюсь рисовать на подбородке бороду. Да, именно миссис Пауэлл однажды явилась к нам домой, чтобы поговорить с моими родителями. Она убедила их отправить меня в хорошую школу. Не в частную, конечно, но в школу с гуманитарным уклоном. «У меня такой богатый опыт, что я за милю распознаю одаренного ребенка, – так она сказала. – Поверьте мне, мистер и миссис Топрак, ваша дочь очень способная девочка». Миссис Пауэлл также поговорила с руководством этой хорошей школы – школы, предназначенной для детей из среднего класса, белых, англичан, христиан. В общем, не для таких, как я. Не знаю, что она им сказала, но это сработало. Оставаясь в душе улиткой, я совершила лягушачий прыжок.

Уже тогда я хотела стать писателем. Именно писателем, а не писательницей. Я даже выбрала себе псевдоним: Джон Блейк Оно. Он включает в себя имена трех моих кумиров – поэта, писателя и артистки: Джона Китса, Уильяма Блейка и Йоко Оно.

Меня всегда удивляет, почему женские имена так сильно отличаются от мужских. В женских именах есть что-то прихотливое и мечтательное, словно женщины принадлежат не к реальности, а к миру воображения. Мужские имена исполнены силы, значительности и власти. Например, Музафер означает «победитель», Фарух – «тот, кто отличает правду от лжи», Гусам эль Дин – «меч истинной веры». Женские имена, напротив, похожи на фарфоровые вазы – такие они изящные, изысканные и хрупкие. Если тебя зовут Нилюфер – «цветок лотоса», Гюльсерен – «расцветающая роза» или Бинназ – «тысяча комплиментов», твое дело – украшать этот мир своим присутствием, но никак не изменять его.

Дж. Б. Оно. Такое имя книготорговцы будут произносить с уважением. Такое имя подходит человеку-загадке, двуполой личности, соединяющей в себе мужское и женское начало. Личности, которой ни к чему бюстгальтер.

* * *

Закончив рисовать бородку, я осматриваю свое отражение в зеркале. Карандаш не помог. Даже с бородой и усами я не буду выглядеть мужчиной. Если бы только я унаследовала отцовскую худощавость и материнские глаза – огромные, зеленые, чуть раскосые. Вместо этого я взяла от родителей их самые непривлекательные черты: мамину короткую шею, папины маленькие, невыразительные глазки. Нос у меня картошкой, волосы вьются так сильно, что их невозможно расчесать, лоб слишком высокий. На подбородке родинка – здоровенная коричневая муха. Я много раз просила маму сводить меня к врачу, которые срежет эту гадость, но она пропускает мои просьбы мимо ушей. Мама красивая женщина – так все говорят. Братья у меня тоже симпатичные – и старший, и младший. Ужасно несправедливо, что, когда родители делали меня, ген красоты решил взять выходной.

У Юнуса просто ангельская мордашка, хотя его детское обаяние потихоньку начинает улетучиваться. Красота Искендера совсем другого плана. Его привлекательность не имеет ничего общего со смазливостью. Он настоящий мачо, как сказали бы представительницы вида Барби. Уверена, половина моих одноклассниц влюблена в моего брата. Некоторые из них именно по этой причине набиваются ко мне в подруги. Искендер иногда встречает меня после школы и при этом постреливает по сторонам глазами со скучающим выражением крутого парня. К моему удивлению, этот нехитрый прием действует убойно.

– Такому красавчику невозможно отказать, – кудахчут девчонки.

– До чего он похож на Майкла Карлеоне из «Крестного отца». Не хватает только пистолета!

– Может, вам сходить к окулисту? Со зрением у вас явно проблемы, – ворчу я в ответ.

Ни малейшего сходства между Аль Пачино и Искендером я не замечаю. Но даже если девчонки улавливают мой сарказм, на меня им ровным счетом наплевать. Вот мой брат – совсем другое дело. Они считают его воплощением сурового мужского обаяния.

С тех пор как отец пустился в бега, Искендер здорово переменился: стал заносчивым, раздражительным, брюзгливым. Все время проводит с приятелями и своей кошмарной подружкой. Без конца лупит свою боксерскую грушу, словно мир полон его тайных врагов, которым он готовится дать отпор. Может быть, все это так называемые подростковые комплексы. Не хочу, чтобы у меня они тоже появились.

С мамой мы были очень близки до того времени, когда у меня начали расти груди и начались первые месячные. Теперь ее волнует только одно: моя девственность. Она вечно твердит, что я должна беречь эту самую девственность как величайшее сокровище и давать решительный отпор всякому, кто на нее покусится. Она предостерегает меня против бесчисленных опасностей, угрожающих девушке, и к этому сводится все наше общение. Мама внушает мне, что с мальчишками нужно быть настороже, потому что у них одно на уме. В этом возрасте мальчишки – настоящие похотливые животные, думающие только о том, как удовлетворить свою похоть. Многие из них остаются такими на всю жизнь, повторяет она. Любопытно, что на моих братьев ее жизненные правила не распространяются. Юнус, конечно, еще слишком мал. А вот Искендера она никогда не учит уму-разуму. Осторожность и осмотрительность не для него. Он имеет право быть собой. И ни на кого не оглядываться.