Неожиданно до нее долетел шум. Мужские голоса. Топот копыт. Джамиля смахнула слезы жесткой мозолистой ладонью. Наверное, контрабандист вернулся со своими товарищами, решила она. Что он хочет взять на этот раз? Ее тело? Ее жизнь? Она огляделась по сторонам в поисках винтовки. Винтовки не было. Видно, контрабандист забрал ее с собой. Она схватила кинжал, но пальцы так дрожали, что она отбросила оружие и пошла к дверям, полная решимости встретить свою участь лицом к лицу.

В сумерках угадывались очертания четырех всадников. Один из них спешился и пошел к ней, ботинки его чавкали в жидкой грязи. Джамиля узнала этого человека. То был главарь контрабандистов. Это его жена родила дочь, к телу которой приросло тельце мертвого брата. Это он притащил сюда раненого, ставшего причиной ее горя.

– Джамиля… сестра… Можно войти в твой дом?

Она молча сделала приглашающий жест.

Он увидел кровоподтек у нее на лбу, ее опухшие от слез глаза.

– Я не задержу тебя долго. Мы и так принесли тебе несчастье. Я пришел попросить прощения за то, что случилось. Этот ублюдок не заслужил твоей доброты.

Джамиля понимала, что должна что-то сказать, но язык ее словно примерз к нёбу.

– Я принес тебе кое-что, – сказал он. – Прошу, прими мои подарки.

С этими словами он вытащил из кармана шаровар два шелковых мешочка – один красный, другой черный. Коснувшись рукой ладони Джамили, он заглянул ей в глаза и сунул ей в левую руку красный мешочек, а в правую – черный.

– Где сейчас… тот человек? – спросила Джамиля, к которой наконец вернулся дар речи.

– Поверь, он больше не причинит тебе зла.

– А как его зовут? Я даже не спросила его об этом.

– Его звали Гарун, – ответил главарь контрабандистов, занося ногу в стремя. – Это имя высечено на его могильном камне.

Прошло несколько мгновений, прежде чем смысл этих слов дошел до нее, и у нее перехватило дыхание. Трясущимися руками она развязала красный мешочек. Там лежал ее бриллиант. Янтарный возлюбленный. Джамиля развязала второй мешочек. Пара окровавленных человеческих ушей. Только тут она догадалась, что оба мешочка сшиты из одинаковой материи, но шелк потемнел от крови и стал черным. Причиной смерти Гаруна-контрабандиста стала не мина. Но все же телу его не суждено лежать в могиле в целости и сохранности.

Подчиняясь внезапному импульсу, Джамиля бросилась из дома вдогонку за своим гостем. Сначала ей показалось, что всадники, подобно призракам, которых так много было в ее жизни, уже растаяли в темноте. Но, вглядевшись, она увидала их на тропе.

– Подождите! – крикнула она.

Главарь натянул поводья, останавливая лошадь, все прочие последовали его примеру.

Подбежав к ним, она внезапно остановилась в замешательстве, словно не находя слов. Несколько мгновений она молчала, заправляя за ухо выбившуюся прядь и теребя концы шали, и наконец выдавила:

– Мне нужна твоя помощь. Очень нужна.

– Расскажи, в чем дело.

– Я хочу поехать к сестре в Англию. У моей сестры случилась беда. Я должна быть рядом.

Всадники переглянулись.

– У меня нет ни паспорта, ни денег, – продолжала Джамиля. – Ничего нет. Я могу пересечь границу только так, как вы. Незаконно. – Джамиля разжала кулак. – Но у меня есть Янтарный возлюбленный. Этот камень я могу подарить кому захочу. И я хочу подарить его тебе. Тому, кто получает бриллиант в подарок, он не приносит несчастья. Ты будешь богатым, поверь мне.

– Ты подаришь мне бриллиант, если я помогу тебе переправиться через границу?

– Совершенно верно.

Главарь сдвинул брови и потеребил кончики усов:

– Это будет не так просто. Куда сложнее, чем пересечь границу с Сирией.

– Но, как мне доводилось слышать, есть люди, которые устраивают подобные вещи. Мне самой их не отыскать, но ты можешь это сделать. Помнишь младшего сына Ахмада? Он ведь тоже пересек границу. Если я не ошибаюсь, ему надо было в Швейцарию. Его спрятали в кузове грузовика, и все прошло без сучка без задоринки.

Теперь, когда у Джамили хватило мужества заговорить, речь ее неслась стремительным горным потоком. Слова вырывались из самых глубин души. Она чувствовала, ее мольба не может остаться безответной.

На лице главаря не дрогнул ни один мускул, но она видела, как в его глубоко посаженных глазах сменяют друг друга разные чувства: тревога, понимание, сомнение, восхищение.

– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он наконец. – Если Аллах этого захочет, нам будет сопутствовать удача.

Джамиля, содрогаясь всем телом, разжала ладонь. Бриллиант сверкнул в руках заходящего солнца.

– Возьми его, и да благословит тебя Аллах.

Главарь контрабандистов отвернулся и сказал, словно обращаясь не к ней, а к ветру:

– Оставь его себе. Ты заслужила этот камень, Джамиля.

Слегка кивнув, он пришпорил лошадь и поскакал по узкой тропе. Его люди последовали за ним. Джамиля проводила их взглядом. Облако пыли, поднятой лошадиными копытами, окружало ее, словно неотвязные воспоминания.

* Тюрьма Шрусбери, 1991 год

Я возвращаюсь из карцера. Койку Триппи уже занял новенький. Быстро они нашли мне соседа. Я рассчитывал какое-то время пожить один, но тюрьма забита под завязку. Каждый день прибывают новички. Тюремная система напоминает мне фабрику, на которой когда-то работал отец. Только вместо печенья здесь по конвейеру движутся заключенные. Охранники распределяют их по камерам, как печенье по коробкам. Но сейчас коробок не хватает. Вот и приходится забивать их до отказа.

На первый взгляд мой новый сокамерник выглядит совершенно безвредным типом. Я не спрашиваю его, за что он сидит, а он не лезет с рассказами. С такими разговорами лучше не торопиться. Росточка он маленького, хилый, тщедушный. Лоб высокий, лицо какое-то угловатое, волосы поблескивают в свете лампы. Приглядевшись к нему, я на мгновение поражаюсь. Его взгляд лучится добротой.

Он отвешивает мне поклон:

– Меня зовут Зизхан.

И смотрит на меня, ожидая, что я тоже представлюсь. Я молчу, скрестив руки на груди и поджав губы.

– Зизхан рад знакомиться с тобой, – говорит он.

Трудно сморозить бо́льшую глупость. По-английски он лопочет с горем пополам. Наверное, ему лет сорок. Кожа смуглая, желтоватая. Явно приехал откуда-то с Востока. Пытается завязать непринужденный разговор, но я не отвечаю на его старания. Лучше с самых первых минут провести разделительную линию. Другой на его месте давно бы отстал. Сидел бы на своей койке и размышлял о том, сможет ли он спать спокойно в обществе такого отморозка, как я. Эту ночь и множество следующих ночей. До Зизхана наверняка дошли устрашающие слухи, но это его, похоже, не пугает. Мне надоедает играть в молчанку, и я решаю снабдить его информацией к размышлению.

– Парень, который спал на твоей койке, умер, – говорю я.

– А, я слышал, – говорит Зизхан. – Слышал, вы бывать хороший друзья. Тебе тяжело, очень тяжело. Принимай мои извинения.

– Ты хочешь сказать, сожаления?

– Да, верно.

Мой выпад не принес результата. Сочувствие всегда застает меня врасплох. Я не знаю, что с ним делать, с этим дурацким сочувствием.

– Заруби себе на носу: мне наплевать, кто ты и как тебя зовут, – говорю я. – Здесь есть свои правила, и тебе надо их выучить. Чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше для тебя. Правило номер один: не претендуй на мое пространство. Правило номер два: не наступай мне на ноги. Правило номер три: не действуй мне на нервы. Усек?

Он растерянно мигает. Маленькие раскосые глазки перебегают с моего лица на стену и обратно.

– Зизхан усек, – говорит он.

– Вот и молодец!

Вскоре до нас долетает шум. Наступило утро. Двери, расположенные по обеим сторонам коридора, открываются. В молчании мы ждем, когда начальство явится проверить, на месте ли мы.

Появляется офицер Маклаглин. На его левом ухе повязка. Мы с ним обмениваемся ненавидящими взглядами. Он не простил, что я съел письмо Триппи. Я не простил, что он меня до этого довел. Он не простил, что я едва не откусил ему ухо. Я не простил, что он отправил меня в карцер. Мы оба хотим поквитаться друг с другом. И не скрываем свои желания.

– Помни, я за тобой наблюдаю, – говорит офицер Маклаглин. – Еще одно нарушение, и пеняй на себя.

Я молчу, прикусив язык. Набираю полную грудь воздуха, чтобы успокоиться. Он стоит так близко, что я вижу волоски в его ноздрях. Очень удобное расстояние. Чтобы разбить ему нос, хорошенько двинув лбом. Надо только правильно выбрать угол. Жаль, что я не могу осуществить свое желание.

Мы снова остаемся одни. Зизхан таращится на меня как на великое чудо.

– Почему он такой злой на тебя? – спрашивает он.

– Потому что он крыса, которая притворяется человеком.

Зизхан хохочет, словно это лучшая шутка, которую он слышал в своей жизни.

– Человек-крыса, – повторяет он. – Здорово!

Он погружается в задумчивость и после изрекает:

– Еще бывать человек-рыба, человек-птица, человек-змея, человек-слон. В этом мире мало человеческих людей.

Я не очень представляю, о чем он говорит. Странный он парень, хотя я никак не могу понять, в чем именно заключается эта странность. От него не так просто отделаться, и его блаженная улыбка начинает выводить меня из себя. Наверное, надо посоветовать ему сполоснуть морду водой и смыть эту дурацкую улыбку. Но я не успеваю открыть рот, как он спрашивает:

– Трудно все время драться?

– Что? – растерянно переспрашиваю я. – Что значит – все время драться?

– Драться значит драться. Наверное, ты уставать от это?

Я пялюсь на него во все глаза. Он не похож на человека, у которого поехала крыша. В его голосе нет ни насмешки, ни издевки. Ему просто любопытно.

– Откуда ты? – спрашиваю я.

– О-о, – тянет он, словно ответить на этот вопрос чертовски сложно. – В первый раз я родится Бруней.

– Это что за дыра?

В глазах его вспыхивает обида.

– Бруней Даруссалам. Остров Борнео. Британская колония. Раньше быть. Теперь Бруней отдельно.

– Я вижу, слуги королевы не слишком старались научить тебя говорить по-английски.

– Я учить по-английски, – заявляет Зизхан, пропуская мимо ушей мой сарказм. – Каждый день учить новое. Зизхан хорошо учить.

Я ухмыляюсь. Пока мне никак не удается решить, разыгрывает он из себя придурка или на самом деле плох на голову.

– Ты сказал, что родился в этом самом Брунее в первый раз, – напоминаю я. – Что это значит?

Он улыбается, демонстрируя зубы, мелкие и желтые, как дикий рис.

– Первый раз я родится Бруней, – повторяет он. – Второй раз родится целый мир. Я отовсюду. Мир мой дом.

Мои тормоза, похоже, вот-вот откажут.

– О, я наконец допер, – говорю я. – Ты из этих помешанных на религии кретинов, верно? Шатаешься по миру, трудясь во славу Божью?

– Что?

– Можешь четко ответить на вопрос: ты член какой-нибудь секты или чего-то в этом роде?

Он пялится на меня сначала растерянно, потом испуганно.

– Сразу предупреждаю: не вздумай наставлять мою заблудшую душу на путь истинный. У меня рвотный рефлекс на всю эту мурню. Лучше читай проповеди своей мыльнице.