Донна Белл - Честити

Они любили друг друга, но обстоятельства складывались против них. Коварство и любовь, месть и доброта, погони и контрабандисты переплетены в этом увлекательном романе, действие которого происходит на фоне войны Англии и Франции.

— Честити! Куда это ты направляешься? Да к тому же в таком виде?

Честити недовольно поморщилась, прежде чем обернуться к матери. Изобразив вежливую улыбку, она ответила кротко:

— Я собиралась принести омелы, мама.

— Это мог бы сделать конюх или лакей…

— Конечно, но мне все равно надо пойти и убедиться, что они выбрали лучшие ветки.

Леди Хартфорд помедлила с ответом, склонив голову набок, отчего ее все еще золотистые кудри очаровательно покачнулись — эту привычку она выработала, когда только начала выезжать в свет.

— Хорошо, — начала она, и у дочери вырвался вздох облегчения, впрочем, несколько преждевременно. — Однако сначала я хочу переговорить с тобой с глазу на глаз.

Мать оглядела просторную кухню и направилась в кладовую. Честити последовала за ней, закрыв за собой дверь. Протянув пухлую руку, мать убрала непокорный каштановый локон со лба дочери.

— Если ты будешь продолжать ходить без шляпки, твоя кожа скоро будет такой же темной, как и волосы.

Честити вскинула брови: в который раз начинаются подобные разговоры.

Мать перебила торопливо:

— Но я не об этом хотела с тобой поговорить. Скоро прибывают наши гости. Среди них будет несколько подходящих холостяков. Я знаю, что тебя не интересуют подобные вещи, но тебе придется присмотреть за сестрами. Для них это первый выход в свет. При своей красоте и грации они обе могут быть помолвлены в первый же сезон!

Лицо Честити сохраняло выражение вежливого внимания, пока материнский энтузиазм доходил до кипения. Как хорошо Честити помнила свой собственный первый сезон в Лондоне, вздохи разочарования, неодобрительное кудахтанье матери всякий раз, когда она демонстрировала перед ней свой новый наряд. Она тяжело вздохнула, отгоняя воспоминания. К двадцати четырем годам вся боль и гнев уже рассеялись. Она не должна позволять себе погружаться в прошлое.

— Итак, Честити, — заключила мать, — ты не сделаешь ничего, что вызвало бы у гостей… отвращение к нашей семье?

Честити изумленно распахнула свои зеленые глаза, изобразив взгляд самой невинности — привычка, которую мать всегда порицала, полагая ее слишком развязной — и сладко улыбнулась.

— Я и не помышляла об этом! — Она повернулась, взявшись за щеколду, и спросила: — Что-нибудь еще, мама?

— Нет, нет, — ответила леди Хартфорд, нервно сжимая в руках носовой платок. — Только быстрее возвращайся, чтобы успеть переодеться.

— Конечно, мама.

Честити выбежала через кухонную дверь и устремилась вдоль по дорожке, через огород, зная, что мать с раздражением наблюдает за ней. Маленький фоксхаунд[1] устремился за ней. Честити замедлила шаг, только когда ее уже не было видно из дома.

Впервые за две недели в небе сияло солнце. Земля насквозь пропиталась влагой; подол ее платья совсем промок, пока Честити пересекала зеленую лужайку.

Затем начались заросли. Здесь приходилось пробираться с осторожностью, аккуратно перепрыгивая с одного островка травы на другой.

— Нас обоих отправят жить в конуру, Бастер, если мы перепачкаемся, — произнесла она, глядя на пса, бегущего рядом. Тот склонил на бок голову, и она погрозила ему пальцем. — Перестань, дружок. Ты мне напоминаешь сам знаешь кого.

Впереди она заметила раскидистый дуб, его ветви склонились почти до самой земли. Земля в тени огромного дерева была совсем лишена растительности, превратившись в сплошную грязь.

— Стой, Бастер.

Пес послушно присел на задние лапы, а Честити направилась через грязь прямо к дубу. Одну из нижних ветвей его оплетала густая поросль омелы, и она была уверена, что сможет ее достать. Когда Честити наконец добралась до дерева, ее сапожки были совершенно залеплены грязью, так что она стала даже повыше своих пяти футов и восьми дюймов. Она попыталась встать на цыпочки, стараясь дотянуться до ускользающей зелени, но ее ноги все глубже и глубже погружались в вязкую жижу.

— Я и не предполагала, что это так высоко, — подумала она, сердито срывая несколько веточек, и вдруг зашаталась, едва не потеряв равновесие.

Приходилось выбирать: либо забраться на дерево — с каким удовольствием она проделывала это в детстве! — либо подпрыгнуть. Честити с сомнением обдумала оба варианта. Наконец, собравшись, она что было сил подпрыгнула и ловко схватила пучок омелы.

«А-а-а!» — на этот раз она окончательно потеряла равновесие и села, едва успев опереться рукой о грязную землю. Кое-как поднявшись, Честити поняла, что ноги ее крепко увязли в грязи. Недолго думая, она нагнулась и, расшнуровав ботинок, освободила одну ногу. Теперь она стояла, как фламинго, не зная, что же делать дальше: уж очень ей не хотелось становиться в грязь в одних чулках.

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

Честити резко обернулась, вновь едва не потеряв равновесие. Голос принадлежал высокому мужчине, с суровыми, но не лишенными привлекательности чертами лица. Она покраснела и мысленно послала его к дьяволу, а затем нахмурилась. Было что-то очень знакомое в его насмешливом взгляде, в этих темно-ореховых глазах. Темно-каштановые, почти черные волосы, были причесаны небрежно. Его элегантный костюм предназначался для верховой езды.

Однако поблизости не было видно лошади, и она, заметив такое несоответствие, немедленно спросила об этом незнакомца, который пытался оттереть следы грязных собачьих лап со своих до блеска начищенных ботфорт.

— Вы невероятно наблюдательны. Отойди, животное!

— Его зовут Бастер.

— Тогда, отойди, Бастер. Да, я не на лошади, вернее, уже не на лошади, — ответил он с улыбкой. Но мне приятно сознавать, что я могу оказать помощь девушке, терпящей бедствие, особенно такой прекрасной, как вы.

Честити поджала губы и сверкнула глазами.

Он заметил ее недовольство и сказал вполне учтиво:

— Александр Фицсиммонс, к вашим услугам.

— Алекс Фицсиммонс! — воскликнула она. — Как вы здесь оказались?

При этих словах лицо джентльмена расплылось в улыбке: он явно узнал ее и ответил дружелюбно:

— Честити Хартфорд? Как приятно видеть вас снова!

Лицо Честити сделалось совершенно красным, когда и она поняла, кем был ее незнакомец. Прошло уже, должно быть, десять лет с тех пор, как она видела его в последний раз, и все же волнующие воспоминания о ее страстном детском увлечении вспыхнули в ней с такой силой, как будто все это было лишь вчера.

Алекс Фицсиммонс не заметил ее смущения и, вступив в грязную жижу, обнял девушку за талию, пытаясь поднять. Честити дернула плечами, отталкивая его, и ему пришлось сжать ее руки, чтобы утихомирить.

— Я увязла, — объяснила она неохотно.

Алекс наклонился и слегка приподнял ее юбки.

— И довольно прочно, — подтвердил он, начиная расшнуровывать ее второй ботинок.

Честити уставилась вдаль, одной рукой слегка опираясь на его мускулистое плечо, пытаясь справиться с потоком волнующих ощущений, охвативших ее от его прикосновений. Она слышала, что людям нередко приходится подавлять свои чувства — только теперь Честити поняла, что это значит.

Неожиданно Алекс выпрямился, затем взял ее на руки и отнес на сухой, залитый солнцем участок травы, невдалеке от дуба. Удостоверившись, что его хозяйка в добром здравии. Бастер весело залаял и запрыгал перед ней.

— Успокойся! — произнес Алекс строго, и пес утих, продолжая бешено вилять хвостом.

— Я очень сожалею, что заставила вас испачкать сапоги, — произнесла тихо Честити.

— Забудьте об этом. Я сменю их, как только приеду.

— Приедете? Но ведь ваши крестные уже давно не живут здесь.

— Нет, но ведь я приглашен в ваш дом. — Лукаво взглянув на нее, он добавил: — Я был уверен, что вы имели отношение к этому приглашению.

— Разумеется, нет! — огрызнулась она. — Моя мать не называла мне приглашенных. Я и не думала, что вы входите в их число!

— Сдаюсь, — произнес он тихо.

Алекс обернулся назад и, взглянув на дерево, спросил:

— Омела, не так ли?

Честити кивнула. Он подошел к дубу, сорвал омелу и, поспешно вернувшись назад, с поклоном преподнес ей свой подарок.

Но прежде чем Честити смогла принять его, Алекс отдернул свою сильную руку и теперь держал зелень прямо над их головами. Он замер, взгляд его ореховых глаз был прикован к губам Честити. Ее глаза расширились.

— Сначала штраф, — пробормотал он, наклоняясь к Честити. Коснувшись свободной рукой се щеки, он потянулся губами к ее губам.

Честити закрыла глаза. Потрясенная, она качнулась ему навстречу, чувствуя, как слабеют колени. Алекс выронил омелу и освободившейся рукой обвил ее талию. Это прикосновение моментально вернуло Честити к реальности, и она грубо оттолкнула его.

Алекс в молчании наблюдал, как она вытирала губы тыльной стороной ладони, затем подобрала позабытую омелу и, босая, бросилась через заросли в сопровождении собаки.

Алекс перевел дыхание и собрался с мыслями. Не за этим он прибыл сюда, в Фолкстоун. Впредь ему нужно остерегаться подобного легкомыслия. Он ухмыльнулся своей собственной глупости.

Подняв вымазанные в грязи сапожки Честити, он направился к дому, небрежно насвистывая.

— О, Боже! — вскричала леди Хартфорд, увидев свою старшую дочь. Бросив испепеляющий взгляд на горничную, стоящую позади нее, достопочтенная матрона грациозно упала в обморок. Горничная бережно уложила ее на пол и быстро достала нюхательную соль, чтобы привести в чувство свою потрясенную госпожу.

Честити наблюдала за этой сценой совершенно бесстрастно. Придя в себя, мать слабо простонала:

— Почему, почему?

— Боже мой, мама, это же не конец света. Я пойду и переоденусь.

— Но ведь гости уже прибывают! Что, если кто-нибудь видел тебя? Только что подъехал экипаж Фицсиммонса. И где твоя обувь?

Честити подавила в себе желание съязвить и быстро ответила:

— Если ты позволишь, мама, я сама позабочусь о себе. — Сделав легкий реверанс, она поспешила в свою комнату.

Чувствуя себя в безопасности за закрытыми дверьми, Честити потребовала горячей воды и начала сдирать свои мокрые чулки; грязное платье последовало за ними. Она бросила взгляд на свое отражение в длинном зеркале, только сейчас заметив грязное пятно на щеке. Вызывающе тряхнув головой, Честити накинула халат.

Приняв ванну и вымыв свои не по моде длинные волосы, она расположилась у камина и принялась расчесывать сверкающие локоны. Услышав звонок к переодеванию, Честити автоматически поднялась и направилась в туалетную комнату.

Туалетная располагалась между спальней Честити и комнатой ее сестер-близнецов. Здесь висели на крючках дюжины платьев, в большинстве своем нежных пастельных тонов, делая комнату похожей на радугу.

Ее сестры были уже готовы и теперь весело болтали о гостях и о своих планах. Их горничная Рози собирала нижние юбки и чулки.

— Что ты думаешь о сэре Чарльзе? Разве он не забавен? — сказала Транквилити. — Леди Рэйвенвуд, правда, говорит, что у него ветер гуляет в карманах.

— Но мама ей не верит. Поэтому я думаю, что лорд Рэйвенвуд — лучшая добыча, — отвечала ей Синсирити с якобы знающим видом.

— Я видела, как подъехал Фицсиммонс. Его перспективы не так уж плохи, к тому же он та-ак красив, — продолжала Транквилити с энтузиазмом.

— Я не нахожу его таким уж красивым, — воскликнула Честити, примеряя скромное бледно-лиловое платье. Младшие сестры обменялись взглядами и окружили ее.

— Откуда ты знаешь, Честити?

— Ты подглядывала за ним в салоне? Какая наглость! — Сказала Синсирити.

— Ты просто не можешь быть знакома с ним. Мама сказала, он только что вернулся домой с полуострова,[2] — произнесла Транквилити.

Как сестры и ожидали, Честити немедленно покраснела. Ее голос задрожал, когда она попыталась принять надменный тон и проговорила:

— Я случайно выглянула в окно, когда он подъезжал, вот и все. Но вы вольны иметь свое собственное мнение, впрочем, как и он. — С этими словами она поспешила в свою комнату, но сестры помчались за ней, горячо протестуя.

— Прости нас, Честити, мы только хотели тебя подразнить, — восклицала Транквилити, которая всегда говорила первой.

— Да, Честити, пожалуйста, не расстраивайся, мы совершенно не хотели тебя обидеть! — тараторила Синсирити.