Оливия Уэдсли - Честная игра

— Клянусь Богом, я так и сделаю! — решительно сказал он вслух. — Я сегодня же дам телеграмму Майлсу и успею попасть на пароход, который уходит двадцатого.

Зазвонил телефон, и чей-то голос спросил:

— Можно вызвать мистера Мастерса?

Тедди, не веря своим ушам, прерывающимся голосом ответил:

— Филь!.. Это я, Тедди. — Он услышал ее смех:

— Ах, Тедди? Как поживаете? Мы так давно не виделись! Знаете, со мной говорила Делил Гармонден. Ей очень хочется собрать немного денег для своего клуба молодых девушек, и она просит нас повторить наш танец, двадцатого этого месяца. Вы свободны? Согласны?

— Да, конечно. А что вы делаете сегодня вечером? Куда вы идете?

— У нас будут гости к обеду. Потом поедем к Альфристонам. Давайте встретимся там и поговорим о репетиции.

— Отлично. Знаете ли вы, Филь, как чудесно снова слышать ваш голос?

— И очень приятно слышать ваш, милый Тедди! Так что сегодня вечером, около половины двенадцатого? До свидания!

Он повесил трубку, подошел к кушетке и опустился на нее, обхватив руками голову.

Сегодня он увидит ее, сегодня… через четыре часа!

Ах, если бы можно было заснуть до того — четыре часа казались ему целой вечностью!

Новый закон о подоходном налоге поглотил все внимание Джервэза; он был лично сильно заинтересован в этом деле и считался авторитетом по некоторым вопросам, которые этот законопроект возбуждал.

Филиппа теперь мало видела своего мужа. Придя в этот день домой, чтобы переодеться к обеду, он объявил ей, что должен уехать на Север, ночным поездом: Харгрэв старался склонить в свою пользу округ Вестмарл, и ему необходимо съездить туда, чтобы поддержать его.

— Меня, наверно, не будет целую неделю, — сказал он ей. — Харвей (Харвей был его секретарем) позаботится о всех приглашениях и т. д.; я его не возьму с собой, он может остаться здесь и быть тебе полезным. Я постараюсь вернуться к среде.

— Ужасно холодно, — рассеянно отозвалась Филиппа; она была угнетена внезапным отъездом Джервэза и сама не понимала почему. Он и раньше уезжал на несколько дней на охоту или на яхте, но это всегда было в праздничное время; сейчас же она была предоставлена самой себе.

Во время обеда, окидывая взором длинный ряд гостей, она встретилась глазами с Джервэзом; он ей любовно улыбнулся — Филиппа покраснела и улыбнулась ему в ответ.

— Я буду чувствовать себя совершенно беспомощной, — сказала она ему потом, целуя его на прощание.

С ним уходило что-то сильное, и она действительно почувствовала себя беспомощной, когда за ним закрылась дверь.

Потом она вспомнила о вечере у Альфристонов и о своем обещании Тедди.

Она опоздала, но Тедди ждал недалеко от дверей; он ее сразу встретил и сказал:

— Наконец-то!

Филиппа рассказала ему про внезапный отъезд Джервэза на Север; Тедди скорчил веселую гримасу:

— Этого я не перенесу! Ведь это значит, что я вас буду немного больше видеть, Филь!

После этого он повадился ходить к ним в дом, бывая всюду, где бывала и Филиппа, а Филиппа смеялась, танцевала с ним, была непринужденно весела, не придавая особого значения его обожанию.

Ей недоставало Джервэза, его присутствия, его влияния, его незаметного, но превосходного управления делами и его заботы о ней самой; ей было даже странно, что она так чувствовала его отсутствие.

Он должен был вернуться двадцать первого, но ему удалось приехать двадцатого, когда Филиппа уже уехала на вечер к Гармонденам. Освежившись, он не спеша переоделся и отправился туда же. Делил была его старым другом и встретила его с восторгом:

— Как вы вовремя, дорогой мой! Ваша очаровательная жена танцует следующим номером программы.

— Танцует? Филиппа? — переспросил Джервэз, вставляя монокль и принимаясь изучать программу.

Делил Гармонден тронула его за руку:

— Какой прекрасный, художественный номер этот танец и какой славный парень Тедди Мастере, не правда ли? Мы все раньше думали, что он женится на Филиппе, но тут явились вы, как некий сказочный принц!

Она улыбнулась своей добродушной улыбкой и ушла.

На Тедди эта «неделя свободы», как он говорил, оказала большое влияние. Целых семь дней он провел возле Филиппы, часто наедине с нею, он незаметно изменился, изменились его манеры — он танцевал с нею с блестящими глазами, и экстаз сквозил в каждом его движении и взгляде.

Это был его последний вечер, и ему хотелось использовать каждое его мгновение.

А затем Филиппа пригласила его в Фонтелон на Рождество… через каких-нибудь три недели…

Он ей как-то сказал:

— Филь, мне ужасно хотелось бы снова повидать Фонтелон — правда, это смело с моей стороны? Но не будьте строги со мной! А на Новый год я буду у Хэрренсов, в пяти милях от вас!

Филиппа рассмеялась и сказала:

— Конечно, вы должны приехать. Давайте проверим даты…

Их вызывали без конца. Джервэз выждал, пока они три раза повторяли танец; потом встал и пошел искать зеленую комнату.

В ней были Филиппа и Тедди, Леонора Ланчестер и Камуаз, которая должна была сейчас петь.

Когда вошел Джервэз, Филиппа воскликнула:

— Джервэз, дорогой, почему ты не телеграфировал?

Он поцеловал ее, удержал ее руку, кивнул остальным, заметив внезапную бледность Тедди, его страдающий вид…

«Будь он проклят!» — с горечью подумал Джервэз. Он увел Филиппу переодеться.

— Ты простудишься, дорогая!

По дороге в ее комнату он внимательно наблюдал за нею. Она выглядела слегка усталой, но была полна интереса к его поездке, его новостям и озабочена тем, как он себя чувствовал в пути.

— Чувствовала мое отсутствие? — спросил он ее, когда они уже были дома.

— Ну, еще бы! Кексон на кого-то наехал, и мне пришлось объясняться с полицией… он не был виноват. В самом деле, никто и не думает использовать островки в парке, а ведь так трудно что-нибудь видеть в сгущающихся сумерках…

— Тебе не повезло, дорогая! Я постараюсь завтра все уладить. Но я надеялся, что я тебе нужен не только как лицо, умеющее хорошо объясняться с полицейскими.

— Ты не… ты не сердишься на меня за что-нибудь? — серьезно спросила Филиппа. — Что-то в тебе изменилось… немного, как если бы ты стал более далеким…

— К чему ты клонишь? — поддразнил ее Джервэз, хотя за его шуткой было мало веселья. — Ты ведь знаешь, дорогая: «Qui s'excuse…»

Потом он ее неожиданно обнял и начал целовать, сначала под настроением горькой обиды, а затем, как всегда, ее очарование разогнало его ревность, его полустрах, не оставив места ни для чего, кроме любви.

— Моя жена, — шептал он, прильнув устами к ее устам, — моя…

Секретарь Джервэза, стройный, сильный и в высшей степени симпатичный на вид молодой человек, принес ему список гостей, приглашенных на Рождество. Его взгляд упал прежде всего на имя Тедди Мастерса.

Полное единение вчера вечером прогнало отчасти мысли о Тедди, но теперь холодное, ясное утро вернуло ему всю испытанную горечь. Значит, Филиппа все-таки успела пригласить Тедди.

Он прибавил одно или два имени и вернул список секретарю.

Среди приглашенных были Разерскилн и Кит… и Камилла с сыном и дочерью, и сестра Сэмми с мужем.

Джервэз думал о прошлом Рождестве и его трагическом конце.

Он глядел из окна в сгущавшийся туман; уже не видно было деревьев, и лишь призрачно маячили огни… Почти бессознательно чертя карандашом по пропускной бумаге, он дал волю своим мечтам, которые его уносили к единственному жгучему желанию его жизни — его тоске по сыну.

Он желал Филиппу, женился на ней, любил ее, гордился ею, но он не скрывал от себя правды:

У них было мало общих интересов. И это не было виной ни Филиппы, ни его самого.

Если бы у них были дети, их жизнь наладилась бы; а раз его стремление к равновесию было бы удовлетворено — он чувствовал, что мог бы с должным достоинством вести себя ради сына, для которого надо было бы работать, чего-то достигнуть… И тогда он навсегда избавился бы от этой унизительной ревности.

Даже сейчас, сидя здесь в этих густых, туманных сумерках, он чувствовал, как давит грудь и сердце бьется быстрей при воспоминании о Тедди. Ему было стыдно за себя, но стыд не уменьшал ревности.

С полуподавленным восклицанием он встал, зажег все огни, взял книгу, которая его очень интересовала, и решительно принялся за чтение.

На Рождество все еще было зелено; погода стояла мягкая, почти осенняя, но, несмотря на это, в воздухе чувствовалось что-то таинственное, возбуждающее, волнующее и приятное.

В большом холле возвышалось двадцатипятифутовое дерево, и огромные букеты вечнозеленых остролиста и барвинка украшали глубокие амбразуры и поблескивали на каменных стенах.

Филиппа воспринимала этот праздник чисто по-детски, окружала себя таинственностью и прятала приготовленные подарки. Нервы ее были приподняты; она растрогалась почти до слез, слушая благовест колоколов в сочельник и рождественское славословие, пропетое детьми во дворе.

— Меня бросает в жар каждый раз, как открывается дверь, — признавалась она с сияющими от радости глазами.

— Какая вы счастливая или, вернее, впечатлительная! — улыбнулась ей в ответ Леонора.

Леонора не была приглашена Филиппой, но поехала к ней и откровенно и очаровательно напросилась сама в гости на Рождество.

— Дикки приходится остаться еще в Америке, и… хотя это кажется ужасно назойливым, но, маленькая Филь, я уверена, что вы сказали бы прямо, если б это было неудобно… Одним словом, не разрешите ли вы мне приехать к вам на Рождество? Это было бы такое доброе дело с вашей стороны! Все мои родственники разъехались, а все те, кого я знаю и кто действительно мил, как Марджи Фэн, Портеры, Маунтли и Тедди, все с восторгом твердят, что едут в этот восхитительный Фонтелон, и спрашивают, не еду ли и я…

— Конечно, приезжайте, — ответила Филиппа, — мы будем очень рады. Если вы не захотите ехать в автомобиле, то есть очень удобный поезд, в два с чем-то…

Леонора в этот же вечер сообщила Тедди, что Филиппа пригласила ее на Рождество, на что он ответил:

— Вот славно! — надеясь, что интонация голоса его не выдала.

В действительности он готов был задушить ее за то, что она посягнула на эти немногие благословенные дни.

«Сказать ли ей, что я уеду на Новый год?» — спросил он себя снова и решил не говорить. У него уже было окончательно решено ехать к брату в Кению.

Побыть в последний раз с Филиппой — а там он сумеет порвать со всем этим и начать новую жизнь.

Он сознавал, что следовало бы сказать об этом Леоноре, хотя бы из-за меблировки квартиры… Он глубоко вздохнул; ему так опротивели его маленькие, неуютные комнаты…

— У тебя должен быть приличный адрес, дорогой мой, — говорила ему Леонора, для которой достоинство человека в значительной степени зависело от его местожительства и состояния. Лично для Тедди адрес не имел значения, но его страшно баловали, и сам он был слишком беспечен, чтобы решительно протестовать.

Все это и так должно было скоро кончиться.

И Тедди решил, что даже присутствие Леоноры в Фонтелоне не помешает ему наслаждаться в полной мере каждой минутой времени, воспоминание о котором, как он говорил себе, будет все, что у него останется и чем он будет жить в Африке в течение пяти лет.

— Ты, конечно, поедешь со мной? — спросила его Леонора, и Тедди ответил:

— Конечно!

Главное было ехать в Фонтелон, а с кем — не все ли равно?

Было около пяти часов, когда мотор свернул в высокие красивые железные ворота. Домик привратника был весь освещен; свет падал из дверей и из быстро промелькнувших окон. Когда же за поворотом аллеи показался большой дом, то даже у Леоноры вырвалось невольно:

— Как красиво!

Свечи горели в бесчисленных окнах; великолепное здание вырисовывалось на мягком, темном небосклоне; настежь открытые широкие двери заливали мощеный двор целыми потоками золотых лучей.

Чай был сервирован в холле, у одного из огромных каминов, где весело пылали пятифутовые поленья, издавая чудесный запах.

Филиппа в шотландском джерси, коротенькой юбочке и высоких сапогах делала вид, что разливает чай; все стояли и сидели вокруг нее, разговаривая, смеясь и куря, передавая друг другу чай и кладя себе печенье, варенье и куски рождественского пирога. Все выглядели счастливыми. В середине зала стояла елка, мягко поблескивая серебряными, золотыми и цветными украшениями; воздух был напоен разогретым пряным запахом хвои, смешанным с густым ароматом китайского чая, цветов и духов.