Оливия Уэдсли - Честная игра

Спустя некоторое время он встал, вернулся к себе в комнату и лег в постель. Поднявшийся ветерок дул прямо на него, но он лежал с открытыми глазами, бесконечно взволнованный.

Филиппа, сидя в темноте у окна, думала: «Мне кажется, что так будет продолжаться и далее. Мужчины и женщины будут говорить со мной о чем угодно; мужчины будут считать себя совершенно вправе обращаться со мной так, как поступил со мной сегодня вечером тот, и теперь все они будут считать меня доступной».

А этот Лоринг казался таким славным, таким веселым; казалось, что они так хорошо понимают друг друга.

Сначала ей нравилось смотреть на него; он казался ей таким симпатичным, а это было для нее чем-то большим, чем просто красивая наружность. Голос его был таким веселым и приятным… и, помимо всего, он принадлежал к тому типу мужчин, который больше всего ей нравится!

Казалось, что если он и не будет другом, то все же он такой, с которым может быть легко и радостно…

Но теперь из этого ничего не выйдет — ни дружеских отношений, ни чего-либо другого.

И когда она ложилась спать, скользнув в прохладные простыни, слезы скатились с ее глаз на подушку.

— Я держал себя неподобающим образом с леди Вильмот, — сказал Арчи Форду.

Он старался вспомнить все, что он говорил. Форд лежал на песке и курил, обволакивая себя дымом из трубки, и в ответ на слова Арчи лениво возразил:

— Я этого не вижу. Я не вижу никакого оскорбления в том, чтобы сказать женщине, что ты увлечен ею. В чем здесь оскорбление?

И он добавил:

— Совсем непохоже на то, чтобы леди Вильмот только что сошла со школьной скамьи. Брось! Леди Вильмот сама кое о чем имеет понятие. Разве она дала тебе резкий отпор?

— Во всяком случае, она не сделала этого так, чтобы я мог заметить, насколько я нравлюсь ей!

Форд повернулся:

— А ты в самом деле увлечен ею, Понго?

Он бросил долгий взгляд на своего друга. Выражение лица Арчи смутно напоминало того Арчи, которого он видел сразу после падения с аэроплана; сильно разбившийся молоденький летчик, этот самый Понго, не хотел принимать тогда никакого соболезнования, считая помощь и совет оскорблением для себя.

Арчи не заметил этого долгого взгляда, продолжая смотреть на сверкающее море; наконец он медленно произнес:

— Не знаю. Думаю, что да. Это случилось в первый же момент, как я ее увидел. Как бы то ни было, я чувствую себя ужасным дураком. У меня столько же шансов добиться ее, как, по пословице, снежному кому долго оставаться в аду. Она богата, а у меня ни гроша. Она…

— И так далее! — язвительно прервал его Форд. — Назови и другие общественные добродетели этой прекрасной леди, не забывая упомянуть ее вполне заслуженную на суде славу! Я полагал бы, что, помня это, тебе нечего тревожиться при сравнении ваших обоюдных достоинств! Боже мой! Арчи, — он привстал на локте, — неужели это тебя серьезно беспокоит? С какой стати?

Арчи кивнул головой:

— Я сам себе так говорил, и все же это меня ни в чем не убедило. Вот почему это меня так беспокоит. Ведь серьезно относиться к человеку возможно лишь тогда, когда то плохое, что ты можешь подумать о нем, ты сам ни во что не ставишь!

— Ну и продолжай себе беспокоиться! — резко возразил Форд. — Только не относись к этому делу серьезно.

Арчи поднялся и потянулся, показывая каждый мускул своего крепкого, молодого, красивого тела.

— Так будет лучше! — сказал он уступчиво. — Я опять иду в воду.

Он подплыл к вышке, с которой ныряют, взобрался по лесенке и нырнул с верхней площадки. Ему нравилось чувствовать, как море увлекает его вглубь, и проявлять свою силу в борьбе с волнами; зной палящего солнца и приятное щекотание во всем теле доставляли ему большое удовольствие. На короткое время он забыл о Филиппе… И вдруг он увидел ее на вышке.

Он ясно осознал свои чувства в этот миг; его сердце трепетало, останавливалось и снова трепетало. Захваченный этим совершенно неожиданно захлестнувшим его ощущением, он подумал:

«Будь что будет! Если верить Форду, почему бы мне не добиться всего того, что я могу взять? Он бы так поступил — каждый мужчина поступил бы так же».

Иллюзорное и как бы робкое чувство прошлой ночи было разрушено грубым мировоззрением Форда. Он смотрел на Филиппу, силуэт которой вырисовывался на фоне синего неба и прозрачного моря. Она нырнула; он с быстротой молнии нырнул вслед и, когда она выплыла, очутился рядом с ней. Он тотчас же сказал, протянув руку:

— Простите меня!

Филиппа удивленно взглянула на него, сдвинув черные узкие брови. Кто бы мог быть этот человек, скорей похожий на изображение бога солнца, такой же загорелый, с такими же сверкающими голубыми глазами и с таким же ярким блеском волос?..

— Я тот, который вас вчера так огорчил и которого вы так безжалостно оттолкнули, — сказал Арчи, не выпуская ее руки. — Но вы простите меня? Я до тех пор буду просить, пока вы не простите.

Они оба рассмеялись и поплыли рядом.

— Вы не откажетесь танцевать со мной сегодня вечером? — была его последняя просьба.

Он пошел одеваться, чувствуя, что мир для него превратился в рай, а когда оделся — хорошо позавтракал и отправился гулять.

Ему нужно было остаться одному, обдумать все случившееся; он хотел избежать отталкивающего цинизма Форда. Он поднялся на холм, туда, где по обе стороны росли бархатистые серовато-зеленые оливковые деревья и где далеко впереди полоса тени указывала на близость маленького леса.

Когда он добрался до этого леса, он бросился на землю, сильно разгоряченный, но тем не менее довольный. Далеко внизу раскинулся Антиб с черепичными крышами вилл и с безобразными серыми и зелеными квадратами отелей, а среди них — сверкающее белизной и позолотой здание казино.

Под которой из этих крыш живет его белая и золотая девочка, Филиппа?.. Это имя он узнал из газет.

Ему это имя решительно не нравилось. И, наверное, некоторые называли ее Филь.

Он не будет ее так называть! Так он решил! Он придумает ей другое имя!

Он лег спиной на горячую землю, заложив руки под голову.

Он ей, должно быть, немножко нравится… это было заметно по тому, как она смеялась… О Боже! Как она была хороша — дух захватывало!

У нее была своеобразная манера широко открывать глаза, сначала слегка улыбаясь со сжатыми губами, потом быстро раскрывая их… Он был уверен, что она божественно танцует… и она обещала танцевать с ним сегодня вечером. Он не мог припомнить во всей своей жизни такого напряженного и исключительного возбуждения из-за кого-либо или чего-либо, даже во время полетов.

Какова же на самом деле история ее жизни?

Ведь она защищалась при разводе, боролась с ним, отрицала свою неверность.

Правда, ее муж привел довольно веские улики…

Арчи почувствовал внезапный взрыв гнева при мысли, что ее опрашивали, оскорбляли… Адвокаты такие негодяи… Начинают допрашивать, выводить различные заключения, приставать… Он знает, он как-то слышал их.

Его представление о Филиппе нисколько не соответствовало ни тому, что он узнал о ней, ни известным ему фактам, ни ее прежней жизни. Филиппа замужем… Она так не походила на замужнюю женщину… Филиппа влюблена… преступно влюблена…

Арчи повернулся на горячей низкой траве и прижался лицом к земле…

Ему было невыносимо тяжело думать, что она так любила, ему ненавистна была эта мысль не с точки зрения морали, а только потому, что она целовала какого-то другого мужчину, который обнимал ее, лежа в ее объятиях.

Он чувствовал, что задыхается; он поднялся, чтобы дать горячей волне крови отхлынуть от лица и горла.

— Тысячу проклятий! — произнес он грубо, вслух.

«Мне не хочется идти так рано домой, я буду обедать возможно позже», — решила Филиппа. Ей опять хотелось танцевать, так хотелось, что она уговаривала себя, что это только танцы привлекают ее, но отнюдь не человек, похожий на бога солнца, который к тому же вполне искренне просил у нее прощения! И надо же, в конце концов, бывать в обществе! И она довела себя до чрезмерно болезненной чувствительности за три последних ужасных месяца.

Доставая белые атласные туфли к своему белому шифоновому платью, отделанному серебром, она напевала песенку.

Помимо всего, здесь чудесное солнце и весело, а солнце всегда поднимает настроение.

Со временем жизнь наладится… В ней жила непобедимая надежда юности и твердая вера в чудо, которое должно совершиться, несмотря ни на что…

Когда она входила в ресторан, она мельком бросила взгляд на дальний столик, за которым обыкновенно обедали Арчи и Форд, но столик был свободен.

Она сильно опоздала и, пока ела, все время слышала звуки танго, фокстротов и уанстепов. Кто-то рядом почти неслышно произнес:

— Кажется, это леди Вильмот? Да, я уверен, что она. Вероятно, она приехала прямо сюда. Ведь после ее процесса прошел только месяц.

Филиппе показалось, что эти слова ударили ее. Неужели только один месяц прошел после суда? Иногда, когда ей удавалось забыть об этом, и она чувствовала себя счастливой, ей казалось, что это было давным-давно, а порой, в бессонные ночи, ей казалось, что это было так недавно — всего несколько часов тому назад.

Она крепко стиснула руки под столом… Может быть, это было действительно признаком ее невиновности, что она могла иногда забывать?

Она поднялась из-за стола, прошла в зал, и Арчи немедленно очутился возле нее.

— Как вы долго не приходили! — сказал он. — Вы не откажетесь танцевать со мной сейчас же?

Она очутилась в его объятиях. Они молча танцевали. Арчи был много выше ее, хотя Филиппа была тоже высокого роста. Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, которые были устремлены на нее; и когда глаза их встретились, его взгляд выражал отчасти робость, отчасти — нечто другое.

Что же было это другое?

Филиппа прервала молчание:

— Как хорошо вы танцуете!

— В самом деле? — отозвался Арчи, страстно желая сказать: «Вы прекрасны, я обожаю вас… Может быть, это безумие, но я вас обожаю… это так. Неужели вы этого не чувствуете? Неужели не чувствуете, как бьется мое сердце и рвется к вам?»

Он крепко сжал губы и, глубоко вздохнув, почувствовал запах духов, которыми была надушена Филиппа. Острое ощущение этого аромата овладело всем его существом. Он еще глубже вдохнул этот вскруживший ему голову запах, напоминавший запах фиалок, хранившихся в ящике сандалового дерева.

Он не мог смотреть, как поднималась и опускалась ее грудь; вид этой нежной белизны приводил его в трепет.

Он сам был поражен неожиданно вырвавшимися у него словами:

— Вы, конечно, знаете, что я здесь «жиголо» — платный танцор-профессионал? Я ужасно беден, но у меня есть кое-какие сбережения, и, как только буду в состоянии, я уеду в Мексику. У меня есть возможность получить там работу, хотя бы и с небольшими деньгами. До вот этого занятия я был летчиком. Только у меня не было ни гроша, когда война окончилась, и я очутился здесь. Это все, что вам необходимо знать обо мне.

Филиппа встретилась опять с его молодым и ясным взглядом, который уже не выражал робости; теперь это был пристальный и сверкающий взгляд, и его смуглое лицо слегка побледнело.

— Ах, вы были летчиком? — сказала она. — В Беркшире, совсем близко от нашего дома, была большая авиационная школа.

— Неттлбед, — сказал он, обрадовавшись. — Я там и обучался.

— Вот как? А наше имение называлось Марч.

— Марч! — воскликнул Арчи, радостно рассмеявшись. — Как же, я бывал там; мы занимались там спортом, купались и пили чай. Но где же вы тогда были — я никогда не забыл бы вас, если бы хоть раз увидел.

— Наверное, я тогда была еще в пансионе, — сказала Филиппа.

— Какая вы молоденькая! Ну, конечно, вы еще совсем маленькая. — Он крепче сжал ее в своих объятиях. — Пойдемте на террасу — там прохладней.

Они вышли на террасу, сели на белую полукруглую скамью и закурили папиросы.

— Встреча с вами так необычайна, — начал Арчи не совсем твердым голосом. — Ведь я бывал в доме ваших родителей.

Филиппа, пристально смотревшая на море, повернулась к нему и кивнула головой:

— Как тесен мир! Это звучит банально, но все же это так! Ужасно тесен… особенно… особенно, если вам… если…