— Да это и так очевидно. Это стало ясно в тот момент, когда ты передвинул по ее команде журнальный столик!

Он ушел из комнаты, а я уставилась в потолок, тихо всхлипывая. Почему я была так невнимательна, почему я не заметила, как он похож на Марвина, как он неизменно готов со всем соглашаться? Я вышла замуж за маменькиного сыночка, который занимался двойной бухгалтерией и рвал нашу жизнь на части, соглашаясь быть в двух местах одновременно. Назавтра он станет звонить и извиняться. «Задерживаюсь в клинике», — солжет он. Для него бы отлично сгодилось имя Задним Числом. Его настоящее второе имя. Иуда тоже неплохо ему подходило. Христос не следил за Иудой, и тот его предал. И я тоже за ним не следила. И изучала желудь, а не семейное древо. «Ты ведь не за его родителей выходишь замуж, правда?» Эту горькую пилюлю я лишь подержала под языком и позже выплюнула. С тех пор я научилась не глотать советы людей, которые не имели дела с особами вроде моей свекрови. Замуж выходят и за семью тоже, и скверная семья — это так же плохо, как вспыльчивый мужчина. Мне на редкость повезло — досталось и то, и другое. Замужество — это как подписание контракта: его семья упомянута внизу мелким шрифтом, так что лучше проверьте, во что влипаете. А то скоро его семья заявится к вам домой и станет передвигать ваш чертов матрас. Убедитесь, что ваш жених не станет, так сказать, «двигать мебель» без вас.


Глава 9 КРОСС


Мальчик гонится за девочкой по детской площадке, дергает ее за косички и убегает в азарте, вопя, что ее веснушки еще отвратительнее, чем ее нос. Таким хитроумным способом он говорит: «Ты мне нравишься». В отличие от Гэйба Оливер никогда не обзывал меня и не убегал прочь; однако кое-что он все же дергал. Например, мои нервы. Несмотря на мое «Ни за что на свете», он уговаривал меня принять участие в соревнованиях Нью-йоркского клуба любителей бега.

— Это потому, что я люблю тебя, — настаивал он.

— Нет, ты меня ненавидишь, — заявила я за завтраком, который происходил в шесть часов утра в квартире Оливера на Сэнтрал-Парк-Уэст. — Если б ты меня любил, то не заставлял бы бегать, да и не будил бы так рано. — Мы выясняли пределы нашей любви над сыром бри и белым хлебом.

Следующие два дня Оливер будет оперировать в клинике — Педиатрическое отделение Колумбийского пресвитерианского госпиталя. А у меня на работе тоже был аврал, и я засиживалась по вечерам в офисе, трудясь над тем, как лучше подать публике инсулин в форме аэрозоля. Оливеру нравилось, когда у нас одновременно были кризисы на работе, в основном потому, что он чувствовал себя полезным мне. Когда я сотрудничала с фармацевтическими фирмами, Оливеру приходилось регулярно рассеивать мои «медицинские» страхи. Агентство приглашало экспертов, просвещавших нас относительно заболеваний, на которые воздействуют те или иные лекарства, и нередко я, обливаясь потом и пошатываясь, вынуждена была покидать такие лекции. Не могу сказать, что всю жизнь мечтала заниматься именно разработкой концепций интерактивного рекламного продвижения лекарственных средств, однако работа меня успокаивала. Ну, кроме постоянных кошмаров, что у меня вдруг проявится какое-то врожденное заболевание. Несколько месяцев подряд я была убеждена, что у меня диабет второго типа. А телеканал «Дискавери» сообщил мне о том, что собаки умеют «чуять» рак. Вечером, сняв макияж и намазавшись ночными кремами, я разделась донага и вытянулась на постели. Оливер думал, что это — прелюдия любовной игры.

— Нет, — командовала я, — сначала Линус. — И я давала Линусу обнюхивать мое тело в поисках возможной раковой опухоли. Обычно он дальше пальцев ног не заходил. — Вот-вот, малыш. У мамочки диабет, так что играй с ней, пока можно.

— Господи Боже мой, Стефани! — сказал как-то раз Оливер. — Тебе скорее голову надо обследовать, а не уровень сахара в крови!

А потом он попытался укусить меня, как и сейчас, за ранним завтраком.

— Давай преломим вместе хлеб, прежде чем мне придется осматривать переломанное все остальное, — предложил Оливер.

Я не возражала. У него в квартире было прохладно и уютно, там хорошо спалось. Приготовить Оливеру завтрак я могла. Это мне было вполне по силам. А вот бег — совсем другая история.

— Для меня это очень важно, любимая. — Он захлопал глазами. Подозрительная бодрость. — И в этом году у меня больше соревнований не будет. — Оливеру предстояло пробежать последний кросс в клубе, после чего он автоматически зачислялся в состав участников Нью-Йоркского марафона.

— Я тебе не препятствую, — спокойно сказала я, протягивая руку за сыром. — Действуй, беги! А мы с Линусом будем ждать тебя на финише и не задыхаться при этом, знаешь ли. — Оливер прижался губами к моей руке, словно хотел нежно поцеловать ее, но затем, приоткрыв рот пошире, впился клыками мне в кожу. — Ой, перестань кусаться! — сказала я и отдернула руку.

— Это был укус любви. — И он фыркнул.

Когда Оливер бывал недоволен и злился на мои слова, он изображал, что кусает меня. Иногда даже больно. Сейчас — нет.

— Ты сделал мне больно.

— Ну пожалуйста, детка. Так здорово было бы пробежаться вместе.

Сыр и белый хлеб — это здорово вместе, или там арахисовое масло и джем, или ром и кока-кола. А Стефани вместе с Оливером на пробежке — это совсем не здорово.

Нет, я понимала, к чему он вел. Мы теперь встречались всерьез, и у него была возможность разделить свои излюбленные занятия со мной, с женщиной, которую он любил любить. Только вот делить со мной бег — это все равно что делить со мной гонорею. Мне ни то, ни другое ни к чему.

— Ну… Дай-ка подумать, — произнесла я, теребя подбородок. — Да нет, вряд ли я получу от этого удовольствие.

— Послушай, ты же можешь просто пройти всю дистанцию шагом, — уговаривал Оливер. — В этом кроссе мне надо просто поучаствовать. Какое у меня при этом время, в данном случае не важно.

— Но я буду тебе мешать.

— Просто мне так хочется разделить это с тобой. Это куда важнее для меня, чем наша скорость. — Мне показалось, что мы уже не о соревнованиях говорили. — Мы будем держаться твоего темпа. Просто приятно будет заняться этим вместе на свежем воздухе.

Я это уже слышала. Примерно то же самое Гэйб говорил о гольфе. Не важно, хорошо ли я сыграю, важно, чтобы я поучаствовала в том, что для него значимо. Я накупила спортивных рубашек красноватых тонов, перчатку «Леди Фэруэй», даже взяла несколько уроков, надеясь, что заражусь энтузиазмом и начну стремиться к тому щелчку, который слышен, когда правильно ударишь по мечу. Но заразилась я только ненавистью к игре, к потраченному на нее времени. Типичный случай отторжения, а у Гэйба был типичный случай зацикленности на себе и своих интересах. Каждому свое.

— Оливер, я тебе скажу это только один раз, поэтому слушай внимательно. Ты, дорогой мой, погрузился в мир фантазии. Давай я тебе кое-что объясню.

— Ого, это серьезно. — Оливер отодвинул свою тарелку и положил на нее салфетку.

Если бы у него была рубашка с длинными рукавами, он бы их закатал и скрестил руки, готовясь меня слушать.

— Понимаешь, бег придумали для того, чтобы спасаться. Когда тебя хотят съесть, ты бежишь и спасаешься. Это тебе не развлечение на мощеных дорожках парка с плейером и наушниками. Тренеры наказывают игроков, заставляя их пробежать лишний круг. Наказывают, понимаешь?

— Ты хоть когда-нибудь бежала навстречу чему-нибудь? — Плечи у Оливера опустились.

— А мы все еще говорим просто о беге? Просто у меня создалось впечатление, будто ты хочешь уговорить меня на кросс, чтобы что-то этим доказать. — Слишком рано для такого разговора, но останавливаться уже поздно.

— Пожалуйста, ответь. Ты хоть когда-нибудь бежала навстречу чему-нибудь? — Оливер несомненно ждал ответа, и не просто ответа.

У нас началась серьезная беседа.

— Не знаю.

— Я каждый день бегу домой к тебе, Стефани. Я покидаю работу в возбуждении и буквально бегу к метро, зная, что скоро тебя увижу.

— То есть мы бежим навстречу тому, что боимся иначе упустить? — Я представила, как отъезжает его поезд метро, как Оливер роняет на платформу коричневый бумажный пакет, как двери закрываются у него перед носом.

Я знала, что моя фраза прозвучала серьезнее, будто я имела в виду наши отношения, мимолетное «мы».

— Погоди, что ты имеешь в виду?

— Может быть, ты бежишь нам навстречу, Оливер, потому что ты боишься, что я тебя брошу? Может быть, ты уговариваешь меня бежать с тобой, потому что думаешь, что тогда я больше вложу в наши отношения.

— Погоди-ка. Я не о наших отношениях говорю. Я просто хотел сказать, что было бы здорово разделить с тобой то, что доставляет мне массу удовольствия. Только и всего. — В голосе Оливера прозвучали нотки усталой покорности. — Просто, если бежать с тобой, Стефани, кросс будет чем-то большим.

Я охотнее позволила бы Оливеру всадить иглу в мою еле заметную вену, чем согласилась бы пробежаться в его обществе. Просить меня, нетренированную женщину, у которой вполне может отказать сердце во время оргазма, бежать больше мили — это все равно что звать меня в поход по грязи, все время в гору, в комариный сезон (если такое на свете бывает). И все же я собиралась согласиться, чтобы запастись боеприпасами на будущее.

Если я поучаствую в гонках, то смогу потом это использовать, чтобы добиваться от него того, чего хочу я. Можно подумать, вы так никогда не делали. В сущности, все мы время от времени так поступаем. Не очень взрослый и продуманный метод, но я отходила от брака с Гэйбом, крутя роман с человеком, дававшим мне то, чего не мог дать Гэйб. Нет, я знаю, что делать вещи, чтобы что-то за них потом получить — неудачная идея. Я знаю, что взаимоотношения не всегда полностью равные и их нельзя поделить на одинаковые кусочки. Но, общаясь с Оливером, я не переставала что-то подсчитывать. Часто ли он остается у меня на ночь, кто из нас платит за ужин, кто первый произносит: «прости»? Баланс был в его пользу. Я чувствовала себя ему обязанной.

— Хорошо.

— Правда?

— Не оставляй мне шанса передумать, иначе я так и сделаю. А теперь позволь мне еще поспать.

Возможно, Оливер заслуживал иного, чем сомнительное «хорошо», но я не была готова на большее. Слово «хорошо» стало моим компромиссом; в тот момент я не могла произнести ничего другого. Я начинала оценивать наши отношения по тому, насколько они полезны Стефани. Оливер заботился о Стефани, заваривал для Стефани чай и приносил ей посреди ночи мятное мороженое с шоколадом. Он был со Стефани терпеливым и любящим. А вот у Стефани редко возникало желание сделать Оливера счастливым. Покупка в «Бергдорфе» нового наряда, который ему понравится, едва ли можно назвать жертвой. Да, я готовлю ему обед, но мне нравится готовить — разве это считается? Возможно, единственный способ доказать мою любовь — это совершить поступок, который мне совсем не по душе. Вроде того, как я ходила в синагогу по настоянию родителей. Если я в воскресенье мучилась, не в состоянии вырваться на улицу и страдая оттого, что колготки щиплются, это доказывало мою любовь к Богу. Может быть, любовь именно такова: ты делаешь то, что тебе вовсе не нравится, чтобы осчастливить любимого человека. Вот так я сидела по воскресеньям на Лонг-Айленде с родителями Гэйба, вместо того, чтобы покупать себе купальники и любоваться на себя в безжалостном свете примерочных; и так я полюблю Оливера, словно воскресную школу, и пробегу этот ужасный кросс.

В день соревнований мы опаздывали на полчаса, — из-за того, что Оливер называл «непредвиденностями». Несмотря на заведенный будильник, заранее приготовленную одежду и составленные планы, со мной неизменно происходило нечто непредвиденное, и мы опаздывали. Иногда приходилось ждать, пока подзарядится мой телефон, иногда, уже спустившись на лифте, я вспоминала, что не налила в миску Линуса воды. В основном беда была в том, что я не умею рассчитывать время. Ежедневные ритуалы совершались автоматически. Мое тело делало все необходимое, не сосредотачиваясь на том, сколько времени занимает то или иное действие.

В то утро я завязывала шнурки, когда в животе у меня повело, и тело мое издало очень громкий звук. Не в том даже дело, что я слишком резко нагнулась. Просто случайное пуканье. В растерянности, граничащей с ужасом, я уставилась на Оливера, но тут же невольно улыбнулась. Меня аж согнуло от хохота, и я схватила его за рубашку, пытаясь извиниться.

— Моя малышка пустила ветры, — сказал он, обнимая меня. — Знаешь, Стефани, в отношениях двух людей подобная ерунда рано или поздно неизбежна. А ты, я смотрю, все делаешь с размахом, прямо-таки погружаешься с головой, правда, девочка? — Он был прав, но это наблюдение относилось не только к физиологии, но к жизни в целом.