Стефани Кляйн - Честно и непристойно

— Слушай, тебе плохо, потому что твои родители ясно показали: они против нашего брака. Знаешь, а ну и что? С какой стати это тебя так мучает? Я твоя жена. Тебе двадцать шесть. Ты вполне можешь принимать решения, не сверяясь с мамочкой и папочкой… — Я знала, что, ругая его за инфантилизм, я делу не помогу.

Гэйб начнет защищаться или выдумывать новые оправдания. Но я больше не могла его слушать. Я вошла в красную зону, как это называет мой отец.

Тахометр автомобиля показывает скорость вращения двигателя в оборотах в минуту. Таким образом, те, кто водит с ручной коробкой передач, могут переключать передачи, выбирая либо оптимальный режим экономии топлива, либо ускорение. Когда стрелка тахометра оказывается в красной зоне, возникает угроза для работы двигателя. Это предупреждение: дальше так нельзя. Добро пожаловать в мой мир!

В детстве, когда меня переполняли гнев и раздражение, отец спокойно предупреждал: «Стефани, сейчас все разговоры с тобой бессмысленны. Ты в красной зоне. Пока ты вне себя, мои слова на тебя не подействуют, ты только делаешь себе хуже». И он не разговаривал со мной до тех пор, пока я не успокаивалась настолько, чтобы изъясняться связными предложениями, которые не включали в себя слово «ненавижу».

— Но я же в бешенстве, немедленно выслушай меня!

— Сейчас ты во власти эмоций. Эмоции не дают вести диалог и рассуждать. — Отец не уступал мне, и я еще больше бесилась, но рано или поздно мой гнев затихал.

Но сейчас я не заглохну. Гэйб вцепился в руль автомобиля; костяшки его пальцев побелели. Я чувствовала себя матерью, которая впервые привела, ребенка в детский сад и уговаривает краснеющего сына отцепиться от ее ноги. Что мне приманить его сладким пирожком и бежать?

— Я вхожу в дом, Гэйб, с тобой или без тебя! Ты идешь? — Он тупо уставился на меня.

Мне захотелось оторвать Гэйба от машины и ввести в дом, держа руку на его макушке. Вот так. Хороший мальчик. Все у тебя получится.

— Ладно, — произнес он срывающимся голосом. — Теперь я готов.

Мы никогда не заезжали к родителям Гэйба без предварительного звонка по телефону, и поэтому наш нежданный визит должен был их смутить. Для объяснений требовалось время, поэтому мы сняли наши кольца. Гэйб нажал на кнопку звонка и отступил назад.

Я оправила свою юбку. Провела руками по бедрам. Выпрямилась. И потянулась к руке Гэйба, однако он ее отдернул. Многообещающее начало!

— Вот сюрприз так сюрприз, — произнесла Ром таким напряженным голосом, что казалось, он вот-вот сорвется.

Она бросила быстрый взгляд вначале на левую руку Гэйба, а потом на мою.

— Что же, что привело вас сюда? — Она чмокнула нас, приветствуя, как полагалось. — Марвин, это Стефани и Гэйб, у нас еще есть время, — прокричала она из прихожей. — Даймонды уже едут сюда. Мы собираемся пообедать в клубе.

— О, мы не намеревались вам мешать, — произнес Гэйб, запинаясь. — Мы были у отца Стефани и заехали на минутку. — Вот лжец.

— Ради Бога, ты же мой сын, как ты можешь мне мешать? Может быть, ребята, вы присоединитесь и пообедаете с нами? О Боже, вы только посмотрите на меня! — Она схватилась за голову, внезапно осознав, что до сих пор не сняла бигуди.

Не ожидая нашего ответа, она направилась к своей спальне. Во время ее краткого отсутствия Гэйб прошептал:

— Почему бы не сказать им после обеда?

— Ни за что! Ты тянешь время. Богом клянусь, Гэйб, я никуда не пойду, пока ты не поговоришь с ними!

— Но сейчас они торопятся. Момент неподходящий, — проговорил Гэйб сквозь стиснутые зубы.

— Поверить не могу. — Я даже пожалела, что я не надела остроносых туфель!

— Не хотите ли выпить чего-нибудь холодненького? — спросила Ром, возвратившись из спальни с накрашенными губами и взбитыми волосами.

— Нет. А где отец?

— О, он как раз обувается. Пообедаете с нами, да?

— Конечно.

Хватит! Какое нам дело до обеда! Скажи им! В прихожей появился Марвин.

— Привет, дети! — Он потряс руку Гэйба и поцеловал меня в щеку. В его присутствии я почувствовала себя лучше. — Так вы пообедаете с нами и с Даймондами?

— Почему бы и нет?

Чего он ждет? У меня было такое ощущение, что мы участвуем в детской игре «гонки на трех ногах»: что шнурки нашей обуви связаны между собой, и мы спешим к финишу, но при этом тянем друг друга в разные стороны. Впрочем, я предпочла бы бег в мешках. Я бы выиграла, натянула бы мешок на голову Гэйба и как следует его отколошматила.

— Может, вы присядете на секунду?

Вот сейчас придет черед самого трудного. С чего начать? Когда сообщают скверные новости, обычно просят присесть, словно присутствующим грозят обмороки.

— В чем дело? — спросила Ром, демонстративно взглянув на часы. — У нас правда нет времени. Даймонды…

— Ромина, мы вполне можем присесть, — оборвал ее Марвин, садясь и оправляя брюки.

Ром знала, что сейчас произойдет, и хотела потянуть время.

— Вы уверены, что не хотите выпить чего-нибудь холодненького?

Казалось, целую минуту Гэйб стоял молча. Я выдавила из себя извиняющуюся улыбку, жалея, что он не держит меня за руку.

— Вы помните, сколько хлопот и забот у нас было, когда мы пытались назначить дату свадьбы. Нам стало казаться, будто свадьба важнее нашего брака, и мы хотели, чтобы вы двое первые услышали от нас…

— Вы назначили новую дату свадьбы? — с надеждой перебила Ром.

— Мы не хотели, чтобы вы узнали от других людей, и не хотели говорить вам по телефону. — Гэйб взял меня за руку. — Мы поженились в субботу.

Я прикрыла глаза и стала ждать. Я ожидала взрыва. Я тихонько открыла один глаз, потом — другой. Возможно, они не расслышали, что сказал Гэйб? Они продолжали сидеть, не меняя позы. Никто не потерял сознания. Наступило затишье перед бурей. Я в этом не сомневалась!

— Не могу сказать, что мы удивлены, — жизнерадостно произнес Марвин. — К этому все шло. — Вообще-то теперь следовало бы обнять нас и поздравить.

— Конечно, мы все равно хотим отпраздновать свадьбу приемом, когда вам будет удобно, — добавил Гэйб, — и не принимайте наш поступок на свой счет. Просто все это превратилось в настоящий сумасшедший дом. Пожалуйста, не считайте, что мы хотели досадить вам, здесь нет ничего личного.

— Конечно, нет! — подтвердил Марвин, не поднимаясь.

Ром словно бы ждала еще чего-то, потирая подушечкой большого пальца накрашенные ногти.

— И какого числа вы поженились? — резко спросила она.

Ряд солдатиков-морщин возле ее губ напрягся в ожидании. Ну, давайте, говорите! Я готова ко всему; и пусть мой наряд не вводит вас в заблуждение.

— Какого числа? — повторил Гэйб, охваченный легкой паникой. Мы не придумали, какого числа. Двадцатого мая. Двадцатого мая. Двадцатого мая! Нам пришлось поспешно отсчитывать дни от вторника назад. — Не помню. Какое число было в субботу?

— Так вы даже числа не запомнили?

— Пятого. Пятого августа, — вмешалась я, все еще сомневаясь в точности своих подсчетов. — В прошлую субботу, когда вы куда-то уезжали. Мы хотели вам позвонить, — ну да, уже несколько месяцев как хотели, — но потом решили: лучше вы первые узнаете об этом, и от нас лично. — Чтобы у вас больше не было повода для ругани.

Нас выручил звонок в дверь. Дик и Арлин Даймонд махали в окно рядом с передней дверью.

— Пожалуйста, ничего никому не рассказывайте, — быстро сказал Гэйб, — мы больше пока никому не сообщали.

— Вы же заезжали к отцу Стефани, — сказала Ром, даже не двинувшись, чтобы открыть дверь. — Вы хотите сказать, что ничего ему не сообщили, пока были у него? — Может, ей и казалось, что у меня обычный макияж, но я-то знала — это боевая раскраска.

Я сжала руку Гэйба.

— Нет, — солгал Гэйб. — Возле его дома не было машины, поэтому мы решили ехать прямо к вам, а потом вернуться.

Мы и близко-то к дому моего папы не подъезжали! Это все Гэйбово вранье. Что-что, а врать он умеет. Марвин открыл дверь и впустил Даймондов. Объятия, рукопожатия, поцелуи.

— Как вы здесь оказались? Какой приятный сюрприз!

Вскоре мы с Гэйбом уже сидели в машине, следуя за автомобилем Марвина и двумя парами в нем на обед, который вовсе не входил в наши планы. За обедом, конечно же, не будет тостов, не будет легкой беседы, а далее произойдет неизбежное: перед сном Ром прильнет к Марвину в слезах, повторяя: «Неужели я такая ужасная мать, что сын женится тайком от меня?» А я буду засыпать на Манхэттене в объятиях Гэйба и, в свою очередь, спрашивать его: «Неужели я такая ужасная жена, что твои родители совсем за тебя не рады?» Никому из нас никуда от этого не деться.

Такова уж человеческая натура: мы всегда надеемся, что дальше будет лучше, пока наше здоровье и внешность не начнут сдавать. Так и во взаимоотношениях: я постоянно находила все новые и новые аргументы в пользу того, что будущее непременно будет лучше настоящего. Когда я толстела, то убеждала себя: скоро я похудею и стану чувствовать себя отлично. А когда худела, то твердила себе: нужно накачать мускулы и поправить мышечный тонус, а еще подкопить денег и обновить гардероб. Мне было не по себе в собственной коже, пока какой-нибудь мужчина не говорил мне, как эта самая кожа сияет. Я страдала от заниженной самооценки и обострения синдрома под названием «Дальше будет лучше». Я бежала навстречу светлому будущему, не задумываясь о том, какие миражи создаю перед собой.

Наши с Гэйбом отношения в будущем улучшатся, считала я, поскольку его родители начнут воспринимать их серьезно. Они станут обращаться со мной, как с членом семьи, а не как с рыжей чужачкой, склонившей их сына к противозаконному сожительству. А Гэйб постепенно преодолеет синдром Питера Пэна, вырастет и превратится в мужчину, такого, который носит хорошо начищенные туфли с кожаными шнурками, читает газеты и не боится честности. Я искренне верила: нужно только «перетерпеть» происходящее сейчас, ну как боль перед финишной чертой. Наши взаимоотношения требовали выносливости и упорства. Я думала, что если буду рядом с ним, пока он лжет родителям, это обеспечит нам счастливый брак, долгий, как марафонская дистанция. Я не догадывалась, что наши отношения больше похожи на тренировку, на выносливость пополам с упражнениями на скорость, и с марафоном это не имеет ничего общего.

Когда пятого августа следующего года мы отмечали первую годовщину нашей свадьбы, публичную годовщину, я почувствовала облегчение. Год, проведенный бок о бок с Гэйбом, как мне казалось, подтвердил серьезность наших устремлений; только вот Ром отказалась это признать. Прочие родственники Гэйба прислали подарки и открытки, желая нам любви. Собственная мать Ром призналась мне: «Стефани, я не учила свою дочь вести себя подобным образом. Я ее не так воспитывала». Спустя несколько лет Ром повторит эту фразу, когда я расскажу ей, что сделал Гэйб: «Стефани, я не учила своего сына вести себя подобным образом. Я его не так воспитывала».

Он сделал это, когда чистил зубы. Второго ноября две тысячи третьего года, в воскресенье, в день нью-йоркского марафона Оливер попросил меня переехать к нему. Он наклонился над моей раковиной, сплевывая мятную зубную пасту под льющуюся воду. Я сидела на унитазе.

— И вот так ты об этом спрашиваешь? — Я попыталась изобразить возмущение.

Если бы я только что не пописала, мне бы этого точно сейчас захотелось.

— Мне показалось, что это вполне уместно. Мы уже выяснили, что можем без проблем обходиться одной ванной комнатой.

— Можно я хоть подотрусь, прежде чем обсуждать подобные предложения?

— Делай все, что тебе заблагорассудится, детка. Просто мне кажется, что в этом есть смысл.

Я была взволнована тем, что кто-то так меня любит, что хочет со мной жить. Я почувствовала себя значительной, словно школьница, которая просмотрела объявления театральной студии и выяснила, что получила главную роль. Мы с Оливером встречались уже три месяца. Все это время он устраивал для меня жаркими летними вечерами романтические обеды с лепестками роз, со свечами и рождественской музыкой. Праздничная музыка делает меня счастливой, и поэтому за обедом, вместо Билли Холидей мы слушали, как Билли Гилман поет «Джингл белл рок». А когда с едой было покончено, я делала погромче звук и мы танцевали, поскальзываясь в носках на его деревянных полах. Как я ни просила, Оливер всегда приглушал музыку.

— Я берегу твои уши!

Именно тогда я поняла: мы не предназначены друг для друга.

Представляю, о чем вы подумали! Она что, издевается? Она намерена расстаться с парнем из-за того, что тот делал ее музыку потише? Это мелочь, согласна. Ну не абсурдно ли рвать отношения из-за такой ерунды? И тем не менее подобная мелочь весьма характерна. Может быть, я уцепилась за нее из-за ее конкретности — это была хоть какая-то причина. А так у меня осталось бы только смутное необъяснимое ощущение, и мне пришлось бы гадать, не накручиваю ли я сама себя, не чрезмерно ли я пуглива, не во мне ли дело. Откопав хотя бы дурацкую причину порвать с Оливером, я почувствовала, что права. И потом, я правда не думала, что смогу провести всю жизнь с человеком, которому не нравится, когда я с закрытыми глазами пою во все горло. В такие моменты я чувствую себя одетой во что попало девчонкой, которая стоит на вершине высоченного холма и заливисто смеется: я сама забралась туда, и передо мной — весь мир как на ладони. Там я была счастливее всех, и если я буду жить с человеком, который постоянно старается сделать меня потише… Ну, он будет спускать меня на землю. Это предостережение.