— Мама здесь, в поселке, и у неё гости, — сообщила я. Подумала и добавила, имея ввиду Вдовина с Гришкой: — Надеюсь, это старые знакомые.

Идти решили вместе. Поначалу я сопротивлялась, приводила весомые, как мне казалось, аргументы, почему мне следует отправиться одной. Один из аргументов — наличие со мной Димки может не понравиться и попросту разозлить их, второй, кто нас спасет, в случае нависшей над нами опасности, если мы оба заявимся одновременно.

— Это даже не обсуждается, — ответил мне Щуров.

Шлепали мы никак не меньше двадцати минут, и это быстрым шагом, так как, родительский дом находился почти в центре, а мы на самой окраине поселка. А поселок у нас достаточно вытянут. Мы приблизились к дому и попытались заглянуть в окна, все-таки первый этаж, грех не воспользоваться, но все окна оказались старательно зашторены. Исключением явилось лишь кухонное окно, прикрытое короткой занавеской, но за ним не наблюдалось ни единой живой души. Стоящий у подъезда черный внедорожник, абсолютно не проливал свет на посторонние личности в квартире. Ранее я этой машины не встречала.

Глава 38


Моя связка ключей осталась в съемном доме, мне пришлось стучать, звонок почему-то не работал. Человек, по ту сторону двери, приблизился почти бесшумно и приложился к глазку. Даже не видя, знала это. Чувствовала. Казалось, слышала его размеренное сопение. Следом почудилось — он держит в руке пистолет, непременно. Но я одернула себя — кино что ли пересмотрела — и вскинула подбородок, чуть оттеснив Димку, стоящего рядом.

— Э-э… что за бравада? — возмущенно спросил он и шикнул: — А, ну, спряталась за спину.

Он что, тоже про оружие думает?

Дверь распахнулась неожиданно, сразу на всю ширь. Гришка проделал это резко, широким жестом. Кивнул вглубь коридора и скомандовал:

— Заходим по одному!

Я даже обрадовалась ему немножко, всё же, знакомый уже, не чужак. Димка ступил первым, следом подтянулась я. Гришка нас облапал и отобрал мобильники. Димка попытался возражать, устроив спор, а я поспешила в гостиную.

Лицо Мишани украшал здоровенный фингал, прямо-таки устрашающих размеров. Глаз оплыл и, подозреваю, видел мутно. Руки покоятся на коленях, связаны, или правильнее сказать, смотаны скотчем, на лысой голове свежая ссадина. Он смутился меня, отвел взгляд и горько вздохнул. Мама рядом, на диване, с прямой как обычно спиной, не связана, синяки отсутствуют. Уже неплохо. Кроме них, в комнате находился мой недавний знакомец Серёга, вальяжно восседал на стуле, балуясь откидным ножом. Вполоборота, спиной к окну, наблюдая за входом и моими родственниками одновременно. Вслед за щелчком сработавшей кнопки, вылетало блестящее лезвие, Серега всякий раз прятал его, чтобы явить окружающим вновь. Он считал подобная игра с «выкидухой», так кажется называется, действует на людей устрашающе. Правильно считал, кстати. Появившаяся при виде меня масляная ухмылка на его лице, только подтвердила мои мысли.

— Мам, ты как, в порядке? — шагнула я к ней и присела, невольно осматривая её на предмет увечий.

Поджатые губы и монументальный мамин взгляд подсказывали, ещё держится, но буквально на грани. Той, за которой притаился словесный понос, обычная бабская истерика, а за ними уже и фонтаны слез. Однако, мама понимала, эти люди не для того здесь собрались, чтобы выслушивать её страдания и разговор у них будет коротким, безапелляционным.

— Он, — не глядя, ткнула она в Гришку пальцем, — обещал, что ни причинит вам никакого вреда.

Гришка откинулся в кресле, расположенное у противоположной от окна стене и протяжно зевнул:

— Не мороси, мать, а, башка болит. Располагаемся, господа, ждём.

«Господа», судя по всему, это мы, я и Димка, и произнёс он обращение иронично, вовсе нас таковыми не считая. Я опустилась на диван рядом с мамой, а Димка занял мамин круглый стул у инструмента. Крутанулся на нем один оборот, сложил на груди руки и весело спросил:

— Чего ждём, Гриша, хозяина?

Гришка отреагировал своеобразно. Подхватил с журнального столика мамину статуэтку, в виде хрустальной лиры (приз зрительских симпатий, кстати, за выигранный во времена далекой юности конкурс) и резко швырнул ею в Димку, почти не целясь. И попал бы, в районе головы. Лицо или ухо точняк зацепил бы. Только Димка увернулся, да ещё и приз поймал, выставив руку. «Реакция есть, дети будут», — зачем-то вспомнила я, так и не сообразив грустить или радоваться.

Оно, конечно, хорошо, за Димку я рада, да и за мамино спасенное достояние тоже — упаси господь, разбиться — только слишком уж эта выходка Гришкина смахивала на начало «военных действий». Да и связанные руки Михаил Юрьевича энтузиазма не прибавляли. Щуров определил статуэтку на пианино и опять развеселился. Чего он лыбится во весь рот? Гришку не иначе доводит. Тот, меж тем, прикрыл глаза и притворился спящим, вытянув длинные ноги. Туфли размера сорок пятого-шестого, никак не меньше. И не жарко ему, в такую погоду? Нашла, о чем переживать, о Гришкином комфорте, вот же, действительно, убогая.

Я обследовала взглядом столик и все окружающие кресло предметы, до которых могла дотянуться внушительная Гришкина рука: пульт от телевизора, на полу у кресла бутылка минералки, недопитая охранником, книга в твердом переплете, нотную тетрадь под ней в расчет не беру. Пожалуй, Мишаня со скотчем пока посидит, торопиться с просьбами освободить его руки явно не стоит. Тишины люди хотят.

— И долго нам тут сидеть? — не унимался Щуров, не иначе бессмертным себя вообразивший.

Я на него скосилась и скорчила злобную рожицу, он подмигнул мне. Конечно, любому станет неприятно, когда два придурка держат семью твоей девушки в заложниках. А я искренне верю, что я — его девушка и совершенно не возражаю, если он поведет себя более, чем скромно, лишний раз не отсвечивая. Не то станет на пару с Мишаней «улицы освещать».

— Сколько надо, столько и будешь сидеть, — не открывая глаз отрезал Гришка.

— Лаконично, — подытожил Димка, открыл крышку пианино и принялся давить на клавиши.

Гришка, вопреки моим ожиданиям, замечание ему не сделал, позволив тренькать на инструменте. Димка даже разошелся и под мамино воодушевленное лицо Собачий вальс сыграл. Мама на него глазела, как на нерадивого ученика, порадовавшего наконец хотя бы этой незатейливой пьесой. А потом Дима и вовсе повернулся к маме и предложил:

— Людмила Васильевна, скрасите наш досуг? — Серега подался вперед, готовый одним рывком усадить маму на место, мама, уже усвоившая кто из них главный, скосилась на Гришку, а Щуров развел руки: — Скучно, Гриш. Отчего бы не послушать хорошей музыки.

Гришка махнул рукой, валяйте, Серега вновь развалился на стуле, а мама скромно, с долей кокетства, произнесла:

— Я даже не знаю… Что ж, попробую, — поднялась она и поменялась с Димкой местами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мама выбрала Прокофьева «Петю и волк», я заподозрила её в иронии. Слушатели терпеливо выдержали отрывок минут на пять, а когда мама закончила Гришка заинтересованно спросил:

— А нормальное что-нибудь можешь?

Мамуля гордо вскинула голову, наиграла «Мурку» и вопросительно на охранника глянула — нормально?

— Давай!

После «Мурки» был «Владимирский централ», следом что-то из Высоцкого. О… благодаря Михаил Андреичу, этого добра в репертуаре мамы навалом. Мама наяривала на пианино не хуже ресторанного лабуха, я, где помнила, вставляла слова, порою целыми строчками, мысленно соглашаясь с Димкой — обстановка складывалась душевная. Выводы напрашивались сами собой: если уж неприятель допустил подобный балаган, значит, никто не запамятовал, что Вдовин для мамы все-таки зять. Шансы на спасение возрастали. А с ними и оптимизм.

Раздавшийся стук в дверь заставил всех переглянуться. Господи, как не вовремя! Клянусь, на лицах наших «гостей» мелькнуло разочарование. Тарабанили с чувством, безостановочно.

Ввалившийся Вдовин выматерился с порога и прикрикнул:

— Какого хрена у вас тут происходит?!

Гришка, открывший ему дверь, пробубнил в ответ «вас ждем» и они оба возникли в комнате. Жанкин муж первым.

— Родственнички в сборе, — хлопнул он в ладоши и заметил Димку: — И ты здесь? Что ж, тем лучше, — подытожил он и обвел взглядом комнату. Выбрал кресло, занимаемое ранее Гришкой, расположился в нем. — Расстроили вы меня, родственнички, особенно ты, Евгения.

Я аж подпрыгнула. Хотя с чего мне прыгать, я прекрасно понимаю на что он намекает, на наш уговор. Но если считается, что мы не знаем где Жанна, будем придерживаться этой версии, и пока она всё ещё «не найдена», то подобное поведение вполне естественно. Итак, я подпрыгнула и ахнула:

— Что я натворила?!

— Ты знаешь, где твоя сестра, знаешь, — хитро сощурился он и погрозил пальцем: — А на уговор наш наплевала.

— С чего вдруг такие выводы?

— Прячешься от моих людей, а честному человеку прятаться ни к чему. Я уверен, Дима — ваш идейный руководитель, кукловод. Чарли, мать твою. А вы себя его ангелами вообразили? Спрятался от меня, всех спрятал… Хозяйство строишь, ресторан. Поиздержался, Дима, денежка нужна стала?

Что за чушь он несет? Я открыла было рот, перебирая в головы аргументы, но Димка сжал мою руку, мне ничего не оставалось, как глубоко вдохнуть и сомкнуть губы.

— Переметнулась — неверная формулировка, — взял слово Димка. — Она ни в каких отношениях, ни в партии не состояла, чтобы метаться. Всему есть простые и логические объяснения. У нас с Евгенией Александровной роман, между прочим. Горячий и стихийный. А ваши люди мешают нам предаваться амурным делам, только и всего. Людмила Васильевна отправлена к морю по той же причине, избежать нежелательного преследования. Вы, Игорь Леванович, ищите черную кошку в темной комнате. Помнится, вы мне и убийство вашего товарища приписывали. Надеюсь, это обвинение с меня снято?

— Хорошо поёшь, Дима, складно. Только лоха другого поищи. Я тебя ещё мальцом знаю и не припомню, чтобы ты из-за девок так напрягался.

— А я и не напрягался, — улыбнулся Димка. — Приди охота напрячься, мы с вами сейчас бы в другом месте сидели.

— Самоуверенности тебе не занимать, — покачал головой Вдовин. — Мы вот сейчас Евгению Александровну увезем для отдельной беседы, тогда и посмотрим, как ты заговоришь и что у вас там за роман. Так ли он горяч и пылок, как ты вещаешь.

Э-э… не нужно меня никуда увозить! Димка даже бровью не повел. Не уж-то не верит в эти угрозы?

Зато в них поверила мама: ударила два резких аккорда, разразившиеся не хуже грома, захлопнула крышку фортепиано и встала.

— Ну, вот что, молодой человек! Вы второй раз приходите в мой дом и эти визиты мне… не нравятся! Я — мать, и я вам не позволю увозить мою дочь! Для начала вам придется избавиться от меня, потому как, пусть я умру, но не позволю! — запальчиво кричала она. — Имейте уважение, в конце концов. Одну мою дочь не уберегли, сейчас за вторую взялись. Вы нахал, жуткий нахал и грубиян. И на месте своей дочери, я тоже от вас сбежала б! Что она у вас украла, деньги? Я продам квартиру и отдам вам всё, до последней копейки, если вас это беспокоит. Разводитесь с Жанной, идите в полицию, только делайте уже что-нибудь, вместо того, чтобы третировать нашу семью. Вы женились на ней, не спрашивая моего благословения, не соизволив даже познакомиться с нами, — возмущалась мама, совершенно забыв, что это её дочь не горела желанием представить нам мужа. — Так будьте любезны, хотя бы сейчас проявить толику уважения, все-таки я ваша теща, как бы вам того не хотелось. Вы Жанне муж, значит несете за неё ответственность — вы. И это я хочу вас спросить, где моя дочь, в конце концов!

Последнюю фразу мама взвизгнула слишком высоко, закашлялась и опустилась на стул, прижав руку к горлу. Повисла немая сцена. Гришка скосился на хозяина, в любую минуту ожидая указаний. Михаил Андреевич заерзал и расправил плечи, готовый кинуться на амбразуру, Димка, с неподдельным восторгом глазевший на маму, перевел взгляд на Вдовина, а я на всякий случай присмотрела тяжеленую вазу в серванте. Так или иначе, все ждали реакции зятька. Тот, с уверенностью заявляю, растерялся, подобной прыти от мамы он никак не ожидал. В замешательстве ослабил галстук и присвистнул.

— Ох, ты ж блядь, — следом обронил он. — Вот это экспрессия! Ладно, мать, попробуем по-твоему, идём на мировую. У тебя коньяка не найдется?

— Могу предложить чай, — ледяным тоном сообщила она и гораздо мягче добавила: — Или кофе, растворимый.

— Действительно, — подхватила я, — давайте, посидим за чаем и спокойно сложившуюся обстановку обсудим.

— Мне бы коньячка, грамм сто, — не сдавался зятёк. Он кивнул Сереге на дверь, метнись, мол, тот послушно подскочил, а Вдовин распорядился: — И закусить купи, жрать охота. Да, и к чаю что-нибудь прихвати, знакомиться будем.