– Я тоже не знаю, как это у них делается. И у меня нет связей и знакомых в Союзе художников. А если б и были, я не стал бы лезть в то, о чем понятия не имею.

– А я думала, ты все можешь. А ты даже хорошего человека и хорошее дело спасти не хочешь.

– Я, прежде всего, хочу спасти собственную дочь. И для начала прекратить ее встречи с парнем, ушедшим из дома. Пока не поздно.

– Не, пап. Я же сказала: уже поздно.

Маша развернулась и вышла в свою комнату.

Никто не слышал, когда за ней тихо закрылась тяжелая входная дверь.


Маша еле доволокла сумку, набитую вещами, которые она в спешке побросала, особо не выбирая. Дверь была заперта, и ей пришлось рыться среди кроссовок и белья, разыскивая сумочку с ключами. Свет во всем доме был погашен. Жени не было. Ей было уже не под силу затащить сумку наверх. Она так и оставила ее у самой лестницы. Затем, щелкнув выключателем, подошла к большому, во весь рост зеркалу. На нее смотрело незнакомое, вымученное лицо, с некрасиво заострившимися, проступившими скулами, с тяжелыми кругами под глазами. От утренней прически к вечеру остались лишь мокрые слипшиеся черные сосульки, прилизанные и плоские. Она попробовала улыбнуться. Улыбка получилась, и это ее немного ободрило. Маша снова погасила свет.

Поднявшись на второй этаж, она вспомнила, что ничего не ела целый день, но сил готовить себе не было. Она свернулась на Женином диване. Короткие мокрые волосы разметались по подушке. И Маша мгновенно уснула.


Она не слышала, как он пришел. Как можно тише ступая по предательским скрипучим ступеням, Женя подошел к дивану и опустился на колени.

– Угу, привет, – пробормотала она, не раскрывая глаз. – Ты откуда в такую поздноту?

– От Дика. Он предлагает завтра отметить день рождения у него. Жалко, что сюда пригласить никого нельзя.

– Может, все-таки у твоих родителей? Как-то это странно – твой день рождения у Дика дома. Как назло, и у меня теперь тоже – табу. Я поссорилась со своими.

– Что случилось? Я видел твою сумку внизу.

– Не расспрашивай сейчас. Завтра расскажу.

Маша заставила себя сесть на диване и раскрыть глаза. Это не дало ожидаемого эффекта. Женя не зажигал свет.

– Я у тебя остаюсь.

– Правда?.. – Женя прижал ее к себе. – Наверное, я эгоист, но это прекрасно.

Он взял в ладони ее голову, желая найти ее губы, и вдруг отпрянул. Вскочив с колен, он рванулся к выключателю и врубил весь доступный свет. От резкого яркого удара по глазам Маша загородилась ладонью. Но свет пробивал даже сжатые веки.

– Жень, у меня две новости, которые я должна тебе сообщить. Ты готов?

– Одну я уже вижу! Что ты наделала?! Кто тебе разрешал резать волосы?! Почему? Но почему? Боже мой! Ты же знала, как я их любил…

– Это все, что ты любил во мне? Не велика же твоя любовь!

– Ты должна была спросить меня. Это не твое достояние, а наше общее. Ты не имела права так поступать!

– Ты не много на себя берешь?! Сегодня родители решали, что я должна, а что не должна. Теперь ты! Я буду решать, что мне делать, а чего не делать, сама, как сочту нужным. Я и так превратилась в твою рабу. Я принесла себя в жертву твоему великому гению. А ты продолжаешь распоряжаться мной, как хочешь.

– Я?! Кем и чем я распоряжаюсь? Ты указываешь мне, что мне можно показывать на выставке, а что нельзя. Работу, равную которой мне, может, никогда в жизни больше не создать, ты заставляешь спрятать навсегда. Тебе плевать, что я вложил в нее всю свою душу и всю свою любовь.

– Вот поэтому любви в тебе больше и не осталось. Ты не умеешь любить живую женщину. Ты любишь лишь каменную. Она тебе дороже. Ты готов ради славы выставить напоказ даже голую жену, лишь бы получить признание. Ты не спросишь, что на душе той, которую ты назвал своей женой. От чего она ревет ночью в подушку.

– Ты рассказываешь мне лишь то, что сочтешь нужным, а потом обвиняешь меня, когда я чего-то не знаю. Я не ясновидящий! А когда я рассказываю тебе все, ты устраиваешь сцены ревности.

– Ты используешь меня как служанку, как любовницу, как натурщицу. Ты строишь свою жизнь, коверкая мою. За мой счет. Ты можешь позволить себе все, что захочешь, а я должна спрашивать тебя, какую прическу носить. Если б ты знал, чего мне стоило… А ты – мелкий, самовлюбленный эгоист. Можешь отправляться, куда хочешь, ночевать, где хочешь и с кем хочешь…

– Нормальный день рожденья ты мне приготовила…

– Какой заслужил.

Женя рванулся вниз, едва не свалившись на четвертой ступеньке, споткнулся о брошенную сумку, пробежал, опрокидывая злосчастный деревянный стул, и хлопнул входной дверью так, что старенький дом содрогнулся.


Женя не вернулся этой ночью. Маша просидела до самого утра внизу, закутавшись в одеяло. Она раскрыла Афродиту и смотрела в ее бездонные глаза, словно пыталась заглянуть себе в душу. Она боялась, что в Женином гипертрофированном, рафинированном мире не оставлено места для ссор. Что в его представлении это может означать разрыв. Этот несовершенный мир никак не соответствовал его абсолютным истинам. Их острые углы прорывали оболочку действительности, но каждая рана сочилась настоящей живой кровью. Сколько же мудрости, доброты и терпенья потребовалось бы, чтобы выходить эту ломкую и неудобную, не приспособленную к реальной жизни любовь.

Женя не пришел. Маша прождала напрасно. Ей не с кем было поделиться терзавшей ее всю последнюю неделю пугающей неизвестностью, которая сегодня обрела конечную определенность. Она не успела сказать ему, что ждет ребенка…

3 мая, четверг

Маша с трепетом ждала Жениного появления в классе.

За все майские праздники он ни разу не позвонил, не объявился. Маша молча затащила так и не распакованную сумку в свою комнату в доме, из которого накануне бежала. Бабушка без комментариев и нравоучений наблюдала, как она расшвыривает куда попало извлекаемые вещи. Потом Маша завалилась спать и проспала до самого вечера.

– Мне никто не звонил?

Это было первое, что она спросила, когда проснулась.

Она с дикой злобой засела за уроки, которых не касалась почти месяц. Она вымещала на учебе свои личные неудачи, вгрызаясь даже в те предметы, которые давно перестали представлять для нее какую-либо ценность. Родители, наконец, были довольны. Девочка образумилась. Остались в прошлом полуночные шатания по городу, и только черные круги под глазами никак не исчезали. Лишь одна бабушка с тоской во взгляде наблюдала за ней. Иногда Маше хотелось хотя бы с ней поделиться своим сокровенным. Носить это все в себе было немыслимо тяжело. Но она вспоминала ее предвиденье: «Только не наделай глупостей», – и язык присыхал к нёбу.

За все эти дни Маша ни разу не говорила с Жениными родителями. Ей нечего было им рассказать. Но и они тоже ее не беспокоили. Видимо, на все майские праздники уехали на дачу, и Маша восприняла это с облегчением.

Женя в классе не появился. Его отсутствие не обеспокоило почти никого. Во всяком случае, отсутствие у Маши косы произвело на порядок большее впечатление на одноклассников. Маша напрасно ждала новостей хоть от кого-нибудь. Дик смог сообщить лишь то, что в канун Жениного дня рождения они расстались на том, что завтра соберут без лишних церемоний на квартире у Дика тех, кто захочет прийти. Но ни на следующий день, ни после Женя так и не объявился. Маша пересилила себя и подошла к Гаврошу. Та не удивилась вопросу, но Монмартик у нее больше не ночевал. По классу ходила гордая Зинка, в джинсовом костюме «как у Машки Барышевой». Маша от отчаянья сунулась даже к ней, но та сделала круглые глаза.

– Значит, опять пошел ведро выносить, – предположил Гарик, но Маша шутку не приняла.

Она с трудом дождалась окончания уроков. Сегодня их было всего четыре. Занятия заканчивались не поздно. Маша получила сразу две пятерки, но это никак ее не поддержало.

Перекошенный деревянный дом на Таганке был мертв. Ключей у нее с собой не было – она никак не собиралась сюда, а заезжать домой побоялась: потом не вырвешься. У родичей были выходные. Внутренняя пустота их покинутого семейного гнезда не оставляла сомнений. Для соблюдения формальности она постучала сквозь прутья оконной решетки в мутное стекло и еще кулаком в железную гулкую дверь. Но это оказалось безнадежно. Ветер баловался с нервно дрожащим уголком пришпиленного на входе расписания работы изостудии в праздничные дни. Сегодня занятия начинались только в семь. Маша пару секунд изучала часы, потом решительно повернула назад.


Дик открыл дверь сам, удивленно счастливо улыбаясь и пропуская Машу вовнутрь. Она переступила через порог и почти машинально пробежалась взглядом по одежде и обуви в прихожей. Жениных следов не было.

– Ты знаешь, где живет Рита?

– Рита?.. – Дик обалдело хлопал веками. Он не мог никак врубиться в вопрос.

Про Риту Маша знала практически все. Однажды договорившись, что ни у кого не будет тайн от другого, они с Женей все счастливые последние петербургские дни честно рассказывали друг другу о своей жизни, без рисовок, изворотов, утаек.

Наконец Дик осознал вопрос и, может быть, его внутренний смысл.

– Нет, Маш, не думаю.

Он все-таки назвал адрес, тем более что всего-то и нужно было перейти в соседний подъезд.

Маша собрала по крохам все остатки былого нахальства и самообладания и нажала кнопку. Риту она узнала сразу. «Девушка с запрокинутым лицом». Она стояла в дверях, рассматривая Машу и выжидая.

– Женя не у тебя?

Голос дрогнул, и Маша закашлялась.

Рита ответила не сразу. И прежде, чем ответить, она прислонилась к дверному косяку, еще раз неторопливо осмотрев Машу с головы до каблуков. Кажется, она так и не поняла, что он нашел в этой девчонке с нездорового цвета усталым лицом и дурацкой короткой стрижкой. Рита оценила на «пять» только фигуру и глубокие черные в веере длинных ресниц глазищи. Остальное – так себе. Из-за спины выскочил с басовитым лаем щенок кавказской национальности. Долговязый, уже теряющий свое детско-щенячье очарование, и Рита лишь в последний момент успела ухватить его за меховой загривок. Кавказец обиженно всхлипнул, обернувшись, лизнул ее в губы, но тут же продолжил свой едва прерванный лай.

– Цыц! – прикрикнула Рита, заглушая подрастающую охрану. – А почему он должен быть у меня? – наконец отреагировала она на Машин вопрос.

На это Маше нечего было ответить.

– Его правда у тебя нет? – все-таки еще настаивала Маша, поскольку реального ответа она так и не получила.

– Я не видела его семь с половиной месяцев.

Маша отметила про себя точность, с которой Рита, не задумываясь, назвала срок.

– Он даже не звонил. Что, от тебя он тоже ушел?

В вопросе не было злорадства. Так, констатация факта.


Дверь в мастерскую на Таганке была распахнута настежь. Везде горел свет. Десяток голов отворотился от своих занятий и развернулся ко входу. Свет с непривычки резал Маше глаза. Девочка южной внешности положила на край стола заостренную стеку и, оторвавшись от многострадального, упрямо неподдающегося «Конкистадора», подошла к ней.

– Привет. Ты ищешь Мартова?

– Откуда ты знаешь? – настороженно удивилась Маша.

– У тебя теперь короткая стрижка, но это все-таки ты, – улыбнулась по-доброму девчонка. – Меня зовут Карина.

Маша вспомнила про Афродиту и почувствовала, как краска заливает лицо.

– Идем, я провожу тебя к Александру Самуиловичу.

Она взяла ее, как маленькую, за руку и подвела к лестнице.

– Осторожно, ступеньки крутые и четвертая шатается.

Маша мысленно усмехнулась.

Она видела Каца второй раз в жизни. И теперь он вовсе не показался ей старым и подавленным евреем. Напротив, он производил впечатление человека живого и полного неиссякаемой энергии. Чем-то отдаленно он напомнил ей Окуджаву, только голос был у него глухой и прокуренный. Кац улыбнулся ей, как хорошей старой знакомой, с которой просто давно не виделся, и попытался усадить ее на диван. Она отказалась и закашлялась от сигаретного дыма, который недвижно висел в помещении. Кац тут же бросился тушить сигарету.

– Вы ищете Женю? А Женя дома…

– Дома?.. – не поверила Маша. – Дома… Извините.

Она повернулась и побежала к выходу.

– Подождите! Куда же вы?..

Но Маша не остановилась. Она пролетела мимо Карины. На улице она замерла, подпирая спиной захлопнувшуюся за ней дверь. Сердце бешено колотилось. Его сердце. Она не могла унять его безумный ритм.

Женя вернулся к родителям…

Маша представляла себе все, что угодно. Самые страшные и невероятные картины. Если б ничего не узнала в студии, она принялась бы обзванивать все больницы и… все морги. Да, даже так. Но пугать его родителей Маша не предполагала. А Женя просто вернулся домой. Он дома. В тепле и довольстве. Он вернулся домой, зная, что она ради него бросила все, бросила свой дом. И она клала свою жизнь к его ногам… Боже, как можно так ошибаться в человеке?! Это его ребенка она уже носит в себе? Какое безумство с ее стороны! Бабушка снова права: она потеряла голову, раз позволила ему так себя подчинить… и так растоптать. Она выкинула его из головы… и из сердца.