— Ура! — прокричал Толли. — А теперь не уходи, Сэм. И ты не уходи, Том. О поединке договорились, но теперь нужно обсудить детали!

II

Пятнадцать зачинщиков беспорядков предстали перед судом в Бодмине. Пятерых признали невиновными и отпустили. Десятерых признали виновными и приговорили — троих к тюремному заключению, четверых к высылке и троих к повешению. Эта новость потрясла деревенских жителей, но стало известно, что после слушаний лорд Данстанвилль перемолвился словечком с судьями, и те согласились, что и одна казнь возымеет должный эффект, двум же другим смертную казнь заменили высылкой, а в военное время это фактически означало отбывание срока на флоте.

Этими двумя оказались Уильям Сэмпсон по прозвищу Рози и Уильям Барнс. А умереть предстояло Джону Хоскину из Камборна по прозвищу Рисковый — он жестоко набросился на мельника Сэмюэля Филипса и ограбил дом на сорок шиллингов. Хоскин был старшим братом Питера Хоскина, напарника Сэма в Уил-Грейс, и Сэм припомнил тот день, когда он навещал это семейство с посланием от Питера, и с митинга протеста явились возбужденные Джон Хоскин и Рози Сэмпсон. И вот до чего их это довело.

На той неделе Росс поехал повидаться с бароном Данстанвиллем. Он хотел поговорить кое о чем и приехал около пяти, зная, что Бассет часто сидит в это время в своем кабинете, занимаясь делами поместья. Но сегодня Росса провели в столовую — обед еще не завершился, но дамы уже ушли. Там было шестеро мужчин, из них два незнакомца, двоих он едва знал, а также сам Бассет и Джордж Уорлегган.

Все уже прилично выпили, и Росс неохотно позволил убедить себя сесть на покинутое дамой место и выпить бокал бренди. Его представили всем присутствующим. Это были люди из центральной части страны, и лишь через несколько минут он понял, что это встреча членов парламента, которых контролирует Бассет: Томас Уоллас и Уильям Микс от Пенрина, Мэтью Монтагу и достопочтенный Роберт Стюарт от Трегони, Джордж от Труро. Всё встало на свои места, когда Бассет объяснил, что Питт распустил парламент и в сентябре предстоят выборы.

Джордж холодно кивнул Россу и больше не смотрел в его сторону, как и Росс на Джорджа, но разговор на парламентские темы продолжился, невзирая на появление Росса. Похоже, кто-то всеми силами пытался свалить Питта, и после многолетней службы тот хотел получить подтверждение своей власти и политики путем уверенной победы на выборах. Хотя многие виги отреклись от Фокса и поддерживали правительство, как, например, Бассет, имелась существенная оппозиция и усталость от войны, и потому положение Питта было сложным. Многие в стране действительно считали, что войну невозможно выиграть, учитывая, что половина армии в любой момент готова взбунтоваться, страна на грани голода, казна пуста, а вся Европа ополчилась против Англии. На всё это Питт отвечал: «Я не боюсь за Англию. Мы можем выстоять и до Судного дня». Но выглядел он усталым седым человеком.

— А что по поводу закона о помощи бедным? — спросил Росс. — Как он продвигается?

Бассет озадаченно посмотрел на него, словно не мог припомнить, а Джордж едва заметно улыбнулся.

— Вы о...

— О пенсионном фонде для стариков, займах для прихожан на покупку коровы, ремесленных школах...

— А-а-а... С ним покончено. Его отозвали, чтобы внести поправки, и вряд ли представят снова. Он наткнулся на сильное противостояние.

— С чьей стороны?

— О, всех облеченных властью людей, я полагаю. В особенности судей. Цели у закона были благие, но исполнение хромает, он бы погубил моральные устои общества. Против него возражал мистер Джереми Бентам, как и многие другие, знакомые с судебной практикой.

— Возможно, они недостаточно знакомы с состраданием.

Бассет поднял бровь.

— Не думаю, что сострадание или его отсутствие было основной причиной возражений. Но в любом случае финансовый кризис этого года сделал закон невыполнимым. Налоги и сборы и без того уже достаточно высоки. Сейчас главная цель — выиграть войну.

Росс поставил пустой бокал на засыпанный крошками стол.

— Я думал, что лучший способ помочь выиграть войну — это предотвратить недовольство дома.

— У нас есть способы предотвратить недовольство дома, — вставил Джордж.

Вскоре после этого обед закончился, и они вышли на террасу. Леди Бассет и другие дамы так и не появились. Росс извинился бы и уехал, если бы не стало очевидным, что остальные гости собираются сделать то же самое. Джордж довольно экспансивно для себя заговорил о спектаклях, которые смотрел в Лондоне, о пьесе «Мистер Кембл и миссис Джордан», о частных театрах Вестминстера и любительских постановках. Всё это, как подозревал Росс, предназначалось для его ушей. Прощаясь, Джордж сказал ему:

— Кстати, Росс, я тут узнал, что твой шурин участвует в состязании борцов против моего егеря.

Росс продолжал смотреть на зелень парка.

— Да, я знаю.

— Как неосторожно с его стороны, это еще мягко сказано. Том Харри — чемпион и завоевал множество призов.

— По его брюху можно заключить, что его лучшие дни давно миновали.

— Не думаю, что твой шурин будет такого же мнения.

— Посмотрим.

Это разговор привлек внимание остальных, и Росс объяснил, что на следующей неделе состоится местная ярмарка, и Сэм Карн, шахтер и шурин Росса (как указал мистер Уорлегган) дерется с Томом Харри, егерем, победитель будет признан по результатам трех раундов. Четверым парламентариям не из Корнуолла пришлось разъяснить правила и традиции соревнований. Уоллас заявил, что видел нечто подобное в Лондоне, пришлось убедить его в том, что это не так.

В разгар беседы Джордж сказал Россу:

— Так ты что же, думаешь, будто твой шурин-методист имеет шанс на победу?

Росс посмотрел на него.

— Надеюсь. Пришло время проучить твоего егеря.

— Наверное, ты даже поставишь деньги на победителя.

— Того самого, которого ты считаешь таким слабым?

— Если ты думаешь по-другому, то подкрепи свою точку зрения несколькими гинеями.

Все остальные внимательно прислушивались, не то в шутку, не то всерьез, но осознавая, какой оборот принимает разговор. Данстанвилль достал понюшку табака и нахмурился.

— Сколько ты предлагаешь? — спросил Росс.

— Сотню?

На мгновение Росс снова обратил взгляд на сад.

— Принимаю при одном условии.

— Вот как!

— Что проигравший отдаст деньги хозяину этого дома, чтобы он распорядился ими в пользу шахтеров.

— Умоляю, давайте на этом и порешим, — поспешно вмешался Бассет, вытирая нос платком. — Я отдам их новой больнице. — Он чихнул. — Как первый взнос!

Никто не стал бы в открытую оспаривать предложение Бассета, и они заключили пари. Общая беседа продолжалась еще минут десять, Джордж и Росс больше не сказали друг другу ни слова, и гости один за другим разъехались, осталось лишь трое местных. Потом Джордж неохотно послал за своей лошадью и тоже ускакал.

Бассет проводил его и сказал:

— Печально, что ваши соседские раздоры так и не утихли, но в этом случае мне от этого только польза.

— Но сплошное неудовольствие для обоих спорщиков, — ответил Росс.

— Почему же?

— Если победит Джордж, он не захочет отдавать выигрыш на благотворительность. А если выиграю я, то предпочел бы оказать прямую и немедленную помощь шахтерам, а не тратить деньги на непостроенную больницу.

Бассет улыбнулся.

— Какое счастье, что я уговорил вас обоих.

— Подозреваю, что гинеи вы получите от меня, но кто знает, всякое может случиться.

— Если соревнование неравное, то с его стороны было бесчестно вовлекать вас в пари.

— К счастью, как вы и сказали, пользу от этого получат шахтеры, хотя и в отдаленной перспективе. Для них это куда лучший исход, чем от наших действий три недели назад.

Данстанвилль поджал губы.

— Это два аспекта одной цели. Награда и помощь тем, кто заслуживает, репрессии и наказание для тех, кто решил взять закон в свои руки.

На солнце наползли редкие облака, но по-прежнему было тепло, и легкий ветерок приносил из сада под террасой запах роз.

— В принципе я согласен, что цель достойная, — сказал Росс. — Но на деле, в этом конкретном случае, сомневаюсь, что смерть человека может послужить какой-то цели.

— Хоскина? Ох, ну так решили. Как вы знаете, после суда мы тщательно обсудили этот вопрос и облегчили наказание двум другим. Это решение — результат тщательнейшего взвешивания фактов, мы посчитали, что можно проявить милосердие и сделать показательным примером лишь самого гнусного преступника из тех троих.

— Да... Да...

— Позор для доброго имени британского правосудия, что то преступление, за которое приговаривают человека, часто — лишь малая часть его проступков. Официально Хоскина казнят за то, что он вломился в дом и украл имущества на сорок шиллингов. Но на самом деле он многие годы известен как смутьян и всю жизнь устраивал проблемы. Недаром его прозвали Рисковым.

— Наверное, мне следовало обозначить, в чем мой интерес, — сказал Росс. — У Джона Хоскина есть брат Питер, он работает на моей шахте. Питер говорит, что его брат пусть и слишком горяч, но точно не злобен и до сих пор не совершал серьезных проступков. Возможно, брат несколько пристрастен, но думаю, что во время мятежей и беспорядков самые шумные — не обязательно самые худшие. Однако... — он замолчал, поскольку Бассет, казалось, готов был его прервать.

— Продолжайте.

— Я собирался сказать, что мой интерес к его судьбе более эгоистичный — я просто хочу спокойно спать по ночам.

— А как это может на вас повлиять?

— Вышло так, что именно я возглавлял констеблей, которых отправили в коттедж Хоскина.

На террасу вышла леди Данстанвилль, но муж жестом попросил ее удалиться.

— Мой дорогой Полдарк, у вас нет никаких оснований принимать это так близко к сердцу! Как, по-вашему, я себя чувствую? Приговор или снисхождение — все это совершенно несправедливо возложили на мои плечи в Бодмине. Это решение было для меня самым неприятным! Да и всё это дело — сплошные беспокойства и тревоги, и уверяю вас, это сказалось на том, как я сплю по ночам.

— Тогда почему бы нам обоим не облегчить совесть?

— Как?

— Написав петицию с просьбой о снисхождении к Хоскину. У нас есть еще пять дней. Лишь прошение с самого верха может возыметь эффект. Времени еще достаточно. Многих помиловали у подножия эшафота.

Они не сводили друг с друга глаз. Бассет снова поджал губы, но не заговорил.

— Сейчас трудные времена для милосердия, — сказал Росс, — я знаю. Не так давно многих повесили за мятеж на флоте, и вполне справедливо. Такие, как их зачинщик Паркер, могут болтать о свободе, но первыми установят еще более жесткие правила, чем те, от которых они клялись избавиться. Но сначала мятежи поднимали против невыносимых условий, и Адмиралтейство, во многом действующее довольно глупо, приняло мудрое решение, поступив с мятежниками мягко. Эти же беспорядки в Корнуолле не имеют ничего общего с поздними мятежами, а похожи на самые первые. Пустые желудки, потухшие очаги, больные жены и беспризорные дети — отличные советчики во время беспорядков. Не думаю, что Сэмпсон, Барнс или Хоскин хотели преступать закон. Они ожесточились не против нас с вами или других представителей власти. Они ожесточились против торговцев и мельников, жиреющих, пока остальные голодают. Помиловать одного осужденного — это не признак слабости, это убедит всех, что свершилось правосудие.

Бассет отвернулся, а когда повернулся обратно, стало ясно по выражению его лица, что его мысли витают далеко от высказанных аргументов.

— Вы говорите, что эти люди — патриоты, Полдарк, — сказал он. — Вы знаете, что в прошлом месяце в Камборне был создан Патриотический клуб? Как я понимаю, все его члены — молодые люди, и все носят пуговицы, которые получили напрямую из Франции, с выгравированными словами «Свобода» и «Равенство». А еще они поют песню, восхваляющую революцию и все ее последствия. Да-да, все ее последствия — вероломство, тиранию и кровавую резню. Более того, они превозносят любую победу Франции, на суше или на море, и огорчаются победам Англии. Но они не ограничиваются обществом друг друга! Они идут к шахтерам и беднякам и подстрекают их к бунту сладкими речами. Я узнал, что они общались и с лидерами этих беспорядков. Если бы не было таких людей и таких клубов, кто знает, как бы мы поступили... Но не сейчас.

Небо начало темнеть. Вместо того чтобы рассеяться, как это часто случалось этим летом, облака густели, как будто собирался дождь.

— Я уважаю вашу точку зрения, милорд, — ответил Росс. — События принимают такой оборот, что никто с уверенностью не скажет, как правильно к ним относиться. Но к революции во Франции, в этом я уверен, привела нищета простого народа на фоне распущенности двора и слабости правительства, к тому же жестокого и сурового. Теперь у нас едва ли лучшие условия для бедных, чем во Франции в 1789 году. Вот почему закон Питта выглядел как лучик надежды, вот почему, как я считаю, настоящая трагедия, что его отозвали. Но в любом случае, наше правительство не слабое. Есть ли необходимость в его суровости?