– Я лишь хотел создать семью, – бормочет он так тихо, что больше никто не слышит. – С тобой, Элео-нора.

На глазах у нее выступают слезы. За семь дней с Генрихом она видела от него только добро, щедрость и страсть. Звала его «мой лев». Но даже у львов есть слабости. Беда Генриха в том, что он очень хочет завести семью, которой никогда не имел.

* * *

После церемонии Гилберт Маршал – граф Пембрук машет жезлом, чтобы расчистить для Генриха и Элеоноры путь от церкви к пиршественному залу, в то время как знать Пяти портов[27] несет на концах копий шелковые лоскуты, обшитые серебряными колокольчиками, прикрывая царственные головы. За эту привилегию соперничают, а другие спорят за право прислуживать царственной чете во время пира – в том числе и Симон де Монфор.

– А граф де Понтьё не будет с нами сегодня пировать? – с огоньком в глазах спрашивает он у Генриха. – Не добавить ли мне пару капель кое-чего в его воду для омовения рук? Скажем, настойки паучника, чтобы улучшить пищеварение?

Дядя, удостоившийся сидеть за одним столом с королем за свою помощь в деле с Понтьё, указывает Элеоноре на молодого человека:

– Видишь, как ловок Лестер? Отметь также восторг твоего мужа. Симон де Монфор умен и амбициозен. Ты должна с ним подружиться.

Она широко улыбается, когда Монфор подносит ей чашу для омовения рук.

– Сегодня вы меня обслуживаете, monsieur? Чему я обязана такой честью? До сих пор это была обязанность графа Норфолка.

От его прочувствованного взгляда у нее пробежали мурашки по спине.

– Английские лорды любят деньги, моя госпожа.

Она окунает руки в воду и вытирает полотенцем, которое он подал.

– Вы заплатили Норфолку? Сколько?

– Много меньше, чем стоит такая привилегия, – прислуживать самой красивой королеве в мире.

Она открывает кошелек у себя на поясе и достает несколько монет:

– Это будет достаточной компенсацией?

При взгляде на серебро глаза у него заблестели. Ага! Тоже денежки любит.

– Пожалуйста, возьмите, monsieur, в подарок от меня.

– Благодарю, моя госпожа, но не могу…

– Ш-ш-ш! Король услышит, что вы отвергаете подарок его королевы, monsieur. У него ужасный характер.

Граф берет монеты, целует их и кладет в свой кошелек.

– Я зашью их в рубашку, чтобы носить рядом с сердцем.

– Если даже он их действительно зашьет, они там долго не задержатся, – усмехается дядя, когда Монфор удаляется. – Граф Лестер крайне стеснен в средствах.

Симону, младшему сыну графа Монфора, казалось, была уготована участь священнослужителя, сообщает Элеоноре дядя. Но у него обнаружились другие амбиции. Он уговорил самого старшего из братьев уступить ему права на графство Лестер, затем поехал в Англию и подал прошение Ранулфу, графу Честеру – попечителю Лестера, – вернуть ему титул и земли. Вскоре он завоевал благосклонность Ранулфа, а с ней и Лестер.

– Симон прибыл ко двору пять лет назад по протекции Ранулфа и с тех пор неотлучно здесь, – говорит дядя. – Он упорно добивается влияния на короля и двор.

– Должно быть, действительно боек на язык, – замечает Элеонора.

– Смотри, как легко он вытянул у тебя деньги.

Элеонора усмехается:

– Не ты ли советовал мне подружиться с ним?

– И ты выбрала самый дорогой способ. Замок Лестера был заброшен много лет и сейчас кое-как восстанавливается. Графу нужны доходы – и немалые, – если он хочет его отстроить заново.

– Ему нужно жениться на богатой наследнице.

– Это его единственная надежда. К несчастью, нынче богатые наследницы – редкость. А Монфору нечего предложить, кроме красивой внешности и сладких речей.

* * *

Усевшись перед советом насупленных баронов, Генрих бросает выразительный взгляд на Элеонору: видишь, что мне приходится терпеть? Он прокашливается и начинает снова:

– Как правитель Германии и Италии, император Священной Римской империи является ценным другом Англии.

Примерно пятьдесят сидящих перед ним баронов начинают роптать. Некоторые скрестили руки на груди.

– Папа могущественнее императора, и он ненавидит Фридриха, – говорит седобородый граф Кент[28]. – Почему бы не последовать примеру французского короля и не сохранить в их споре нейтралитет? – Он качает кудлатой головой. – Как твой бывший наставник, Генри, я думал, что научил тебя с большей мудростью выбирать друзей.

– Теперь вы мне не наставник, сэр Хьюберт, а королевский подданный, – обрывает его Генрих. – И вы должны обращаться ко мне соответственно. – Он снова не сдержался. Пора вмешаться Элеоноре.

– Король уже заложил приданое за брак его сестры с императором, – говорит она. – Он сделал это с добрыми намерениями, уверенный, что вы признаете ценность Фридриха как союзника. Что он сделал не так?

– То, что заложил приданое, которое не может выкупить, – ворчит граф Кент.

– Так вы думаете, что союз ничего не стоит? – спрашивает Элеонора.

Он бледнеет:

– Этого я не говорил, госпожа.

– Тогда сколько же он стоит? Пять тысяч серебряных марок?

– Определенно…

– Десять тысяч? Двадцать? Или мы должны спросить, во сколько нам обойдется оборона, если император нападет? Потому что, если мы не заплатим, он нападет.

Встает Гилберт Маршал, граф Пембрук:

– Ваша Милость, не забывайте: ваша власть зависит от повиновения баронов. Мы не примем нового повышения налогов. Куда ушли деньги, что вы взяли с нас недавно? Разве они не предназначались на оплату приданого императрицы?

– Потрачены на свадьбу короля с иностранкой и ее коронацию, не иначе, – замечает Роджер де Куинси, граф Винчестер. – Мне говорили, на пиру подали тридцать тысяч блюд.

– Это сильное преувеличение! – возвышает голос Генрих. – А насчет того, что моя королева – «иностранка», то интересно бы выяснить, у кого из вас течет в жилах только английская кровь.

– Вы должны знать, что мы уже изошли кровью, оплачивая ваши глупости, – ворчит сэр Хьюберт.

Симон де Монфор, прислонившись к дальней стене, безразлично усмехается:

– Идеи становятся глупыми, едва придет срок платить. Когда король предложил союз с Фридрихом, этот же совет поддержал его.

– Это было два года назад, – сопит граф Винчестер, – а насчет брака он мог бы посоветоваться с нами, но он отдал руку леди Изабеллы без нашего голосования.

– Я виноват в том, что императору надоело ждать? – Генрих смотрит на Монфора, словно тот, а не он сам, король. – Пока бароны размышляли, он мог жениться на ком-нибудь другом.

– Совет в таком количестве не может собираться чаще. У нас много и своих дел, – говорит Симон. – Наш король вправе принимать спешные решения без нашего утверждения. Будь советников меньше – тогда другое дело.

Дав Генриху повод созвать Совет Двенадцати, Монфор удаляется в тень, и все о нем забывают, кроме Элеоноры. Ее золовка права: он действительно необычайно красив. Только глаза нарушают совершенство – не столько их разрез или цвет, сколько выражение. В них таится что-то жесткое, черствое. Холодное.

Генрих объявляет имена тех, кого он выбрал для совета, бароны безмолвствуют. Граф Винчестер не попал в список, нет и Гилберта Маршала, и Хьюберта де Бурга. Генрих выбрал тех, кто полностью его поддерживает, – во главе с дядей Гийомом.

Как только он доходит до конца списка, Роджер де Куинси начинает вопить:

– Королевское высокомерие не знает границ! Сначала он навязал нам королеву-иностранку без приданого и земель, а теперь ставит ее дядю-иностранца выше нас!

– Сэр Роджер! – ревет Генрих. – Мы посадим вас в тюрьму за повторное оскорбление королевы. А что касается ее дяди, Гийом Савойский хорошо послужил нам.

– Он уговорил вас нарушить клятву жениться на Жанне де Понтьё и наплевать на последствия! – выкрикивает граф Кент. – А взамен подсунул дочь обедневшего иностранца, не имеющего ни власти, ни влияния, чтобы принести пользу Англии.

– Теперь же мы слышим, что вы отдали на его попечение Ричмонд, – добавляет граф Винчестер. – Любой из нас мог сослужить вам такую службу. Но мы недостаточно экзотичны, всего лишь англичане.

Элеонора больше не может сдерживать себя:

– Скажите, сэр Роджер, вы когда-нибудь проводили время в императорском дворце? Как часто вы обедаете с папой? Вы можете явиться без предупреждения ко французскому двору и тотчас получить аудиенцию у короля?

Роджер скрипит зубами:

– Французские короли вторгались в наши границы и отбирали у нас земли наших отцов. Не представляю, почему мы должны питать к ним почтение.

– У вас не хватает воображения – вот почему вам нужно предводительство моего дяди. У него больше опыта в межгосударственных делах. И больше идей, как усилить влияние Англии, – больше, чем у всех здесь сидящих, вместе взятых.

– А его верность? Кому он предан? Англии или Савойе? – слышится голос графа Пембрука.

– Ваша сестра – королева Франции, – вставляет граф Кент. – Чьим интересам преданы вы, о королева?

У Элеоноры к лицу прихлынул жар:

– Я предана и всегда буду предана моему мужу.

– Хватит! – кричит Генрих.

Он соскакивает с трона, схватившись за рукоять меча, словно готовый силой проложить себе дорогу к двери. В его диком взгляде видно отчаяние, как у затравленного зверя. Снова вперед выступает Симон де Монфор, в самую гущу схватки. Он кланяется Генриху и Элеоноре, потом баронам, чье возбуждение ничуть не утихло от крика короля.

– Господа. Мой король и королева. – Он целует перстень Элеоноры, от чего по ее руке до плеча пробегает дрожь. – Не каждому так повезло – родиться в Англии. – Его голос звенит над головами, успокаивая всех. – Как вам известно, я родом из Франции. Да, наша королева и ее дядя прибыли к нам издалека. Но я, полагаю, выражу наше общее чувство, если скажу, что, когда мы впервые увидели зелень английских пастбищ и вереницы холмов, этот чудесный остров покорил наши сердца. Мы все англичане, как будто родились здесь, – а на самом деле даже больше, поскольку сами выбрали эту страну себе домом, а не получили случайно при рождении.

– Хорошо сказано, – соглашается Гилберт Маршал.

– Свадьба и церемония коронации, на которых мы имели удовольствие присутствовать, – да, monsieurs, огромное удовольствие, – были необходимы, чтобы продемонстрировать мощь Англии. Уверяю вас: Франция следила за нами. Белая Королева наблюдает за всем, что мы делаем. В тот момент, когда она решит, что мы слабы, – бац! – Он ударяет кулаком по ладони. – Она как змея, свернувшаяся в траве у ног Англии и готовая в любой момент ужалить. Король мудро продемонстрировал этими празднествами наше богатство. Теперь весь мир трепещет перед английским великолепием – а подданные короля, получившие праздник и угощение, не скоро забудут его щедрость. Единая Англия – это сильная Англия.

Элеонора видит, что настал ее черед, и в том же духе продолжает:

– Если Англия не сможет собрать приданое, обе-щанное императору, об этом узнают все. Господа, мы должны дать, чтобы получить. Если мы хотим почета и славы, подобающих самой могучей державе в мире, – если мы хотим быть такой державой, – нам следует заплатить настоящую цену. Можем мы себе это позволить? Но лучше обдумать другой вопрос: можем ли мы себе позволить не заплатить?

Она никогда не могла сравниться в красноречии с Марго, никогда не была так сообразительна и бойка на язык. Но сегодня нашла свой голос – и поняла наконец важность всех тех проклятых уроков риторики. Бароны соглашаются – небольшим перевесом голосов, но соглашаются – поднять налог для своих фригольдеров еще раз и больше никогда не вспоминать про «иностранцев».

Однако, когда в помещение входит дядя, она замечает устремленные на него мрачные взгляды. Бароны еще не осознали его ценности для них – то есть для Англии. Живя на острове, они забыли, что являются частью остального мира. Они не видят дальше своего кошелька. Англия никогда не вернет былой славы, если возобладает такая узколобость.

Элеонора обнимает дядю, ей хочется защитить его от едких замечаний.

– Не слушай ты их, – шепчет она. – Они же как дети: спорят, кто англичанин, а кто нет.

– Приберегите этот совет для себя, моя госпожа, – усмехается он. – Держи нос выше, дорогая! Подумай о том, чего мы сегодня добились. Я стал главой королевского совета. А ты узнала, кто из баронов тебе друг, а кто нет.

– Да. Все они меня презирают, кроме Монфора.

– А какой великолепный защитник для тебя! Твой маленький подарок ему вернулся к тебе сторицей. Но если хочешь содействовать успеху мужа, нужно иметь при дворе больше сторонников. Что скажешь о самом богатом и могущественном из них, который сегодня не проронил ни единого слова? – Он кивает в сторону брата Генриха, белокурого широкоплечего мужчины в роскошном, как всегда, наряде – красном камзоле и горностаевой мантии. – Ричард Корнуоллский собрал денег и земель больше почти любого из ныне живущих. Многие говорят, что он, а не Генрих, лучше всего подходит, чтобы править Англией. И насколько я слышал, Ричард с этим согласен.